Повелитель майя

Глава 4

На следующее утро два индейца с бритыми головами снова принесли еду, в этот раз лишь жиденькую кашу, приготовленную, скорее всего, из кукурузы.

– Ну, теперь они не пытаются нас обмануть, – сказал Пабло. – Принесли какие-то помои.

– Да, – сухо ответил Алонсо. – Но, по крайней мере, эти помои не похожи на последнюю в жизни трапезу.

– Давайте не будем об этом говорить, – предложил Эронимо, кивая на Дионисио. Тот качал головой, отказываясь принимать пищу, которой пыталась накормить его Эсмеральда. – Нам необходимо понять, почему нас пощадили и что у этих людей на уме.

– Не думаю, что их можно назвать милосердными – правда, святой отец? – сказал Пабло; он сильно вспотел и таращился на свою чашу. – После вчерашней ночи я совсем не уверен, что мне хочется знать, что у них на уме.

– Хватит, – сказал Гонсало. – Главное сейчас – решить, что мы предпримем. Давайте посмотрим, как сделана наша клетка.

Он стал осматривать углы своего узилища, дергая за жерди и связывающую их лозу. Остальные молча наблюдали за ним – все, кроме священника, который опять склонился над молитвенником и что-то бормотал себе под нос. Эронимо сознавал, что рассчитывать на то, что с ним поступят лучше, чем с Вальдивией и офицерами, не стоит, однако в глубине души верил, что его жизнь не может закончиться вот так.

В полдень бритоголовые пришли опять. На этот раз они принесли еще больше фруктов и мяса, чем в прошлый вечер, а также плоские лепешки из кукурузной муки.

Взглянув на переданную ему чашу, Пабло явно оробел.

– Это слишком уж похоже на трапезу приговоренного к смерти. Но этого не может быть, правда? Никто ведь не бьет в барабаны, да к тому же сейчас полдень, а не вечер.

Он взял кусок свежей папайи и впился в него зубами.

– Нет, это не последняя трапеза, – сказал Гонсало. – Но я думаю, что какой-то особый смысл в ней есть. Еда здесь, в общем-то, неплохая. Возможно, туземцы в прямом смысле слова пытаются нас откормить.

Ему никто не ответил, но все перестали есть и посмотрели со смущенным видом – сначала на еду, а затем на Гонсало. Наконец тишину нарушил Эронимо.

– Ты прав, Гонсало. Послушайте меня – послушайте все. Христианин не должен так умирать. Лучше я расстанусь с жизнью при попытке сбежать, чем стану частью омерзительного ритуала. – Взявшись рукой за крест, висевший у него на груди, Эронимо кивнул в сторону Гонсало. – Прости меня, Господи, но я скорее вступил бы в бой, чем умер бы как язычник.

Гонсало устремил пристальный взгляд на щуплого молодого священника.

– Святой отец, ваши слова хороши. Если вы – храбрый человек, то ваше мужество нам пригодится. – Он повернулся к остальным. – Я согласен с нашим священником. Что нам терять, а?

– Их слишком много, – возразил Алонсо. – Нас всех попросту перебьют. Даже если мы сможем справиться с теми двумя, которые приносят еду, неподалеку много других туземцев, а у нас нет никакого оружия.

– Нас спасет Господь! – выпалил Пабло. – Священник, возможно, прав.

– А каковы, по-вашему, наши шансы на спасение, если мы будем продолжать здесь сидеть? – едва не закричал Рамиро. – Мне совсем не хочется, чтобы меня подали кому-то на ужин зажаренным на палочке!

– Тут нас ожидает верная смерть, – кивнул Гонсало. – Мы умрем как животные.

– У меня есть часть металлической пряжки, – сказала Эсмеральда, отделяя серебряный обломок от сильно истрепавшегося, превратившегося в нити пояса. – Она шершавая с одной стороны. – Она положила кусочек металла на большую ладонь Рамиро. – Думаю, с ее помощью мы могли бы перерезать эту лозу.

– Давайте выслушаем мнение каждого, – сказал Гонсало. – Офицеров среди нас уже нет, и приказывать некому. Кто хочет оставаться здесь и ждать, что будет дальше?

Никто ответил.

– Ну вот, похоже, наши мнения совпали, – произнес Алонсо. – Да и какой у нас выбор? С другой стороны, даже если нам удастся выбраться отсюда, куда мы пойдем? Кое-кому из нас не помешало бы отдохнуть еще несколько дней.

Некоторые из сидевших в клетке кивнули.

– Вообще-то это рискованно – ждать дольше, чем необходимо, – сказал Рамиро, кивая в сторону площади. – Однако денек-другой отдыха нам бы не помешал.

Пятеро мужчин посмотрели на Гонсало. Он понял, что все ждут его решения. Гонсало окинул взглядом мужчин, оставшихся в живых, и двух женщин, которые все еще были очень слабы из-за долгого голодания.

– Мы подождем еще два дня, – сказал он. – А затем выберем подходящее время. Еды у туземцев, похоже, хватает. Давайте надеяться, что в ближайшее время у них будет достаточно других развлечений.

Никто ему не возразил. Боцман Рамиро отвернулся и медленно отполз в дальнюю часть клетки. Он всю свою жизнь за что-то напряженно боролся – чтобы попасть на корабль, чтобы получить свою должность… Рамиро стал медленно тереть серебряной пряжкой о лозу, скреплявшую нижние жерди. Алонсо переместился в переднюю часть клетки, чтобы наблюдать оттуда за тропинкой.

Задача у Рамиро оказалась нелегкой. Лоза была крепкой, и поначалу пряжка просто скользила по ней без какого-либо результата. Однако боцман упорно продолжал работу, и волокна лозы в конце концов начали разрываться. Заметив это, боцман хватал их кончики пальцами, разводил в стороны и продолжал тереть. Работая, он понял: единственный способ быстро выбраться из клетки – перерéзать лозу на двух вертикальных шестах, которые затем можно будет убрать; в результате получится брешь, через которую, пусть и с трудом, сможет протиснуться каждый из них. Рамиро орудовал пряжкой, пока его пальцы не начинали кровоточить и неметь; тогда он делал небольшую передышку, а затем снова принимался за работу.

Следующие два дня прошли точно так же. Стражники приносили пленникам еду три раза в день: утром – жиденькую кукурузную кашу, днем – фрукты, кукурузные лепешки и немного мяса, а вечером – тушеное блюдо в керамической чаше, крахмалистые овощи и все те же плоские лепешки. К рассвету третьего дня Рамиро уже полностью перерезал лозу в дальней части клетки на всю длину двух вертикальных жердей. Он сидел спиной к ним, чтобы скрыть свое занятие. Вдобавок ему и его товарищам предстояло каким-то образом справиться со стражником. Кроме того, испанцам просто необходимо было уйти как можно дальше, прежде чем за ними пустятся в погоню, а Рита и Дионисио были все еще слабы и не могли идти быстро.

* * *

Наконец наступил вечер третьего дня. На земляной пол их клетки упали тени. Звуки ночного леса – ни на мгновение не затихавшие нечеткие крики каких-то неведомых птиц и писк насекомых, трущих свои ножки друг об друга, совокупляющихся или же пожирающих других насекомых, – с каждой минутой становились все громче. Позади клетки темнела стена леса; оттуда доносились теплые и влажные запахи миллионов растений и существ – живых и разлагающихся. Время от времени раздавался вопль – как будто завывал в ночи какой-нибудь призрак. Этот одинокий звук привлекал внимание их стражника: тот переставал ходить туда-сюда и начинал всматриваться в погружавшиеся в темноту джунгли.

Какой-то индеец остановился на площади и тихонько свистнул стражнику. Указав на длинную хижину с тростниковой крышей, куда, по наблюдениям испанцев, часто заходили молодые люди, улыбающийся парень подошел к стражнику, и они стали негромко разговаривать, время от времени поглядывая на пленников. Гонсало услышал тихий смех, а затем увидел, как оба индейца зашагали по тропинке прочь и скрылись из виду. Через некоторое время они снова появились в поле зрения – уже по другую сторону площади, у большой хижины. Бросив взгляд назад – туда, где стояла клетка, – приятели вошли в хижину.

– Это наш шанс, – прошептал Рамиро.

– Да, – прошипел Гонсало ему в ответ. – Но давайте-ка подождем для верности минуту-другую.

Пленники всматривались через площадь в густеющую темноту. Вскоре из-за длинной хижины с тростниковой крышей появилась какая-то молодая женщина и зашла внутрь.

Рамиро, не удержавшись, тихо засмеялся:

– Поразвлекайтесь, ребятки. Вы только что даровали нам свободу.

– Вперед, – сказал Гонсало.

Никто ему не возразил и не выразил ни малейших сомнений. Испанцы сильно волновались, но их воодушевляла возможность избежать уготованной им ужасной судьбы. Когда они стали собирать свои скудные пожитки, на Эронимо вдруг нахлынула холодная волна страха, но он тем не менее был решительно настроен спастись вместе с остальными. Его восхищало хладнокровие Гонсало перед лицом смертельной опасности, и священник решил вести себя так же.

– Гонсало, – сказал Эронимо, – давай расположимся здесь, в передней части, на тот случай, если кто-то сюда посмотрит. А Рамиро тем временем будет выводить из клетки тех, кто медленно ходит.

– Хорошо. – Гонсало повернулся к остальным. – Ну, давайте. Вперед!

Вскоре все они – начиная с Рамиро и заканчивая Гонсало – выбрались из клетки и направились прямиком в лес. Узкая тропинка петляла сначала среди низкой поросли, а затем – между тонкоствольными деревьями, уводя в глубину джунглей. Беглецы, не останавливаясь, шагали по ней не меньше часа, пока она, слившись с еще одной тропой, не стала шире. Плодородная почва джунглей была здесь хорошо утоптана. Видимо, по этой тропе часто ходили. По мере того как испанцы двигались вперед, она несколько раз разделялась на две. Беглецы выбирали путь наугад, надеясь, что тем самым увеличивают вероятность того, что их преследователи пойдут не в том направлении; впрочем, испанцы понимали: может случиться и так, что выбранный ими маршрут приведет их обратно в селение, к ожидавшей их там кошмарной участи.

Через час ходьбы местность стала более холмистой, а почва под ногами была уже не такой заболоченной и каменистой, как возле селения. К счастью беглецов, ночь была ясной: на небе светила полная луна, а потому они даже в этом густом лесу видели дорогу без особого труда. На каждом шагу им мерещилось, что воины с гротескными татуировками вот-вот их догонят, схватят и немедленно убьют или же отведут обратно в селение, где испанцев ожидает ужасная судьба. Вокруг них в ночной темноте часто раздавались какие-то звуки, включая громкое рычание, которое Гонсало, который был солдатом, а не моряком, хорошо знал. Так рычит ягуар, вышедший на охоту.

Рита, которую поддерживала и подбадривала Эсмеральда, изо всех сил старалась не отставать от остальных.

– Если ты сумеешь это выдержать, – говорила ей подруга, – твоя жизнь изменится к лучшему. Жизнь каждого из нас изменится к лучшему.

Наконец они ненадолго остановились, чтобы отдохнуть – Дионисио выбился из сил. Испанцы прихватили с собой немного еды и воды, но никому из них даже в голову не пришло расходовать сейчас скудные запасы. Пока вся группа отдыхала на маленькой поляне, Эронимо отвел Гонсало в сторону.

– Гонсало, я думаю, что, когда рассветет, нам не следует и дальше продвигаться вглубь острова. Лучше пойти на север – насколько мы сможем определить здесь стороны света, – чтобы в конце концов оказаться на побережье. Туземцы не будут знать, в каком направлении мы пошли, и если мы надеемся на то, что нас найдут наши соотечественники…

– А что толку идти к побережью? – ответил Гонсало чуть резче, чем обычно. – Нашу шлюпку туземцы сломали, да и на ней мы еле-еле смогли добраться в это Богом забытое место. Мы сами за себя, святой отец. Никто не придет нам на помощь. Чем дальше мы уйдем от индейцев, тем больше у нас шансов спастись. Все теперь зависит лишь от нас самих.

– Да, но в конечном счете мы должны…

– Святой отец, приберегите эти мечты для того, кому они нужны.

Гонсало вернулся на тропу, и остальные, поднявшись, последовали его примеру. Эронимо охватило сильное беспокойство – он еще никогда такого не испытывал. Даже в шлюпке священник не терял надежды на то, что будет спасен и сможет служить Господу в этих краях. Теперь же, когда прошла эйфория после удачного побега и охватившее его наслаждение свободой стало не таким острым, Эронимо не давала покоя мысль о том, что ему, возможно, придется провести остаток дней среди язычников. Те немногие христиане, которые его сейчас окружали, были не очень-то подготовлены к жизни в диком лесу. А еще их преследовали свирепые люди, языка которых они не понимали.

Как он сможет исполнить свою миссию в подобных обстоятельствах? Как сможет привести к Господу дикарей, которые относились к нему как к рабу, или, хуже того, собирались сделать его жертвой какого-то ужасного ритуала? Единственный возможный ответ заключался в том, что Господь как-нибудь поможет ему и его товарищам сориентироваться и найти путь обратно, в цивилизованный мир… если только им удастся уйти от яростной погони, которую наверняка уже организовали туземцы.

Испанцы продолжали шагать вперед, двигаясь непрерывно, пока у них были на это силы, и делая привал, когда эти силы иссякали. Песчаная тропа стала тверже, но деревья и кустарники вокруг нее росли по-прежнему очень густо. Гонсало не питал иллюзий по поводу будущего, которое их ожидало. Солдата беспокоило то, что его спутники были не так сильны, как он, и, возможно, менее решительно настроены на то, чтобы выжить. Но что бы ни ожидало их всех впереди, он должен был заставлять этих людей шагать вперед, меняя направление движения достаточно часто, чтобы иметь шанс уйти от погони и избежать печальной участи, которая постигнет беглецов, если их поймают. Гонсало никогда не паниковал, однако, когда он подгонял отстающих, у него в животе возникало неприятное ощущение пустоты.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как рассвело, когда испанцы поняли, что их заметили. От тропы, по которой они шли, отделялась и уходила в сторону еще одна. Когда мимо этой развилки прошел шагавший первым Рамиро, на ней никого не было, однако замыкавший их группу Гонсало, бросив взгляд вправо, увидел трех индейцев, стоявших в сотне футов от развилки и смотревших на испанцев в свете утреннего солнца.

Солдат вдруг стал отчетливо слышать звуки, издаваемые каждой птицей и каждым насекомым, – так, будто все они находились прямо у него над головой: его чувства обострились до предела. Тело Гонсало невольно напряглось, инстинктивно приготовившись либо броситься наутек, либо развернуться и вступить в бой. Однако он не сделал бы ни того, ни другого: в этом не было смысла. Там, где есть трое туземцев, может появиться множество других, а потому им, беглецам, оставалось лишь надеяться на то, что эти туземцы не принадлежат к тому племени, от которого они пытались убежать. Ничего не говоря, Гонсало оставил Эронимо, помогавшего Дионисио, и, спешно обогнав остальных, зашагал рядом с Рамиро, шедшим во главе вереницы измученных людей.

– Нас заметили, – коротко сказал солдат.

Рамиро явно напрягся, но ответил очень тихим голосом:

– И что же теперь делать?

– Не знаю. Думаю, нужно продолжать идти вперед. Вступать с ними в схватку бессмысленно: нам сражаться нечем, а они вооружены. Остается лишь шагать дальше и надеяться на то, что эти туземцы из другого племени. Может, они позволят нам пройти мимо?

Некоторое время спустя индейцы снова появились на тропинке. На этот раз их было человек двадцать, и люди, шедшие позади Гонсало, пришли в ужас. Послышались испуганные возгласы, а Дионисио и вовсе рухнул на колени. Гонсало почувствовал, как у него застучала в ушах кровь, однако затем с облегчением заметил, что индейцы, судя по всему, просто вышли на охоту, а не гонятся за беглецами. Двое из них несли привязанного к большой жерди оленя, а двое других тащили животное, похожее на дикого кабана.

Туземцы были вооружены луками, стрелами и копьями, но ни на ком из них не было огромных головных уборов и длинных накидок из перьев, какие испанцы видели раньше. Кроме того, этих индейцев, похоже, удивило – а может, даже испугало – неожиданное появление небольшой группы изможденных европейцев. И все же эти туземцы выглядели так же, как и те, с которыми испанцы столкнулись ранее: у них были покатые лбы, узкие головы и темные вьющиеся волосы. А еще у многих из них в изрезанных ушах виднелись точно такие же украшения.

Индейцы медленно шли по направлению к испанцам, однако за несколько ярдов от них остановились.

– Байтал чеш титокок? – сказал один из них и стал ждать ответа.

Гонсало выступил вперед и вытянул перед собой руки, чтобы показать, что в них ничего нет.

– Я вас не понимаю, – произнес он так спокойно, как только мог. – Но мы – друзья. Мы не собираемся причинять вам вред. Мы были пленниками, – продолжал он, показывая на стоящих позади него людей, – и сейчас всего лишь пытаемся уйти подальше от тех, кто причинил нам вред и убил наших товарищей.

Он замолчал и опустил руки вдоль туловища.

Вышедший вперед индеец повернулся к соплеменнику, стоявшему позади него, и спросил:

– Чи начаж эл ож?

Он явно не понял того, что только что услышал.

Четверо индейцев, подойдя друг к другу, повернулись спиной к чужеземцам и стали о чем-то перешептываться. В конце концов туземец, заговоривший первым, жестом пригласил испанцев следовать за ним. Гонсало, немного посомневавшись, сделал своим товарищам знак, чтобы они так и поступили. Возглавляемая им вереница зашагала по тропе.

Они двигались быстро, и Эронимо крикнул, что Дионисио не может идти с такой скоростью. Индейцы остановились и подождали. Однако когда Дионисио вновь начал отставать и Эронимо опять сказал об этом, половина индейцев – включая тех, что несли убитых животных, – продолжили идти дальше.

Там, куда они пришли, их, конечно же, уже ждали. Селение мало чем отличалось от того, которое испанцы уже видели; одно очень важное обстоятельство было совершенно таким же. Когда испанцы дошли до центральной площади, глаза каждого из них невольно устремились в одну и ту же точку – на каменное сооружение, которое оказалось поменьше, чем в предыдущем селении, однако было покрыто такими же блеклыми резными изображениями. Лестница из неотесанных камней, сложенных друг на друга, вела к вершине, на которой находился алтарь.

Эти камни тоже были выщерблены во многих местах, однако кое-что тут было не так, как в первом селении. На фасаде не было больших голов божеств с крючковатыми носами, лишь переплетение прямоугольных узоров и барельефы – фигуры с мордами, как у животных. Резные изображения уже изрядно искрошились и в некоторых местах были оплетены проросшими корнями кустарников и маленьких деревьев. Джунгли постепенно поглощали то, что было создано человеком.

Одно из изображений повторялось несколько раз: пустые глазницы таращились поверх вьющихся растений, доходивших до длинного носа, заканчивавшегося завитком над беззубым ртом, напоминавшим одновременно и человеческий, и тот, что бывает у амфибий. На макушке красовался похожий на плюмаж широкий головной убор из длинных перьев, вроде тех, что были на местных предводителях. Фигуры на этих изображениях держали в руках большие сосуды из высушенной тыквы, наклоненные так, словно из них лили воду. Видимо, это были боги дождя.

Вождь, жрецы и прочая знать племени ожидали, собравшись перед каменным сооружением на главной площади. Сухопарый вождь был уже стариком, однако когда он направился к пленникам, испанцы увидели, что походка у него еще твердая. Глава племени был облачен лишь в короткую синюю накидку, а на шее у него висело большое нефритовое ожерелье. Глубоко посаженные глаза очень внимательно оглядели незнакомцев. Вождь явно никуда не спешил. Когда он заговорил, его слова были обращены к Гонсало:

– Магач тшель?

Гонсало бросил на него обеспокоенный взгляд и с беспомощным видом произнес:

– Я не понимаю.

Вождь приложил кулак к своей груди и произнес одно-единственное слово:

– Майя.

Гонсало услышал за спиной голос Эсмеральды, которая прожила среди индейцев дольше его:

– Так называется его племя.

Гонсало приложил кулак к своей груди и ответил:

– Испанец.

Посмотрев на него, вождь сказал:

– Байтал чех ти-токок?

Его тон был настойчивым, но не резким.

– Я не понимаю, – неохотно ответил Гонсало, качая головой.

Вождь показал в сторону моря и снова заговорил:

– Йет аяш нахаб?

Гонсало наклонился и расчистил перед собой землю, чтобы на ней можно было что-то нарисовать. Опустившись на одно колено и используя свой палец, он, как мог, изобразил человечка, стоящего в лодке. Вождь встал так, чтобы лучше видеть рисунок испанца.

– Юл хун чеем бай а яш нахаб, – сказал он, кивнув, и повернулся к людям, стоящим позади него.

Гонсало нарисовал возле лодки похожего на палку человека с большим головным убором. Когда он поднял взгляд на молчавшего вождя, тот кивнул. Наконец Гонсало стер лодку и начертил вокруг человечка клетку. На губах старого вождя появилась едва заметная улыбка.

– Набатун-Сеель, – пробормотал он.

Гонсало вспомнил, что так называли вождя в селении, из которого они убежали.

Испанец поднял взгляд на стоявшего перед ним вождя и попытался что-то прочесть в его глазах, а затем начал рисовать еще одну картинку, но вскоре остановился. Словно клинком, он провел ладонью поперек груди и произнес несколько слов, хоть и осознавал, что туземец все равно не сможет их понять:

– Некоторые были убиты. Некоторые были убиты.

Кивнув, вождь с отвращением повторил имя:

– Набатун-Сеель.

Величественно подняв левую руку, он указал своим воинам куда-то в сторону от площади и произнес:

– Иток эббайту.

И странного вида люди вновь куда-то повели испанцев.