Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 4
Эркюль Пуаро шагал по главной улице деревни Лонг-Бэйзинг. То есть если можно было назвать таковой улицу, которая во всех отношениях и смыслах являлась единственной, как оно и было в случае с Лонг-Бэйзинг, одной из тех деревень, что демонстрируют склонность к длине, но не к ширине. В ней имелась впечатляющая церковь с высокой колокольней и тисовое дерево, пожилое и гордо-величественное, в церковном дворе. Она также имела полный набор деревенских магазинчиков и лавок, предлагавших широкий выбор товаров. Была здесь еще и парочка антикварных магазинов; один по большей части демонстрировал ободранные сосновые каминные полки, а другой был битком набит сваленными в кучи древними картами и большим количеством фарфора, в основном щербатого; предлагал несколько изъеденных жучком дубовых сундуков, полные полки стекла, а также немного викторианского серебра, тоже сваленного в кучи по причине отсутствия достаточного места. Имелось тут также два кафе, оба довольно паршивых, а еще магазинчик корзиночных изделий, вполне приличный, с большим разнообразием товаров домашнего плетения, а еще почта, объединенная с зеленной лавкой, а еще мануфактурная лавка, торговавшая по большей части дамскими шляпками, а также обувью для детей, и имевшая широкий выбор всевозможных галантерейных товаров. Был тут еще и магазинчик, в котором продавались газеты и канцелярские товары и который также предлагал табачные изделия и сладости. Был и магазин шерсти и шерстяных изделий, настоящий аристократ среди прочих. Две седовласые строгие женщины заведовали множеством полок, забитых самой разнообразной шерстью для вязания. И еще там имелись в больших количествах образцы и выкройки для кройки и шитья и вязания, соединенные с отделом художественной вышивки. То, что еще недавно было местной бакалейной лавкой, теперь процветало под названием «супермаркет», гордясь набором проволочных корзин и расфасованными товарами всех видов – от любых круп до стиральных и чистящих порошков; и все это в поражающих воображение ярких бумажных коробках. И еще тут имелось небольшое заведение с одной маленькой витриной с надписью «Лилла», выполненной замысловатыми буквами, в которой были выставлены одна блузка французского покроя с ярлыком «Последний писк моды» и лилово-пурпурный полосатый джемпер с указанием «По спецзаказу». Эти предметы были размещены таким образом, словно чья-то рука небрежно забросила их в витрину.
Все это Пуаро рассматривал с интересом беспристрастного человека. Еще в пределах деревни располагались фасадом на улицу несколько маленьких домиков, старомодных, нередко сохранивших чистоту настоящего георгианского стиля, но чаще демонстрирующих усовершенствования Викторианской эпохи, такие как веранда, окно фонарем или небольшая оранжерея. Один или два дома точно перенесли пластическую операцию фасада и теперь демонстрировали некоторые признаки того, что можно было объявить новизной, чем, видимо, очень гордились. Встретились сыщику и несколько очаровательных обветшалых коттеджей, типичных для прежних времен; некоторые даже притворялись, что им на сотню лет или около того больше, чем на самом деле; другие же были совершенно подлинные, и в них все современные удобства вроде водопровода и канализации были тщательно скрыты от постороннего взгляда.
Пуаро медленно шел по улице, переваривая все увиденное. Если б сейчас ему сопутствовала его нетерпеливая приятельница миссис Оливер, она бы немедленно потребовала от него отчета, почему он впустую тратит время, когда дом, который он должен был посетить, расположен в четверти мили за окраиной деревни. Тогда Пуаро ответил бы ей, что он проникается местной атмосферой; что подобные вещи нередко имеют большое значение.
В конце деревни сыщик внезапно наткнулся на резкую перемену пейзажа. По одну сторону от дороги, довольно далеко от проезжей части, стоял ряд недавно построенных муниципальных домов; перед ними был посажен ряд деревьев, а покраске каждого дома была придана веселая нотка – их входные двери были выкрашены в разные цвета. Позади муниципальных домов виднелись поля и живые изгороди, тянущиеся вдаль и перемежающиеся случайными вкраплениями «привлекательных загородных домов для постоянного проживания», как они именуются в рекламе агентов по продаже недвижимости, с собственными посадками и садиками, создающими общее впечатление обособленности, скрытности и сдержанности. Впереди, дальше по дороге, Пуаро заметил дом, верхний этаж которого отличался несколько необычной конструкцией, напоминающей луковицу. Что-то этакое туда приделали, видимо, не так уж много лет назад. Именно это, несомненно, и являлось Меккой, куда его, прямо как правоверного мусульманина, влекли ноги. Он подошел к калитке, к которой была приделана табличка с надписью «Лабиринт», и еще раз осмотрел дом. Тот был обычный, постройки, видимо, начала века. Ни красив, ни уродлив. «Обычный, банальный» – вот, наверное, самое точное определение, чтобы его описать. Сад выглядел более привлекательно, чем дом, и явно был в свое время предметом больших забот и внимания, хотя теперь пришел в несколько запущенное состояние. Но там по-прежнему красовались приятные на вид зеленые лужайки, множество цветочных клумб и аккуратно рассаженные шпалеры кустарников, придающие саду вид искусственного ландшафта. Сад содержался в весьма приличном состоянии. Несомненно, у хозяев имеется садовник, решил Пуаро. Личный интерес хозяев, вероятно, также имел здесь место, поскольку он заметил в углу сада возле дома склонившуюся над цветочной клумбой женскую фигуру; женщина подвязывала георгины, понял Пуаро. Ее голова вся сияла, прямо как яркий шар из золотистых волос. Она была высокого роста, худая и стройная, но с широкими плечами. Сыщик открыл замок калитки, прошел во двор и направился к дому. Женщина повернула голову в его сторону, потом выпрямилась и повернулась к нему с вопросительным выражением на лице. И осталась стоять молча, ожидая, когда он сам заговорит. В ее левой руке был зажат обрывок шнура для подвязки цветов. Выглядела она, как он заметил, удивленной.
– Да? – спросила она.
Пуаро, настоящий иностранец, широким жестом снял шляпу и поклонился. Ее глаза оставались прикованы к его усам, они ее явно восхищали.
– Миссис Рестарик?
– Да. Я…
– Надеюсь, я не отрываю вас от дел, мадам.
Ее губы тронула слабая улыбка.
– Вовсе нет. А вы…
– Я позволил себе нанести вам визит. Моя приятельница, миссис Ариадна Оливер…
– Да-да, конечно. Я знаю, кто вы. Месье Пуаре.
– Пуаро, мадам, – поправил ее он, сделав ударение на последней гласной. – Эркюль Пуаро, к вашим услугам. Я оказался проездом в ваших краях и рискнул нанести вам визит в надежде, что мне будет позволено выразить свое уважение сэру Родрику Хорсфилду.
– Да, Наоми Лорример сообщила, что вы можете к нам приехать.
– Надеюсь, это не слишком неудобно?
– Ну что вы, никакого неудобства. Ариадна Оливер была у нас в прошлый уик-энд. Приехала вместе с Лорримерами. Она пишет поразительно увлекательные романы, не правда ли? Но вы, возможно, не находите детективные истории забавными. Вы же сами детектив, не так ли? Настоящий детектив, да?
– Я весь из себя самый что ни на есть настоящий, – заявил Эркюль Пуаро.
Он заметил, как она подавила улыбку, и присмотрелся к ней повнимательнее. Миссис Рестарик была красива, но какой-то искусственной красотой. Золотистые волосы собраны в тугую прическу. Пуаро решил, что в душе она, вероятно, не слишком уверена в себе и всего лишь играет роль английской леди, занятой своим садиком. И еще это наводило на мысль о ее возможном социальном происхождении.
– У вас тут просто замечательный сад, – заметил он.
– Вам нравятся сады?
– Да, только не так, как они нравятся вам, англичанам. У вас есть особый талант для разведения садов. Они для вас что-то значат, чего отнюдь не значат для нас.
– Для французов, хотите вы сказать?.. О да! Мне кажется, миссис Оливер однажды упоминала вскользь, что вы раньше служили в бельгийской полиции, да?
– Да. Я вообще-то старая бельгийская полицейская собака. – Пуаро вежливо улыбнулся и продолжил, разводя руками: – Но вашими садами, господа англичане, я просто восхищаюсь! И преклоняюсь перед вами! Латинские народы, те предпочитают регулярные парки, парк при chateau, при замке, этакую миниатюрную копию парка при Версальском дворце. И еще, конечно же, они изобрели potager. Очень важная и нужная вещь. Здесь, в Англии, у вас тоже имеются potager, но вы заимствовали их из Франции и не любите свои potager так, как любите цветы. Hein? Не так ли?
– Да, думаю, вы правы, – ответила Мэри Рестарик. – Но пройдемте же в дом. Вы ведь к моему дяде приехали.
– Я приехал, как говорится, чтобы выразить свое уважение сэру Родрику, но я должен выразить свое уважение и вам, мадам. Я всегда выражаю уважение красоте, когда встречаюсь с нею.
Женщина засмеялась слегка смущенно.
– Не нужно делать мне столько комплиментов.
Она вошла в дом через распахнутое французское окно, сыщик последовал за нею.
– Я немного общался с вашим дядюшкой в сорок четвертом году.
– Он, бедняга, стал совсем стар. Боюсь, практически оглох.
– Это было так давно, когда мы с ним познакомились… Он, наверное, забыл про это. Мы расследовали дело о шпионаже, а еще много беседовали о научных разработках и некоем изобретении. Этим изобретением мы обязаны гениальности сэра Родрика. Я надеюсь, он согласится со мной увидеться.
– Ох, я уверена, он будет рад вас принять, – заявила миссис Рестарик. – Он нынче ведет довольно скучную жизнь. Мне приходится много бывать в Лондоне – мы подыскиваем себе там подходящий дом. – Она вздохнула и добавила: – Со стариками иной раз приходится очень трудно…
– Да, знаю, – сказал Пуаро. – Со мной самим подчас бывает трудно.
Она засмеялась:
– Ах, месье Пуаро, перестаньте; уж вам-то не стоит утверждать, что вы старик.
– Мне нередко такое говорят, – сказал сыщик и вздохнул. – Юные девушки, в частности, – похоронным тоном добавил он.
– Очень нехорошо с их стороны! Вероятно, точно так же ведет себя и наша дочь.
– Ах, у вас есть дочь?
– Да. Вообще-то, она моя приемная дочь.
– Я бы с удовольствием с нею познакомился, – вежливо сообщил Пуаро.
– Увы, ее сейчас здесь нет. Она в Лондоне. Работает там.
– Все молодые девушки работают в нынешние времена.
– Ну все должны чем-то заниматься, – рассеянно сказала миссис Рестарик. – Даже когда они выходят замуж, их всегда убеждают вернуться на работу – трудиться на производстве или преподавать.
– И вас тоже, мадам, убедили вернуться на какую-то работу?
– Нет. Я выросла в Южной Африке. И сюда приехала вместе с мужем совсем недавно… И все это… мне все еще представляется довольно странным.
Она огляделась вокруг с видом, который Пуаро определил как отсутствие энтузиазма. Они находились в красиво убранной комнате самого обычного, традиционного вида – полностью обезличенной. На стене висели два больших портрета – единственная персональная деталь. На одном была изображена тонкогубая женщина в сером бархатном вечернем платье. Лицом к ней на противоположной стене висел портрет мужчины лет тридцати с небольшим. У него был такой вид, словно он всеми силами подавляет кипящую в нем энергию.
– Ваша дочь, я полагаю, находит жизнь в провинции скучной?
– Да, ей гораздо лучше живется в Лондоне. Здесь ей не нравится. – Она вдруг замолчала, а затем продолжила, но так, словно следующие слова из нее вытягивали клещами: – И я ей не нравлюсь.
– Не может быть! – воскликнул Эркюль Пуаро с типично галльской вежливостью.
– Очень даже может. Да ладно, такое, я полагаю, достаточно часто случается. По-видимому, молодым девушкам трудно смириться с присутствием мачехи.
– А ваша дочь очень любила свою мать?
– Полагаю, так оно и должно было быть. Она трудная девочка. Думаю, большинство юных девушек такие же.
Пуаро вздохнул и сказал:
– Матери и отцы в нынешние времена имеют гораздо меньше влияния на своих дочерей. И почти не могут их контролировать. Все теперь не так, как было в старые добрые времена.
– И в самом деле, совсем не так.
– Мне не следовало бы это говорить, мадам, но я должен признаться, что мне весьма жаль, что эти юные девушки столь неразборчивы в выборе – как бы это выразиться? – своих бойфрендов.
– Норма в этом плане доставляет своему отцу немало беспокойства. Однако, мне кажется, жаловаться на подобное не имеет никакого смысла. Людям должно быть позволено ставить свои собственные эксперименты… Однако я должна отвести вас к дядюшке Родди – у него свои комнаты наверху.
Она повела его из комнаты. Выходя, Пуаро оглянулся через плечо. Скучная комната, комната без характера – возможно, если не считать эти два портрета. Судя по фасону платья женщины, они написаны много лет назад. Если это была первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, ему она точно не понравилась бы.
– Там у вас превосходные портреты, мадам, – заметил он.
– Да. Они кисти Лансбергера.
Это была фамилия известного и чрезвычайно дорогого и модного портретиста, знаменитого лет двадцать назад. Его манера – педантичный и тщательный натурализм – нынче уже вышла из моды, а после смерти его почти перестали упоминать. Натурщиц Лансбергера нередко издевательски именовали «вешалками для одежды», но сам Пуаро считал, что они достойны гораздо большего. И еще он подозревал, что за милыми, спокойными и приятными для глаза внешностями изображаемых людей пряталась тщательно скрытая насмешка, которую Лансбергер без особых усилий привносил в свои портреты.
– Их только что достали из чулана, – сообщила Мэри Рестарик, поднимаясь впереди него по лестнице. – И почистили, и…
Тут она вдруг резко остановилась и замерла на месте, одной рукой держась за перила.
А над нею, наверху, появилась фигура, только что показавшаяся из-за угла лестничной клетки и явно намеревавшаяся спуститься вниз. Фигура эта казалась здесь странно неуместной, не сочетающейся с окружающим. Этакий типичный представитель нынешнего молодого поколения. На нем был черный пиджак, тщательно продуманный бархатный жилет, плотно облегающие брюки, а голову украшали роскошные каштановые кудри, свисавшие вдоль шеи. Выглядел он экзотично и довольно красиво, но требовалось некоторое время, чтобы точно определить его пол.
– Дэвид! – воскликнула Мэри Рестарик. – Что вы здесь делаете?!
Молодой человек совершенно определенно нимало не смутился.
– Я вас напугал? – спросил он. – Ну извините.
– Что вы здесь делаете, в этом доме?! Вы… вы вместе с Нормой приехали?
– С Нормой? Нет. Я рассчитывал застать ее здесь.
– Застать здесь? Что вы хотите сказать? Она же в Лондоне!
– Да нет, моя дорогая, там ее нет. В любом случае ее нет в квартире номер шестьдесят семь в «Бородин мэншнз».
– Как это так – ее там нет?
– Ну поскольку Норма не вернулась туда после уик-энда, я решил, что она, вероятно, осталась здесь, у вас. Вот я и приехал поглядеть, что она задумала.
– Она уехала отсюда вечером в воскресенье, как обычно… Почему вы не воспользовались звонком, чтобы дать нам знать о своем приезде? – добавила миссис Рестарик сердитым тоном. – И что вы здесь делаете? Шляетесь по дому?
– Неужто вы, моя дорогая, решили, что я задумал стащить столовое серебро или что-то в том же роде? Это же совершенно нормально – зайти в дом, когда стоит ясный день! Почему бы и нет?
– Мы, видите ли, старомодны, и подобное нам не нравится!
– Ох, бог ты мой! – Дэвид вздохнул. – Какой шум люди поднимают по всяким пустякам… Ну, что же, моя дорогая, если меня здесь не желают принимать, а вы, кажется, не в курсе, куда делась ваша приемная дочь, мне, полагаю, нужно отсюда сваливать. Может, мне нужно вывернуть карманы, прежде чем я уберусь отсюда?
– Не говорите глупости, Дэвид!
– Ну тогда – пока! – Молодой человек прошел мимо них, помахал рукой, спустился по лестнице и вышел через распахнутую фасадную дверь.
– Ужасное создание! – заявила Мэри Рестарик с резкостью озлобившегося человека, крайне изумившей Пуаро. – Не выношу его! Просто видеть не могу! И почему только в Англии нынче полным-полно подобных типов?!
– Ах, мадам, не нужно так расстраиваться! Это всего лишь вопрос моды. Мода ведь во все времена определяла поведение людей. В провинции таких немного, но вот в Лондоне их великое множество.
– Ужасно! Просто ужасно! – заявила Мэри. – Какие же они все изнеженные и женоподобные! И эти их экзотические одежки…
– И все же они не слишком отличаются от портретов Ван Дейка, вам не кажется, мадам? В позолоченной раме, с кружевным воротником – про них ведь не скажешь, что они женоподобные или изнеженные. – И он еще смеет являться сюда без предупреждения! Эндрю будет в ярости! Его все это ужасно беспокоит. Дочери ведь всегда доставляют массу беспокойств! Даже при том, что Эндрю вообще-то не слишком хорошо знает Норму. Он ведь уехал за границу, когда она была еще ребенком, да так и жил там. Оставил ее полностью на попечение ее матери, а та ее так воспитала, что теперь Норма для него – сплошная загадка. Да и для меня, коли на то пошло. Я считаю ее весьма странной девушкой, и ничто меня в этом не переубедит. В нынешние времена никто не в состоянии контролировать этих девиц, они не признают никаких авторитетов! И, кажется, им нравятся самые отвратительные молодые люди! Вот она, к примеру, совершенно потеряла голову из-за этого Дэвида Бейкера, безумно в него влюблена! И ничего нельзя с этим поделать! Эндрю отказал ему от дома – и посмотрите, он является сюда и врывается прямо внутрь, как будто так и надо! Мне кажется… да, наверное, Эндрю об этом говорить не стоит. Не хочу, чтобы он расстраивался из-за всякой ерунды. Надо полагать, в Лондоне она повсюду появляется с этим типом, да и не с ним одним… Встречаются ведь и похуже, чем он! Такие, что никогда не моются, с небритыми лицами, с такими странными, торчащими во все стороны бороденками и в грязной, засаленной одежде…
– Увы, мадам, так оно и есть. Но не стоит из-за этого расстраиваться, – весело заявил Пуаро. – Юношеская невоспитанность со временем проходит и исчезает.
– Надеюсь, что так. Но Норма действительно очень странная девушка, и с ней очень трудно. Иной раз мне кажется, что у нее с головой что-то не в порядке. Такая она странная, необычная… Иногда выглядит так, словно вообще отсутствует где-то. И это ее чрезвычайно странное отношение к людям… Антипатия, даже неприязнь…
– Неприязнь?
– Она ненавидит меня. Действительно ненавидит! А я не вижу для этого никаких причин. Надо думать, она была очень привязана к своей матери, но это ведь совершенно естественно и разумно, что ее отец женился вторично, не правда ли?
– А вы уверены, что она и впрямь вас ненавидит?
– Ох, конечно, уверена! И у меня полно доказательств, подтверждающих это. Не могу выразить словами, какое облегчение я испытала, когда она перебралась в Лондон. Я вовсе не хотела устраивать никаких скандалов… – Тут миссис Рестарик внезапно замолкла, словно только что осознала, что разговаривает с совершенно чужим, незнакомым человеком.
Пуаро обладал способностью вызывать людей на откровенность. При этом создавалось впечатление, что люди, с которыми он беседовал, едва ли отдавали себе отчет в том, с кем они так свободно общаются.
Тут она коротко рассмеялась и воскликнула:
– Бог ты мой! Совершенно не понимаю, почему я все это вам рассказываю! Надо думать, в любой семье имеются подобные проблемы. Бедные мачехи, нам очень тяжело приходится с такими вопросами… Ну вот мы и пришли.
И она постучалась в дверь.
– Входите, входите! – раздался из-за двери громоподобный рев.
– К вам посетитель, дядюшка, – сообщила Мэри Рестарик, входя в комнату. Пуаро следовал за нею.
Широкоплечий, с квадратным лицом и красными щеками, весьма вспыльчивый на вид пожилой человек расхаживал по комнате. Он тут же решительно затопал в их сторону. Позади него за столом сидела девушка; она просматривала и раскладывала поступившие письма и газеты, склонив над почтой голову с блестящими темными волосами.
– Это месье Эркюль Пуаро, дядя Родди, – сообщила Мэри Рестарик.
Пуаро изящно сделал шаг вперед, готовый и к действию, и к торжественным речам.
– Ах, сэр Родрик, прошло столько лет – столько лет с того момента, когда я имел удовольствие с вами познакомиться! Давненько это было, еще во время войны… В Нормандии, как мне кажется. Я прекрасно все помню – там были еще полковник Рейс и генерал Аберкромби, а еще маршал авиации сэр Эдмунд Коллингсби. А какие решения тогда приходилось принимать! И какие трудности у нас были с обеспечением безопасности!.. Эх, в наши дни уже нет нужды в секретности. Я помню разоблачение того тайного агента, который так долго у нас продержался, – помните, это был капитан Хендерсон.
– Ага. И в самом деле, капитан Хендерсон. Боже ты мой, какая свинья… Но разоблачили же!
– Вы, возможно, меня не помните. Меня зовут Эркюль Пуаро.
– Да, да, конечно, я вас помню! Да-да, это было четко сработано, очень четко! Вы ведь тогда французов представляли, не так ли? И вас там было двое… второго я не помню, как звали, я с ним никак не мог сработаться. Ну отлично, присаживайтесь же, присаживайтесь. Прекрасная возможность поговорить о старых добрых временах!
– Я опасался, что вы можете не вспомнить нас с коллегой. Его звали месье Жиро.
– Да-да, конечно, я хорошо помню вас обоих. Ах, какие славные были времена, какие времена!
Девушка встала из-за стола и вежливо пододвинула стул Пуаро.
– Вот правильно, Соня, очень правильно, – заметил сэр Родрик. – Позвольте, я познакомлю вас с моей очаровательной секретаршей, – продолжил он. – Хорошая секретарша – большое дело! Помогает мне, понимаете ли, сортирует и подшивает все мои бумаги… Уж и не знаю, что бы я без нее делал!
Пуаро вежливо поклонился.
– Enchanté, mademoiselle, – произнес он.
Девушка пробормотала что-то в том же роде. Это было маленькое существо с черными, коротко остриженными волосами. Ее темно-синие глаза были все время скромно опущены вниз; она улыбнулась своему работодателю застенчиво и нежно. Он похлопал ее по плечу.
– Уж и не знаю, что бы я без нее делал, – повторил он. – Правда, даже не знаю!
– О нет! – запротестовала девушка. – Ничего особого я из себя не представляю. Не умею быстро печатать, к примеру.
– Вы печатаете достаточно быстро, моя милая. И еще вы – моя память. А также мои глаза, мои уши и еще многое, многое другое!
Она снова улыбнулась ему.
– Как тут не вспомнить кое-какие интереснейшие истории, которые так широко в свое время обсуждались! – заметил Пуаро. – Не знаю, насколько все это было преувеличено. Помните, например, тот день, когда у вас угнали машину… – И он продолжил, пересказывая всю эту историю.
Сэр Родрик был в восторге.
– Ха-ха-ха, ну конечно! Да, и в самом деле, надо думать, кое-что там было преувеличено и раздуто. Но в общем и целом так оно и было. Да-да, и как это вы все это помните, ведь столько времени прошло! Но я могу рассказать еще более интересную историю…
И он пустился в рассказ. Пуаро выслушал его и поаплодировал, после чего посмотрел на часы и поднялся на ноги.
– Не буду больше отнимать у вас время, – заявил он. – Как я вижу, вы заняты весьма важной работой. Просто дело в том, что, оказавшись в ваших краях, я не мог не засвидетельствовать вам свое почтение. Годы бегут, но вы, как я вижу, не утратили ни бодрости, ни привычки наслаждаться жизнью.
– Да-да, можно и так сказать. Однако вам вовсе не следует одаривать меня такими комплиментами… Но вы же, я уверен, можете остаться к чаю. Мэри наверняка приготовит нам чай. – Он огляделся вокруг. – Ох, она уже ушла! Очень мило с ее стороны.
– Да, несомненно. Очень красивая женщина. Полагаю, она уже много лет служит вам большим утешением и поддержкой.
– О нет! Они ведь недавно поженились. Она – вторая жена моего племянника. Я, правда, никогда особо не интересовался этим своим племянником, Эндрю, – он человек слишком ветреный, непостоянный. Вечно мечется. Его старший брат, Саймон, – вот это мой любимчик. Правда, я и его не слишком хорошо знал. А что до Эндрю, то он со своей первой женой поступил очень нехорошо. Ушел от нее, понимаете? Бросил ее, оставил совсем одну и уехал с совершенно отвратительной особой. Все про нее всё знали. Но он был от нее без ума. И вся эта история через год или два закончилась крахом. Глупец! А эта девушка, на которой он женился, мне кажется, добрая и порядочная. Никаких глупостей, насколько мне известно. А вот Саймон, тот всегда отличался постоянством… хотя он был человек чертовски унылый и скучный. Не могу сказать, что я очень обрадовался, когда моя сестра вышла замуж в их семейство. Вышла замуж за деньги, в торговую семью. Богатую, конечно, но деньги – это еще не всё; наши родственники обычно женились и выходили замуж в семьи служащих, чиновников… Я лишь с немногими Рестариками знаком.
– У них, насколько я знаю, имеется дочь. Один мой приятель познакомился с нею на прошлой неделе. – А-а, Норма. Глупая девчонка. Таскается повсюду в ужасной одежде и подцепила себе какого-то ужасного молодого человека… Ну ладно, они нынче все такие. Длинноволосые молодые люди, битники, «Битлз» и все такое прочее. Я их не выношу. Говорят на каком-то непонятном языке, практически иностранном. Даже Мэри – я-то всегда считал ее добропорядочной и разумной женщиной, хотя замечаю, что она иной раз склонна к истерикам, по большей части по поводу своего здоровья. Все время что-то болтает о том, что хочет лечь в больницу – на обследование или еще для чего-то… Как насчет выпить? Виски? Вы точно не хотите остаться к чаю?
– Спасибо, но я ведь остановился у друзей.
– Ну, должен признаться, что я получил истинное удовольствие от встречи и общения с вами. Неплохо иногда вспомнить события, происходившие в старые времена. Соня, дорогая моя, может быть, вы проводите месье… извините, опять забыл, как вас зовут – ах да, месье Пуаро! Проводите его вниз, к Мэри, хорошо? – Нет-нет! – Пуаро поспешно отмахнулся от этого предложения. – Я и думать не могу о том, чтобы снова обеспокоить мадам. Я вполне и сам справлюсь. Вполне справлюсь. И без труда найду дорогу. Для меня было большим удовольствием снова встретиться с вами.
И он вышел из комнаты.
– Не имею ни малейшего понятия, кто он такой, этот малый, – высказался сэр Родрик, когда Пуаро ушел.
– Вы не знаете, кто это такой? – спросила Соня, удивленно посмотрев на него.
– Лично я не помню половину из тех людей, которые нынче приходят ко мне с визитами. Конечно, приходится вести себя подобающим образом. Знаете, со временем можно научиться как-то обходиться в таких ситуациях. То же самое происходит во время всяких вечеринок. Подходит какой-нибудь тип и говорит: «Вы, наверное, меня не помните, мы с вами виделись в последний раз в тридцать девятом году». И мне приходится отвечать, что я, конечно же, его помню. Хотя совершенно не помню. Такое вот затруднение, когда ты почти ослеп и оглох. Мы в конце войны со многими лягушатниками приятельствовали; я и половину из них не помню. Да, конечно, этот был один из них, точно. Он хорошо меня знал, и я его знал, да и тех парней, о которых он упоминал. И эта история, как у меня украли машину, – истинная правда. Они ее, правда, здорово тогда раздули. Многое, конечно, преувеличили, но все равно получилась отличная история… Ну ладно, мне кажется, он и не понял, что я его не помню. Умный малый, должен признать, но все равно сущий лягушатник, не правда ли? Ну вы понимаете, все эти поклоны и реверансы, жеманства и танцы, ужимки и прыжки… Ну хорошо, на чем мы остановились?
Соня взяла со стола письмо и подала его. И протянула сэру Родрику также очки, которые он немедленно отверг:
– Не нужны мне эти проклятые стекла – я и без них отлично вижу!
Он прищурился и уставился в письмо, держа его близко к глазам, но скоро капитулировал и сунул его обратно ей в руки.
– Ладно, наверное, будет лучше, если вы сами мне его прочтете.
И она стала читать чистым и нежным голосом.
