Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 9. Полный контроль над разумом
Мы с Джо сидим рядом, склонившись над телефонами.
– Значит, я должна тебе написать, когда Ву хочет со мной встретиться? – спрашивает она.
– Ну да. И я постараюсь на то же время назначить свидание с Брит.
– Но им об этом говорить нельзя.
– В смысле Брит и Ву?
– Привет, Брит Минз, – отвечает мне Джо делано мужским голосом, – я делаю вид, что хожу на свидания с Джо, только для того, чтобы у меня было алиби для моих родителей-расистов, которые ненавидят девяносто восемь процентов населения страны.
– Ну, если так все объяснять, то точно ничего хорошего из этого не выйдет, – говорю я.
– Но твой план сделает нашу жизнь гораздо проще, – отвечает Джо.
Я улыбаюсь ей. Конечно!
– Я потом ты пишешь мне, удалось ли синхронизировать свидание? – спрашивает Джо.
– Чего‐то слишком много сообщений получается, – говорю я. – О, придумал. Будем вести общий календарь.
– Ну ты и гик, – говорит Джо.
Я с вызовом смотрю на нее: «Ну и что?»
– На самом деле идея с общим календарем отличная, – признает она наконец.
Я отправляю ей приглашение. Она его принимает. Я создаю на своем телефоне тестовое мероприятие и называю его «Фрэнк и Джо начинают официально встречаться». Ее телефон тренькает, она видит событие в календаре и начинает смеяться.
– Тогда договорились.
– Договорились.
– Фрэнк! – кричит мама с первого этажа. – Ужин готов!
Я киваю Джо:
– Ну что, ты готова?
Она кивает мне в ответ, и на долю секунды мне кажется, что мы с ней десантники, которые должны выпрыгнуть с парашютом из самолета. И тогда мы делаем вот что: мы беремся за руки и спускаемся вниз. Я и до этого не раз держал ее за руку, когда мы боролись на больших пальцах, когда вызывали духов во время ненастоящих спиритических сеансов на Хеллоуин и во время бесконечно длинных молитв перед праздничными ужинами… И всегда рядом были другие люди. А сейчас есть только я и Джо.
– У тебя ладонь вспотела, – жалуется она, когда мы спускаемся вниз по лестнице.
– Это твоя.
– Нет, твоя.
– Нет, твоя.
Спустившись, мы завершаем наше представление: поворачиваемся, убеждаемся в том, что родители нас заметили, и через полсекунды опускаем руки. Смысл этой уловки простой: мы сделали вид, что чудесным образом влюбились друг в друга после того, как полтора часа провели в комнате Джо, и забыли о том, что держимся за руки.
Наш план работает.
– О-о-о-о! – восклицают родители.
– Что? – с невинным видом спрашиваю я.
– Есть пора, – отвечает мама.
– Ешь, ешь, – говорит мама Джо, возясь с горелками под богато украшенными серебряными блюдами.
– Вы хотеть вина? – спрашивает мой папа.
Я сразу понимаю: наш план сработал. Серьезно? Вино?
Мы накладываем себе еду. Французский ужин подан в корейском стиле – это буфет, и еды слишком много. Я накладываю себе еду в тарелку, Джо накладывает в свою. В конце буфета нас ждет папа. Он провожает нас к детскому столу и отодвигает нам стулья, как какой‐нибудь смуглый метрдотель из Средиземья. Мы садимся. Обычно за детским столом сидит гораздо больше людей, но на этот раз здесь только мы с Джо. Мы сидим лицом к взрослым, а они – лицом к нам. Просто какой‐то стол жениха и невесты во время свадьбы.
Некоторое время царит полное молчание. Потом миссис Сонг, покопавшись в своем огромном телефоне-планшете (конечно же, он корейский), включает какую‐то современную рок-композицию – просто унылая череда заезженных клише. Папа в это время наливает нам вино. Он наполняет бокалы до краев, словно это апельсиновый сок и нам с Джо по шесть лет.
I never knew I could feel this way.
The clouds are breaking, it’s a brand new day…
Джо дергается. Такое чувство, что она сейчас перевернет наш стол.
– Блин, блин. Я не смогу.
– Держись, – шепчу я ей.
Мы начинаем хихикать. Родители замирают и смотрят на нас огромными глазами, и взгляд у них глупый, как у счастливых осликов. Потом они понимают, что повисло неловкое молчание, и снова принимаются разговаривать. Со стороны они похожи на пьяных, которые старательно притворяются трезвыми. Нам с Джо играть на публику тяжело, но план работает.
– Давай выпьем, – предлагаю я. – Говорят, алкоголь помогает.
Мы не можем поднять бокалы, потому что они полны до краев, поэтому наклоняемся и отпиваем. Я тут же об этом пожалел. Нет, серьезно, как вообще можно пить вино просто так, не смешивая со спрайтом или с чем‐то типа того? Алкоголь, я тебя не понимаю.
– Эй, – шепчет Джо, – зацени.
– Что?
– Три секунды смотри мне в глаза.
Я делаю то, что она попросила, и правым ухом слышу, что за столом взрослых воцарилось молчание.
– А теперь посмотри на стол взрослых.
Я смотрю на родителей, и Джо делает то же самое, и взрослые снова начинают оживленную беседу.
– А теперь опять посмотри на меня.
Я смотрю на нее. Мне всегда почему‐то казалось, что у нее черные глаза. Оказывается, они не черные. Они темно-коричневые. Я ловлю себя на мысли о том, соответствуют ли они нелепым требованиям, которые моя мама предъявляет к размеру. На верхних веках у Джо есть двойная складка, ssangkkeopul. Корейцы считают, что это очень красиво, и даже готовы на пластическую операцию ради нее. У меня нет ssangkkeopul. Должен ли я завидовать Джо?
Нет складки – да и ладно. Мне нравятся мои глаза. Они, кстати, совершенно черные, как душа ультраредкого хаотичного и злого антипаладина двенадцатого уровня.
– Слушай, – говорю я ей, – а я никогда раньше не замечал, что у тебя есть ssangkkeopul.
Джо пытается посмотреть на свои веки, это выглядит забавно.
– Они почему‐то появились после пубертата. Мама говорит, из‐за них у меня усталый вид.
Она закрывает глаза и пальцами оттягивает веки в стороны, чтобы распрямить складки.
– Перестань, ты чего? Это как та фигня – «японцы, китайцы, покажите яйца».
– Блин, это было дерьмово.
– Прости, что напомнил.
«Японцы, китайцы, покажите яйца» – эту расистскую дразнилку мы в детстве часто слышали от белых детей. При этом они оттягивали пальцами уголки глаз, чтобы точно быть «как китаеза».
– Да ладно, – говорю я. – У тебя красивые глаза, и не надо с ними ничего делать.
Тут Джо начинает смеяться, как она это обычно делает – ики-и-кик-хок-ик-ик-ик, – потому что одновременно происходят две вещи: за взрослым столом все замолкают и замирают, как сурикаты, а в песне поют буквально вот что:
You’re beautiful just the way you are.
Girl, you know you’re a shining star.
– Вот черт! – говорю я и тоже начинаю смеяться.
– На счет «три» поворачиваемся к взрослым, – говорит Джо. – Раз, два, три!
Мы поворачиваемся к столу взрослых, и те снова начинают разговаривать. Я чувствую возможности, которые открывает безграничная власть. Я заполучил полный контроль над разумом родителей. Папа подходит к нам, щелкает каблуками и становится по стойке смирно. Клянусь, что он даже раздумывал о том, не отвесить ли поклон, но в конечном счете решил, что это уже лишнее. Он видит, что вина в моем бокале практически не убавилось.
– Ты не пить вино?
– Папа, я так объелся, что сейчас блевану.
– Фу, – говорит мама.
– Не желаешь ли посетить блеванториум, чтобы мы могли еще поесть? – спрашиваю я у Джо.
– Это отвратительно, – отвечает она и, хихикая, толкает меня в плечо.
И родители снова замолкают, словно кто‐то щелкнул выключателем.
Наконец нам пора уходить. Мы с Джо наносим родителям последний, решающий удар, чтобы подтвердить серьезность начавшихся сегодня отношений.
– Пойду разогрею машину, – говорю я.
По южнокалифорнийским стандартам стоит ужасный холод – на улице всего 15 градусов по Цельсию, а мама любит, чтобы в салоне было тепло, хоть так и выше вероятность того, что папу вырвет в одноразовый стаканчик. Я выхожу на улицу, и Джо следует за мной. Мы делаем все так, как запланировали: я завожу мотор, включаю печку и вылезаю из машины, а потом прямо перед открытой дверью дома Сонгов я наклоняюсь к Джо и делаю вид, что целую ее в щеку.
– Мы с тобой пара долбаных панд в зоопарке, – шепчу я Джо на ухо.
Она смеется.
Дайте я вам кое‐что расскажу. Я живу для того, чтобы смешить людей. Родителей, родственников, любимых – всех. Умение рассмешить – важная штука. Если вы этого по какой‐то причине не умеете, то научитесь. Учитесь так, словно готовитесь к экзаменам. Если вам не повезло и вы не встретили в жизни человека, который может вас рассмешить, то бросьте все и найдите такого. Пересеките пустыню для этого, если понадобится. Смех – это не просто реакция на что‐то смешное. Смех – это музыка глубокого космоса, соединяющая всех людей. Смех выражает то, что нельзя выразить словами.
Джо смеется и отстраняется от меня. На фоне освещенного дверного проема теперь толпятся силуэты.
Это будет охренительно!
