Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 2. Милый мальчик
В ранние годы AC/DC публика в пабах Сиднея была достаточно образованной. Люди интересовались у Бона Скотта, AC он или DC, и вместо того, чтобы заткнуть им рот, как он однажды уже делал, и, возможно сделал, бы еще раз, Бон просто улыбался и говорил: «Ни то ни другое. Я молния посередине».
Таким он и был. Тяжело придумать лучшее описание роли Бона Скотта в AC/DC. И это стало ясно уже после его первого появления в группе. Он был мясом в сэндвиче между риффами (и еще риффами) Малькольма и Ангуса Янгов. Бон Скотт – не просто шедевральный голос поверх их эффектных гитар, он еще и автор текстов легендарных песен.
Сам он позже скажет: «Алкоголь, распутные женщины, пот на сцене, плохая еда – все это поддерживает тебя в хорошей форме, все это и правда идет на пользу!» Конечно же, дела обстояли совсем не так.
Возможно, все это и было хорошо, но только для эго, а никак не для души и тела. И Бон осознал это первым из всей группы. Несмотря на это, Ангус позже подтвердил: «Я не думаю, что без Бона группа AC/DC была бы такой, какой она в итоге стала… Он был характером и вкусом AC/DC. Он был одним из самых дерзких людей, которых я встречал. Когда я впервые его увидел, Бон даже не мог говорить по-английски: его речь состояла сплошь из матерных ругательств. С ним все стало более приземленным и прямолинейным».
На самом деле в образе Бона Скотта не было ничего ироничного. Да, он мог напиться до потери сознания и врезать любому, кто встал бы у него на пути. Да, у него было отличное чувство юмора, поэтому в компании с ним всегда было весело. Все вокруг были друзьями Бона, пока в один день все не перевернулось.
Позже вы увидите его обратную сторону, мрачную и депрессивную, которая прикажет миру оставить его в покое.
Бон родился в Шотландии. Он рос напыщенным хулиганом. Янги были кланом, но, скорее, могли называться одним словом «sept», означавшим маленькую семью простого происхождения, но присягнувшую на верность и ведущую себя как настоящий клан.
В отличие от них Скотты были низменным кланом, который произошел от клана «аргилл» из Ирландии. Он появился очень давно, за много веков до возникновения католицизма. Девизом семьи Скоттов было слово «Amo», что означает «Я люблю». Скотты пользовались уважением в кругах националистов, поскольку поддерживали короля Шотландии Роберта I и сражались вместе с ним в битве при Бэннокберне и во многих других битвах и войнах за независимость Шотландии в то время, когда Папа Римский изгнал Короля. Им даже угрожали смертью за то, что они поддерживали Роберта I. И все эти гонения не могли не отпечататься на характере этих людей, что было заметно даже спустя много поколений.
Чарльз Скотт, а для приятелей просто Цыпленок, родился в 1918 году в маленьком рыночном городке Кирримуир. Город располагается в пяти милях к северо-западу от Форфара. До него можно добраться по однополосной трассе A 928, идущей вверх. Город находится на вершине холма, к югу от Glen Clova и Glen Prosen и к северу от Glamis, замка, где родилась королева-мать Елизавета. Город разделен на две отдаленные друг от друга части. Одна – старый рыночный город, в котором до сих пор сохранились узкие улочки и аллеи с домами, построенными из традиционного красного песчаника. Тогда узкие улицы и дворы освещались газовыми лампами. Другая часть была более современной и туристической, улицы были выложены плиткой, а музей и сувенирные магазинчики свидетельствовали о том, что тут еще жив туризм.
Одним из известнейших жителей Кирримуира того времени был Джеймс Барри, автор истории о Питере Пэне, памятник которому поставлен на городской площади со стороны Бэнк Стрит. Статуя находилась прямо напротив Двора Камберлэнд, где жили Чарльз Скотт и его семья, и перед «городской тюрьмой» – древней часовой башней, в которой ранее веками содержались узники и которая также в разное время была мировым судом, полицейским участком, а сейчас является частью музея. На нескольких старых зданиях здесь лежит «ведьмин камень»: тяжелый серый камень, встроенный в традиционный красный песчаник. Он словно напоминает всем об эпохе охоты на ведьм и панике, поглотившей эти места в XVI веке.
Бэнк Стрит – короткая улица всего в несколько сотен ярдов с банкоматом и офисом Royal Bank of Scotland, трехзвездочным отелем и баром The Triumphs. Она идет от городской площади до пересечения с улицами Merry Well Brae и Schoolwynd. Здесь у семьи Скоттов была своя пекарня. Однако сегодня от этой пекарни не осталось и следа, о ней не припоминают даже местные жители почтенного возраста. Они предполагают, что пекарня была как раз-таки за Бэнк Стрит, на Реформ Стрит. В том районе и правда есть пекарня, но по словам одного из местных жителей, там всегда продавалась всякая всячина. Более точной является информация о том, что мужская половина Скоттов напивалась в гостинице Bellie’s BraeInn, сохранившейся с 1857 года и располагающейся на углу Двора Камберлэнд, где Скотты жили в доме номер 2. Настоящий же дом Скоттов был снесен вместе с остальными зданиями во дворе в начале девяностых. Вместо них построили сувенирный магазин и туристический центр, а также более современные жилые дома.
Как бы то ни было, семейный бизнес Скоттов был сосредоточен на их собственной пекарне, открытой отцом Чарльза Александром в 1920 году. Как и его сын в будущем, Чарльз дружил с пареньком по имени Ангус. Двое подростков мечтали сбежать к морю, пока его отец Алек не положил конец этому безумию. После этого случая Чарльз стал работать в семейной пекарне вместе со своим старшим братом Джорджем. При этом Алек не был тираном, наоборот, он всегда был готов выпить после работы и любил петь вместе со своими сыновьями.
Джейн, мать Чарльза и Джорджа, сподвигла второго научиться играть на фортепиано. Чарльз тоже пробовал играть, но ему больше нравилось петь и развлекать народ своими шутками и историями. Однажды он сказал австралийскому журналисту Клинтону Уокеру: «Я просто любил выходить из дома, хорошо проводить время и быть немного хулиганом». Когда началась Вторая мировая война, 22-летний Чарльз уже был членом территориальных войск и был призван на фронт в составе британской армии. Там он служил в качестве пекаря и сначала попал во Францию, а позже в Ирландию, Северную Африку и Италию.
Во время тренировок в прибрежном городе Киркальди Чарльз познакомился с Изабель Каннингэм Митчелл – Изой – на субботних танцах. Иза, темноволосая стройная девушка с милым личиком, была одной из четырех дочерей в семье и всегда была в курсе всех событий. Как и Чарльз, она любила музыку и росла в музыкальной среде. И мать, и отец девушки играли на фортепиано и на органе. «У отца приятный оперный голос», – говорила она Уокеру.
В 1941 году во время одного из армейских отпусков Чарльза они с Изой поженились. Джейн Скотт была в ужасе. Скотты были владельцами пекарни и считали себя «почтенными людьми», или «средним классом», и Джейн, по ее же словам, была «очернена» тем, что ее сын женился на ком-то, как ей казалось, ниже себя, на ком-то «из простого рабочего класса». Но Чарльзу было 23 года, он был солдатом и больше не собирался слушать, что ему делать, а чего не делать.
Два года спустя Иза родила их первого ребенка. Мальчика назвали Сэнди, но малыш умер через девять месяцев. Чарльз даже не успел его увидеть. Когда он демобилизовался в декабре 1945 года, Иза уже была беременна вторым сыном.
Они вернулись в Кирримуир и поселились в скромном доме с террасой на улице Roods, который для них купил Алек. Чарльз снова стал работать с отцом и братом в пекарне. Семейная жизнь шла хорошо. Иза ходила в церковь по воскресеньям, Чарльз присоединился к компании любителей оперы и пел Гилберта и Салливана. Он также наконец понял, на каком инструменте ему нравится играть – это были ударные, и он стал барабанщиком в группе Kirrimuir Pipe («Духовые Кирримуира»).
Картина наконец полностью сложилась, когда 9 июля 1946 года у пары родился сын Рональд Белфорд (среднее имя его бабушки) Скотт. У малыша были темные волосы, выразительные глаза матери и хищные повадки отца. Он интересовался всем вокруг уже с самого детства. Как только Рональд пошел в школу, начались проблемы. «Он никогда не приходил домой, – вспоминает Иза. – Он просто уходил со своими мелкими ребятами, а я должна была идти за ним и звать его обратно. Вот так все и началось!»
Как и отец, Рональд любил играть на ударных. Он стучал по форме для бисквита вязальными спицами своей матери или по доске для хлеба вилками и ложками. Когда духовой оркестр его отца маршировал мимо их дома, что происходило почти каждый субботний вечер, маленький веснушчатый Ронни (как называла его мать) маршировал вместе с ними. Ему было три года, когда родился его брат Дерек, и семь, когда родился Граем. Как старший брат, Ронни любил командовать «курятником», но он был «скорее озорным, чем непослушным», говорила Иза.
Тем временем отец семейства заскучал. Шесть лет, проведенных в армии за границей, дали ему понять, что представляет собой жизнь за пределами маленького Кирримуира, и теперь 34-летний Чарльз Скотт начал осознавать, что именно так может пройти вся его жизнь.
Как и в Ирландии, в Шотландии очень многие искали лучшей доли вдали от дома, перебираясь в Англию и за ее пределы. В суровые послевоенные годы люди стремились в новые, более молодые страны с процветающей экономикой, например, в Канаду и США, Новую Зеландию и Австралию.
Чарльза и Изу так же, как и семейство Янгов, привлекала программа иммиграции. Сестра Изы уже переехала в Мельбурн в 1951 году и писала домашним о своей новой жизни в стране круглогодичного солнца, все больше агитируя их отправиться за ней.
Довоенное население Австралии составляло менее семи миллионов человек. Количество переехавших по программе людей за пять лет с момента ее начала к тому времени составляло более миллиона. Однако рады были не всем. К темнокожим и латиноамериканцам относились как к аборигенам. Англичан же в этих местах всегда будут именовать скулящими шпицами, как и ирландцев, которые теперь населяли всю страну. Шотландцев, в числе которых были и Скотты, вопреки советам матери Чарльза, все же севшие на корабль до Мельбурна в 1952 году, принимали с распростертыми объятиями. В них австралийцы рабочего класса видели военных союзников, выживших несмотря на многовековое давление со стороны Англии, трудолюбивых протестантов. Такой духовной близости местные жители не испытывали ни с одним другим народом.
Вначале они остановились в доме сестры Изы в районе Саншайн на окраине Мельбурна. Позже семейство переехало в собственное жилье на той же улице. Чарльз оставил торговлю и устроился мастером по окнам. Маленького Ронни отдали в начальную школу в том же районе. Он быстро стал популярным среди других детей благодаря своему умению играть на барабанах. Также Ронни часто играл на волынке и на семейном фортепиано. Иза пыталась заставить его сделать занятия систематическими, но мальчик, как и его отец, не был достаточно усидчивым для того, чтобы брать уроки. Однако когда он начал просить у родителей аккордеон, обещая, что точно будет заниматься, они без всяких вопросов продали фортепиано и купили инструмент семилетнему сыну. Он был настоящим молодцом и не пропускал уроки, но потом в один момент перестал играть. Именно тогда, как потом говорил он сам, Ронни понял, что по-настоящему хотел играть на ударных, как его отец.
Родители продали аккордеон и купили малышу Ронни его первую настоящую ударную установку. «Ему не нужно было напоминать, что следует заниматься, – говорила Иза. – Это было просто ему дано».
Ронни также был очень спортивным от природы, любил плавание и стал регулярно посещать местный бассейн, где нырял с самой вершины башни, в то время как другие дети его возраста и даже старше смотрели на это с удивлением и восхищением. Он ждал, пока спасатели забеспокоятся и станут просить его не прыгать, и затем полулетел-полупрыгал, ударяясь о воду животом. Это были первые прыжки маленького Ронни с трамплина перед публикой. И далеко не последние.
В 1956 году малышу Граему поставили диагноз «астма», и семейный врач посоветовал Скоттам перебраться в места с более сухим и теплым климатом, к примеру, в Западную Австралию, что они и сделали, обосновавшись во Фримантле, маленьком шумном портовом городке в 12 милях от Перта. Более сотни лет Фримантл был вторым домом, как это обычно случается в таких районах, для жуликов, матросов, сутенеров и их клиентов. К середине пятидесятых, однако, наличие индустриального Куинана в 15 милях к югу начало менять культурный состав города. Сюда приезжали люди, которые хотели найти работу в Куинане, и вдруг их количество начало преобладать над числом проходимцев.
В город приехал и Чарльз Скотт, которому предложили работу в западном подразделении того же места, где он был устроен в Мельбурне. Он купил дом на северной стороне реки, куда также переехали и Иза с детьми. Чарльз присоединился к местной Каледонской общине, Иза стала активным членом организованного ей же «Шотландского клуба» – это произошло незадолго до того, как Чарльз присоединился к шотландскому духовому оркестру и начал брать с собой маленького Ронни, который выступал в качестве сессионного барабанщика. Когда бы группа ни давала концерт, пусть даже в самое неудобное время, вся семья надевала свои килты и шла на него.
Когда Ронни было 10 лет и он учился в начальной школе на севере города, одноклассники прозвали его Бонни. Дети посмеивались над шотландско-австралийским акцентом, и вместо Ронни Скотта теперь его звали Бонни Скотланд. Он ругался со всеми, кто умудрялся выкрикнуть это имя, к примеру, на игровой площадке, но оно никуда не уходило. «Мне было все равно, – говорил он с безразличием. – Никто на мне не ездил, и это главное». Но к тому времени, когда он уже был подростком, даже лучшие друзья называли его Бонни – или просто Бон.
Примерно в то же время он впервые выступил перед публикой: Бонни играл на волынке на школьном концерте в здании мэрии в северном Фримантле. Он был возбужден тем выступлением, благодаря ему он даже стал серьезнее относиться к игре на барабанах. Он стал лучшим ударником в категории до 17 лет, занимаясь уже в течение пяти лет. Добродушный и безбашенный парень с большими веснушками и огромной улыбкой, Бонни был популярен «благодаря своим родителям», как ему зачастую говорили. Но, когда парень пошел в среднюю школу на John Curtin High, все изменилось. Он был уже не мальчиком, а подрастающим мужчиной, любителем больших тусовок, и, как любой другой подросток того времени, открыл для себя рок-н-ролл. Теперь пути назад уже не было.
Молодой Бон Скотт восхищался как признанными гениями, такими как Чак Берри, Литл Ричард и Элвис, так и местными австралийскими рокерами, к примеру, Джонни О’Кифом. Его композицию Wild One Бон напевал в душе (позже на эту песню в различных вариациях сделают кавер-версии Джерри Ли Льюис, Игги Поп, Лу Рид и многие другие). Бон вспоминал, как Иза просила его замолчать: «Моя мама говорила: “Рон, если ты не хочешь петь нормальные песни, помолчи! Не пой этот рок-н-ролльный мусор”».
Потом были девушки, которые отлично вписывались в его представление о жизни в стиле настоящего рок-н-ролла. Брат Бона Граем вспоминал: «Ему нравилось внимание девчонок. Однажды о нем написали в газете, где на фото он был в шотландской одежде, а рядом стояли две высокие танцовщицы примерно такого же возраста, как он, двенадцати или тринадцати лет. Он буквально расплывался в улыбке».
Однако вместе с рок-н-роллом и девушками пришли сигареты и алкоголь, а позже, когда Бон уже повзрослел, – порошок и марихуана. С такими увлечениями он вписывался в местную «тусовку» – уличные банды подростков, которым нравилось драться, драться и еще раз драться.
Бон общался с парнями постарше, завоевав их признание курением, потасовками и тусовками с девушками. К тому моменту, когда ему исполнилось 15 лет, у него уже была своя собственная банда, в которую входили он и его лучшие друзья Терри и Моэ. Бон был лидером, потому что мог уложить любого, кто бы встал у него на пути, одним ударом.
Наличие «своей банды» помогало ему получить серьезное уважение не только как к музыканту. Это выходило за рамки школьных уроков. В 1961 году, как только стало официально разрешено, Бон покинул школу и устроился на ферму водителем трактора. Но он бросил это дело, когда Терри предложил ему устроиться на корабль ловить раков. Бону казалось, что он совершает храбрый поступок, но вскоре фантазия была разрушена. Морскому рыбаку приходилось много работать, вставать и выходить на палубу еще затемно и не возвращаться, пока руки не «отваливались» и ноги не переставали держать тело. Единственным плюсом всей этой затеи стало то, что Бон проколол ухо; в то время это была диковинная для молодых парней вещь, если они не были моряками.
Молодому Бону было все равно, чем он занимается, если к концу каждой недели он получал несколько долларов, а работа не сильно отвлекала его от настоящей миссии – быть рокером.
Одной из девушек Бона была Маурин Хендерсон, сестра его приятеля Терри. По выходным они с Боном любили принарядиться и отправиться танцевать рок-н-ролл и джайв. Иногда они ходили в кино, где смотрели рокерские фильмы, такие как The Girl Can’t help It или Jailhouse Rock.
У Бона были все регалии «плохого парня», потому что в то время ты был либо рокером, либо щеголем. Бон ходил с длинными волосами, уложенными с Brylcreem, в черной кожаной куртке и узких джинсах и вроде бы точно не был рокером. Кроме того, щеголи слушали похожую музыку, правда, Бон и его приятели тогда слушали только Элвиса и Литла Ричарда, а щеголи предпочитали Бадди Холли и The Everly Brothers, которых Бон считал «девчачьими». Парни-щеголи даже одевались как девушки, ходили в элегантных кардиганах, широких брюках, правда с короткими стрижками. Бон бы умер, если бы его приняли за щеголя.
Как только Бон сдал экзамены, он сел за руль. Ему нравились большие и быстрые американские модели машин, «танки», как их называли во Фримантле. Любой, кто попытался бы обогнать Бона, хорошенько получил бы. Он был невысокого роста, но это его не смущало, он никогда не отказывался от драки. В этом была его схожесть с отцом и с остальными Скоттами.
Затем Бон начал задумываться о первой татуировке. У него было хорошее чувство юмора, в его ярких темных глазах всегда искрилась ирония. И когда они с Терри пошли набивать свои первые татуировки на улицу East Perth, последний вышел с надписью Death Before Dishonor на руке. У Бона была такая же, но не на руке, а на нижней части живота. По его лицу текли слезы, пока татуировщик иглой проходился по его телу, но Бон изо всех сил старался терпеть и не признавал, что для первого раза он зашел слишком далеко. Боль была настолько сильной, что в течение нескольких недель после этого он не мог застегивать брюки.
Тогда он еще не был алкоголиком, каким станет после 20 лет, слушал блюз, курил все, что можно было держать между пальцами, и никогда долго не искал проблем – они сами находили его. Субботними вечерами они тусовались с Терри, Маурин и остальными в Cafe de Wheels, около которого стояли Chevrolet, Dodge Custom и даже «Мустанги».
Как Джеймс Дин в фильме «Бунтарь без причины», они обычно брали друг друга «на слабо», соревнуясь в том, кто быстрее доедет до пляжа. У Терри был «Ford», а Бон чаще всего брал у кого-нибудь машину на вечер, чтобы похвастаться перед друзьями. Однажды они были на пляже, и Бон врезался в грузовик, практически разбив его надвое.
Не обошлось без полиции. Там хорошо знали Бона и Терри и начинали звонить им, как только в городе было что-то украдено или разбито. «Они просто выходили на улицу и сливали бензин, – вспоминает Маурин. – Я должна была стоять и следить, чтобы никто не увидел, как они его откачивают».
Парни продолжали смеяться полиции в лицо, но со временем ситуация все обострялась. Однажды полицейские сильно избили Терри. Бон в ответ до полусмерти избил одного из них. Однако ничего так и не было доказано, и все продолжало идти своим чередом, от плохого к очень плохому. Родители очень переживали за сына, Чарльз старался с ним разговаривать. Так продолжалось до тех пор, пока однажды Бон просто не переехал к родителям Терри.
Грань между тем, чтобы довести что-то до предела и зайти за этот предел, достаточно тонкая. Когда Бон Скотт все-таки пересек эту линию в первый раз, ему было 16 лет. Одним субботним вечером он пошел на танцы на пляж в порту. Там он, как обычно, поднялся на сцену и спел одну или две песни вместе с местной группой. Потом он «прогулялся по пляжу» с симпатичной девушкой, с которой только что познакомился. Но когда он вернулся, другие молодые люди подумали, что теперь «пришел их черед».
Возможно, Бон и был хулиганом и авантюристом, но, по его мнению, он также был джентльменом, по крайней мере, когда дело касалось девушек.
И он, недолго думая, решил преподать урок этим юношам. Он начал крушить все вокруг, падали столы, билось стекло. Кто-то вызвал полицию, и Бон, истекая кровью, залез к Терри в машину.
Конечно же, полиция прекрасно знала, кто он такой, и случайно поймала его той же ночью – за 12 галлонов украденного бензина.
Его арестовали и посадили в тюрьму до утра понедельника. Бона вызвали в Детский Суд Фримантля и обвинили в предоставлении ложного имени и адреса, сопротивлении полиции, половой связи с несовершеннолетней девушкой и, наконец, краже этих 12 галлонов бензина. Чарльз и Иза присутствовали на слушании и были в ужасе. Теперь до того, как ему исполнится 18 лет, Бон должен был принимать участие в деятельности службы по защите детей. Также ему рекомендовали находиться под домашним арестом в максимальной безопасности. С Бона также взяли двухгодичное обязательство, что он будет привлечен к дополнительному наказанию в случае незаконных половых контактов (к счастью, он этого не делал).
Все это было ужасно для Бона и его семьи. Однако благодаря этому случаю о карьере Скотта как начинающего преступника точно можно было забыть. Случись это пятью годами позже, возможно, дело приняло бы другой оборот.
В 16 лет, когда Бон только начинал испытывать судьбу как певец, он понял, что это должно стать делом его жизни. Благодаря субботним танцам на пляже в порту, на которых пел Джонни Янг, Бон прославился чем-то еще, кроме хулиганства. Джонни обычно пел одну или две песни, пока толпа во главе с Маурин не начинала кричать: «Мы хотим Бонни! Мы хотим Бонни!» Бон выходил на сцену, забирал микрофон у Янга и пел Long Tall Sally и Blue Suede Shoes. «Все девчонки сходили по нему с ума, – вспоминает Маурин. – Джонни Янг даже расстраивался».
Бон отказывался делиться деталями своей прошлой жизни, но то тут, то там всплывали новые подробности. Угроза разоблачения пришла откуда не ждали: Алек и Джейн, дедушка и бабушка Бона из Кирримуира, решили в первый раз навестить Чарльза, Изу и детей.
Несмотря на свое никчемное поведение, Бон все еще чувствовал себя милым хорошим мальчиком. Он участвовал в гонках, крал машины, дрался, но помимо этого, к примеру, недавно получил стипендию. Он с нетерпением ждал первой с тех пор, как семья перебралась в Австралию, встречи с родственниками. Многими годами позже девушка Бона Сильвер Смит в разговоре с Клинтоном Уокером объясняла: «У Бона тогда был выбор либо остаться под опекой родителей, в случае чего все плохое было бы забыто, либо проходить через судебный процесс. В таких обстоятельствах он не мог встречать дедушку с бабушкой, поэтому сделал выбор в пользу судебного процесса. К тому времени, как он вышел, родственники, разумеется, уже уехали, а позже и умерли. Он всегда жалел, что не мог это исправить».
Riverbank не было обычным учреждением для несовершеннолетних. Это была специально построенная тюрьма для мальчиков, совершивших серьезные преступления. Не было открытых спален, только запертые камеры. Все это было по-настоящему тяжело. Старшие издевались над младшими, были распространены сексуальные нападения. Каким-то образом Бон продержался там девять месяцев.
В тюрьме было непросто оставаться крепким орешком. Каждый день подъем в шесть утра, потом ледяной душ. Затем Бон снова ложился на койку, курил и все время думал. Остаток дня проходил за различными работами – в мастерских, на кухне, в прачечной.
Он часами драил холодный грязный пол, который, откровенно говоря, нельзя было очистить. Пальцы были красными и деревянными. Позже вечером, после обыкновенно отвратительного ужина, который подавали в общем зале, все играли в карты и слушали радио. Надзиратели пытались заставить мальчишек читать книги или играть на музыкальных инструментах, но желающих было немного. Иногда кто-то монотонно читал вслух. Бон присоединялся, но нечасто. Он переживал за свою шкуру.
От скуки парни затевали драки каждый день, иногда – каждый час. В наказание тебя сажали в «клетку», и это было самым ужасным, что можно было придумать, для таких социальных людей, как Бон. Единственная отрада наступала в воскресенье, когда после ланча можно было принимать посетителей. Для своих семей заключенные устраивали концерты. Бон всегда участвовал, поскольку хорошо играл на барабанах. Именно тогда он понял, что хочет выступать в группе, как The Beatles, которых он впервые услышал по радио как раз в Riverbank. Вскоре он уже говорил своим родителям о том, что как только выйдет, то найдет хорошую группу и станет знаменитым. Они, в свою очередь, просто надеялись, что он не попадет обратно в тюрьму. Достаточно было взглянуть на лица людей, с которыми Бон тогда общался, чтобы сказать, что это легко может быть всего лишь началом пути, в котором тюрьма быстро становится домом.
Бон вышел из тюрьмы перед Рождеством 1963 года. Его надзиратель порекомендовал ему вступить в территориальные войска. Однако на интервью, на которое Бон пришел в сопровождении этого надзирателя, ему было сказано, что у него нет необходимых качеств, чтобы стать ни солдатом, ни даже членом запаса. Когда Австралия присоединилась к войне во Вьетнаме в следующие годы, Бон должен был записаться в национальные войска, но его так и не призвали. Позже он хвастался тем, что его не взяли в армию, потому что он якобы «плохо приспособлен к социальной жизни».
Втайне Бон был очень рад, что все так вышло, потому что теперь он мог сконцентрироваться на том, чтобы его подростковая мечта воплотилась в жизнь: он хотел стать барабанщиком в группе и играть рок-н-ролл. Он начал работать в Западно-австралийском Совете по сбыту яиц и играл на барабанах каждый вечер. Ударную установку он поставил у эркерного окна семейной гостиной. Желающих податься в певцы или гитаристы было хоть отбавляй, а вот хорошие барабанщики были на вес золота. Поэтому Бон достаточно быстро нашел группу The Spectors, названную в честь продюсера Фила Спектра.
Гитаристом был Уин Милсон, а вокалистом Джон Коллинс, оба тогда работали на нефтеперерабатывающем заводе в Квинане. Брайан Гэнном играл на басу, Бон – на ударных. The Spectors стали кавер-группой и исполняли танцевальную музыку, которая обычно звучала на субботних дискотеках. Они выступали в The Big Beat Centre, в центре Перта. Бон был недоволен тем, что все время находится в тени остальных музыкантов, и решил, что для барабанщика будет неплохо петь пару песен каждый вечер. Остальные члены группы не поддерживали эту идею, но выступать против и спорить с «крепким орешком» тоже никому не хотелось. Он взял песню The Kinks You Really Got Me, которая и стала изюминкой сета. По крайней мере, Бон точно так думал.
В 1965 году Австралию захватили The Beatles, Rolling Stones и различные группы, которые пытались их скопировать. The Spec-tors подхватили эту волну и переигрывали те же песни, что и все остальные: It’s All Over Now Rolling Stones, Gloria Them, а в какой-то момент даже Yesterday The Beatles. Бон уговорил своего отца дать ему новый грузовичок «Фалькон», чтобы привозить ударную установку на концерты, пообещав, что будет обращаться с ним очень аккуратно. И он почти сдержал обещание, правда, на этот раз большой бедой была не скорость, а усталость. Однажды, возвращаясь с субботнего концерта, Бон заснул за рулем и врезался в фонарь на шоссе Stirling. Он попал в больницу с разодранным лицом и руками.
Еще одно происшествие случилось с Боном на другом концерте The Spectors, в молодежном клубе Medina. Он впервые в жизни влюбился. Объектом чувств была потрясающей красоты 17-летняя блондинка по имени Мария Фан Флиман.
Бон привык к тому, что на концертах все девушки были от него без ума. Но он в жизни не встречал такой, как Мария. Она была хорошей католической девочкой со строгими правилами, которая стала бы целоваться, но не стала бы заниматься сексом. И Бон вдруг понял: чтобы завоевать эту девушку, ему недостаточно быть хулиганом, или барабанщиком, или даже и тем и другим сразу. Ему нужно вспомнить хорошие манеры, которым его научила Иза, и быть джентльменом. Такая, как Мария, требовала ухаживаний, и Бон старался изо всех сил.
Мария позже рассказывала, что Бон сделал ей предложение: «Он хотел жениться на девственнице». Она знала, что если он не переспит с ней, то сделает это с очередной фанаткой после концерта. Однако рядом с ней он всегда превосходно себя вел, никогда не ругался и не пил.
У этих отношений была еще одна проблема: мать Бона была протестанткой, в то время как Мария росла в католической семье, и, более того, по словам Изы, «просто погрязла в религии». У родителей Марии были аналогичные проблемы: их дочь встречалась с уличным хулиганом. Неужели она не могла найти себе более достойную партию!
Но для Бона неодобрение чего-то чьими то ни было родителями было привычным делом. Более того, он не мог отказаться от Марии. Она, в свою очередь, тогда устроилась на работу в судоремонт и вместе со своим братом Джо съехала из дома в отдельную квартиру поближе к дому Бона, тем самым показав, что ей тоже плевать на мнение родителей. Бон стал проводить с ней все свободное время.
Тем не менее она все еще не хотела спать с ним до свадьбы, поэтому Бон удвоил свои усилия: модно одевался, водил ее на ланч, даже ходил с ней в церковь – в католическую церковь! – по воскресеньям. Все, чтобы доказать свою настоящую любовь, а потом и залезть к ней в трусики…
Конкурентами The Spectors на местной сцене тогда были The Winztones с вокалистом-фронтменом Винсом Лавгрувом. Винс пел и играл на гитаре попсовую музыку с 14 лет. Он начинал в инструментальной серф-группе The Dynells, после этого перешел в The Dimensions и затем – в The Winztons. Их пути с Боном несколько раз пересекались на протяжении этих лет. Позже Винс вспоминал: «Бон был милым маленьким барабанщиком с такими же милыми маленькими глазами, ушками, как у феи, милым вздернутым носом, забавным шотландским акцентом и четырьмя простыми маленькими татуировками. Ты просто знал, что если пойдешь с ним тусоваться, сможешь отлично провести время».
Когда в июне 1966 года Джонни Янг наконец занял первую строчку национального хит-парада с синглом Step Back, который написали Стиви Райт и Джордж Янг, он сделал то же самое, что и любой успешный в Австралии поп-артист того времени – переехал в Мельбурн. Это была центральная австралийская сцена. Теперь пришла пора The Spectors и The Winztones побороться за звание главного артиста. У Винса, однако, была идея получше. Почему бы не объединить две группы в одну? Так можно было бы получить все местные концерты. Местный диджей на радио 6KA Алан Робинсон предложил название для этой группы – The Valentines. И если Бон и Уин были настроены и дальше всерьез заниматься музыкой, то остальные не хотели работать по выходным: все встречались с девушками и планировали в будущем жениться.
Группа начала с поп-соул каверов Уилсона Пикета и Samand Dave. Уникальность заключалась в том, что ребята совместили в одной группе двух ярких вокалистов, Винса Лавгрува и Бона Скотта.
У Винса была ведущая роль, но, по его словам, тогда между парнями не было большой борьбы за лидерство, потому что никто из них в то время не был готов работать в одиночку. «У нас было крутое по тем временам шоу. Мы запрыгивали на усилители, у нас взрывались фейерверки… Мы всегда заранее проговаривали, что мы будем делать, а что нет».
Сцена в Перте была больше похожа на кабаре: нужно было платить пробковый сбор за принесенный с собой алкоголь, при этом вокруг ничего не продавалось, хотя клубы работали до трех утра и плата за вход была приличной.
Более элитными были клубы для состоятельных рабочих, которые приезжали с севера Австралии, из горнопромышленных городов. Таким местом был, например, клуб Mount Tom Price. Здесь бывали люди, которые работали по полгода, а затем три месяца были в отпуске и приезжали в Перт, чтобы потратить все заработанные деньги в хороших заведениях, таких как Top Hat, North Side или Trend Setter. Они хотели послушать хиты из Топ-40, и The Valentines давали им такую возможность. The Valentines надевали рубашки с рукавами-фонариками, синие костюмы из гладкой блестящей ткани и широко улыбались, исполняя Build Me Up Buttercup.
Во время этих концертов Бон бил себя кулаком в грудь на слове «сердце», в то время как Винс тихо подпевал. Бон показывал, что у него действительно есть голос, когда пел Gloria The Spectors. И именно благодаря Винсу Бон стал серьезно работать над своим вокалом.
Собственный материал музыканты пробовали только в серф-клубах, расположенных вдоль западного побережья, где регулярно проводились танцы «стомп». Подобным местом на пляже, в котором они играли регулярно, был Swanbourne. Но группе там не платили, как и на площадках в центре города, и ребята перестали выступать в такого рода заведениях. Они сыграли уже во всех маленьких клубах в округе и развивались достаточно быстро.
В 2008 году Винс написал: «Бон показывал всю свою харизму на сцене. У него горели глаза, брови приподнимались, губы собирались в хитрую ухмылку. Одним словом, он здорово привлекал к себе внимание. У Бона был уникальный голос, который отлично перекрывал мой, достаточно хлипкий и попсовый».
Вместе они могли захватить мир. «Мы были очень бедными, почти выживали, воровали молоко, которое люди оставляли у порогов своих домов, жили на вареной картошке. Мечта об успехе была нашей мантрой», – говорили они.
Бон теперь работал почтальоном и каждое утро развозил на велосипеде корреспонденцию. Он часто приходил на работу в своем потном сценическом костюме после бессонной ночи. А Винс в это время трудился в магазине мужской одежды Pellew’s во Фримантле. Обычно они с Боном выпивали или нюхали что-нибудь за углом этого магазина. «Мы жили своей мечтой и тем, что должно было произойти с нами дальше», – говорил Винс.
В октябре певец Пи Джей Проби приехал с концертом в Перт, и на разогреве выступала только одна группа: The Valentines. А к новому году музыкантам предложили контракт с Clarion Records, тем же лейблом, благодаря которому стал известным Джонни Янг. Студия принадлежала местному бизнесмену Мартину Кларку и открылась всего год назад на волне возникновения независимых австралийских лейблов. Поэтому денег было немного.
Первая запись The Valentines проходила в маленькой подвальной студии на Hay Street в центре города. Все происходило ночью, когда время было практически бесплатным. К утру было записано две песни, которые позже превратятся в их первые синглы: сделанный кое-как кавер на песню Артура Александра Every Day I Have To Cry (мелодию, которая ляжет в основу хитов Айка и Тины Тернер, The McCoys, Дасти Спрингфилд и других) и на хит Small Faces I Can’t Dance With You. Этот трек вышел в мае 1967 года, широко транслировался на радио в шоу Алана Робинсона 6KA и попал в Топ-5 чартов Западной Австралии. Бон чувствовал, что он – правильный вокалист в правильной группе, хотя был, скорее, вторым номером. Тем не менее он – вокалист, в группе, у которой были отличные записи.
Количество фанатов The Valentines все увеличивалось, и в июне 1967 года они сыграли на разогреве у The Easybeats в Театре Ее Величества. The Easybeats уже были звездами журнала The Oz. Они только что вернулись из Великобритании, где песня Friday On My Mind принесла им огромный успех.
Как и другие молодые австралийские группы, The Valentines равнялись на The Easybeats. Бон даже взял некоторые движения, которые выполнял на сцене, у «малыша» Стиви Райта. The Valentines не могли поверить своему счастью, когда хедлайнеры после концерта пригласили их на вечеринку в свой отель.
The Easybeats были по-настоящему популярными, и их всегда окружали молодые девчонки, где бы они ни находились. Джордж Янг и Стиви Райт настояли на том, чтобы группы обменялись футболками, как две футбольные команды. И когда Джордж и Гарри Ванда вдруг предложили отдать им какую-нибудь из песен, Бон впервые в жизни посмотрел на Винса так, как будто не знал, что сказать.
Сама по себе песня She Said была достаточно непоследовательной, как и все, к чему Джордж и Гарри приложили свою руку. Но для The Valentines это был еще один хит, с которым они вошли в Топ-10 синглов Западной Австралии, снова по версии шоу Робинсона.
Тем же летом The Valentines выиграли западно-австралийский конкурс Hoadley среди групп и поехали на финальный раунд в Мельбурн. Винс и Бон верили в то, что коллектив должен выйти на уровень страны, как делали их успешные предшественники, такие как Джонни Янг, Рэй Браун, The Whispers, Billy Thorpe & The Aztecs и, наконец, их любимые The Easybeats. She Said должна была оправдать все ожидания публики благодаря своим понятным аккордам и легкому припеву.
Чем ближе был конкурс, тем сильнее в музыкантах нарастало чувство победы, а вместе с ним и предвкушение поездки в Мельбурн, Мекку австралийской музыки. Тогда парни еще не знали, что She Said – только первый из трех хитов, которые The Easybeats напишут для The Valentines в течение следующей пары лет. И это было началом одних из самых значимых и успешных взаимоотношений в группе, дружбы Бона Скотта и Джорджа Янга.
Добравшись до Мельбурна на телевизионный финал конкурса, Винс и Бон ждали только победы. И недаром: в последнее время удача и правда им сопутствовала.
Зрителями шоу были 5 тысяч взбудораженных подростков. Всего выступало 12 групп, все из Австралии, и каждая исполняла по две песни. Приз за первое место – полностью оплачиваемая поездка в Лондон.
The Valentines вышли на сцену уверенно и отлично выступили. Но проиграли, уступив группе The Groop. Винс и Бон были расстроены, но старались этого не показывать. Они вышли на сцену еще раз и постарались доказать зрителям, что те совершили ошибку, не выбрав их.
У второго места тоже были свои плюсы: парни могли провести четыре дня в Мельбурне, потусоваться во всех известных музыкальных клубах города, сильно отличавшихся от провинциальных. Пока Бон заводил десятки новых друзей в каждом баре, Винс больше времени уделял нужным связям и общению с такими людьми, как Ян «Молли» Мелдрум из журнала Go-Set и диджей известного радио Мельбурна Стэн «Мэн» Роф. Они оба были под впечатлением от шоу.
Во время обратного полета в Перт Винс, Бон и все остальные члены группы договорились вернуться в Мельбурн, как только это будет возможным. В итоге они вернулись туда только тогда, когда стали звездами. Не такими, как победители шоу талантов The Groop, а настоящими звездами в своей собственной вселенной.
Винс был единственным из группы, кто был действительно полон амбиций. Он был готов пожертвовать всем ради достижения успеха. Бон, конечно же, тоже мечтал об этом, но у него были и другие обоснования для переезда в Мельбурн: за несколько месяцев до этого туда переехала Мария. Она устала от его донжуанства, многочисленных выступлений и бесконечного ожидания. Мария понимала, что в жизни можно заниматься чем-то большим, чем работать в маленьком офисе во Фримантле и ждать, пока кто-то на ней женится, притом что у этого «кого-то» даже не было нормальной работы. Поэтому она решила поехать в Мельбурн и осуществить собственную мечту.
Тогда, за неделю до того, как Бон и Винс на поезде отправились в Мельбурн, Бон написал Марии и рассказал о своих больших планах, о том, как они с Винсом продали все, что было, чтобы собрать денег на поездку. Он жалостливо писал, как надеется «встретиться, когда он приедет» и что «на этот раз все получится», а в ином случае «он будет чувствовать себя очень одиноко». Мария со своей стороны надеялась, что Бон на этот раз сдержит слово и переедет к ней.
Однако никто из приятелей группы не понимал, почему парни так хотят переехать, вспоминал Винс. Клинтон Уокер позже напишет, что творилось в утро их отъезда на вокзале: «Было такое ощущение, что провожают каких-нибудь Exodus. Матери плакали, отцы старались держаться. Парни чувствовали себя первооткрывателями или, по крайней мере, участниками крестового похода…»
Дорога через равнину Налларбор длилась долгие четверо суток. Ребята купили пива, чтобы как-то скоротать время, но сколько бы банок они ни выпили, это не помогало. Парни просто сидели, смотрели в окно и курили. Они сказали всем, что не вернутся обратно, пока не достигнут успеха. Сейчас, сидя в этом поезде, они уже не чувствовали себя такими храбрыми и уверенными в себе. Кого они пытались обмануть, говоря о том, что станут звездами?
Но в итоге все-таки ими стали.
Кривляка-коротышка с длиннющими волосами не был похож на Кита Ричардса или Джимми Пейджа, но недооценивать его было первой большой ошибкой.
