Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 1. Город купцов и приказчиков
Ярославль в своей исторической части расположен на территории между двумя реками: небольшой Которослью и Волгой, в которую она впадает. Здесь великая река еще не настолько широкая, как, например, в Поволжье. До революции Волга в городской черте в засушливое лето могла обмелеть настолько, что ее можно было перейти вброд. Это уже после того, как в 40-е годы возникло Рыбинское водохранилище, рукотворное море Центральной России, Волга специально углублялась, дабы стать полноводной и пригодной для стратегического судоходства. Цель была достигнута, хотя и не без потерь – в результате изменения природных ландшафтов и топографии дна Верхняя Волга раз и навсегда лишилась благородной рыбы. А ведь еще каких-то сто лет назад осетров, стерлядь и белорыбицу ловили прямо в черте города. Надо отметить, что ярославец почти никогда не жил с земли: одних кормила Волга, другие промышляли ремеслом и торговлей. Это сформировало специфический местный менталитет, который Гоголь отразил в пассаже про птицу-тройку, упомянув «расторопного ярославского мужика». Позже Сталин, не без симпатий относившийся к Ярославлю (хотя бы по причине того, что волжский город жутко ненавидел Троцкий), любил упомянуть «хитрого ярославца». Как-то Вячеслав Молотов передал писателю Феликсу Чуеву слова «вождя» по этому поводу: «В Ярославле, говорил он, такой оборотистый живет народ, что евреев там почти нет, там сами русские выполняют эти функции». Действительно, в Ярославле было много купцов, да и прохиндеев – тоже. Собственно, своим официальным возникновением город обязан неприятному инциденту. Живший в здешних краях народец любил грабить проплывавшие мимо корабли, что никак не устраивало ростовских князей (Ростов Великий, расположенный чуть севернее Ярославля, ранее считался более древним и важным городом). По легенде, поехавший наводить порядок князь Ярослав (предположительно Ярослав Мудрый) зарубил секирой тотемного медведя, которого местные жители выпустили на прибывших «гостей». С тех пор на гербе Ярославля изображен медведь с секирой. Сам же князь повелел заложить на месте поселения «Медвежий угол» (древние хронисты, к великому сожалению, не удосужились сообщить ни его историю, ни возраст), город-крепость, названный его именем. Так, собственно, и возник Ярославль, который в 2010 году отпраздновал свое тысячелетие.
До какого-то момента история Ярославля была вполне стандартной для России и для обычного города. Стал центром самостоятельного княжества, не раз разорялся ордынцами, выступил в союзе с Москвой в борьбе против Твери. Возвышение города начинается в царствование Ивана Грозного. Тот вообще благоволил северным городам: Вологде, Александрову, Архангельску. Ярославль не был исключением. Именно здесь грозный монарх чудесным образом исцелился от тяжкого недуга – болезни ног, а потому регулярно бывал на богомолье либо в лежащем на берегу Волги близ города Толгском монастыре, либо в расположенном в самом центре Ярославля Спасо-Преображенском монастыре, который и гости города, и сами ярославцы иногда по привычке называют «кремлем». Исключительно важное стратегическое положение Ярославля было обнаружено, когда англичане начали торговать с Россией через Архангельск, открыв путь через Северное море. Пересечение торговых путей, пролегавших как по Волге (запад – восток), так и до Москвы (север – юг), делает Ярославль крупным торговым центром. Здесь постоянно находятся иностранные купцы, открываются зарубежные торговые фактории. «Смута» несколько урезала аппетиты ярославских купцов. Но Ярославль несколько раз дает отпор полякам, став одним из центров сплочения «национально-освободительных сил». Весной 1611 года из Ярославля во все стороны рассылались грамоты, в которых содержался призыв направлять в город ратных людей. Считалось, что этот призыв относился к ополчению Ляпунова, то есть первому ополчению. Но доподлинно известно, что ополчение Ляпунова никогда не собиралось в Ярославле. Кроме того, грамоты, посланные, например, в Казань, могли достигнуть города не раньше лета, когда «ляпуновцы» уже стояли под стенами Москвы. Опять же, первые попытки противостоять полякам и самозванцам были зафиксированы именно летом 1611 года и именно в Казани. В августе 1611 года казанцы снеслись с нижегородцами и выработали соглашение, что отвергнут любого царя, посаженного на трон «без согласия на то земли». В Ярославль, который на время становится столицей России, стекаются отряды ополченцев – в том числе из Нижнего Новгорода. Сразу отметим, что в списке сформированного в Ярославле «русского правительства» – «Совета всея Земли» князь Пожарский и Кузьма Минин значились соответственно на десятом и пятнадцатом местах. В данном случае важным было не то, что ярославские купцы выступили финансистами ополчения, а то, что они существенно помогли утверждению новой династии. Первоначально представители Земского собора 1613 года направились в Ярославль, так как полагали, что юный Михаил Романов находится именно здесь. Позже за ним в Кострому послали малую делегацию, устроив широкую встречу на подъезде к Ярославлю. После окончания Смуты целый ряд ярославских купцов получил, говоря нынешним языком, феноменальные налоговые послабления от нового царя – Михаила Федоровича. Они были провозглашены «государевыми гостями». Начался неслыханный расцвет Ярославля – в городе было принято, что в каждом квартале (одна купеческая семья) должна быть собственная каменная церковь. Приблизительно на полтора века Ярославль становится купеческой столицей России. Благодарность царя Михаила ярославским купцам за вклад в дело прекращения Смуты была настолько огромной, что одного из них – Надею Светешникова – он сделал личным закупщиком товаров для царского двора. Одновременно с этим Светешников получил под свой контроль почти все поставки и производство соли в России. Его деловые интересы простирались от Архангельска до Перми и Самары. Он нанимал ватаги рисковых людей и посылал их осваивать Восточную Сибирь. В России почти в каждом городе стояла лавка Светешникова либо действовал его приказчик. Кроме этого, ярославские купцы контролировали торговлю пушниной и добычу рыбы.
Утрата статуса «купеческой столицы» связана с изменением торговых путей, что, в свою очередь, было связано с появлением Санкт-Петербурга. Впрочем, Ярославль от этого пострадал не очень сильно. В городе начинается бурный расцвет фабричного производства. Ярославская Большая мануфактура снабжает всю страну дешевым ситцем (изначально «ситцевая Русь» – это именно Ярославский край), а белильные заводы производят краски в общенациональных масштабах. Кроме того, в Ярославле возникает первый русский академический театр, а его создатель Федор Волков становится на некоторое время приближенным лицом молодой Екатерины Второй. Именно Волков был постановщиком коронационного шествия «Торжествующая Минерва». Именно с этого момента отличительной чертой Ярославля становится странная смесь из предприимчивости, смешанной, с одной стороны, с фанатичными верноподданническими настроениями, но с другой стороны – с культурными устремлениями. Политический типаж, крайне отличный от реакционного Скалозуба, но более близкий к просвещенному консерватору или даже к консервативному революционеру. Если говорить о городском политическом ландшафте начала ХХ века, то на нем гигантской глыбой высилось самое многочисленное в России отделение «Союза русского народа». Только по официальной статистике в нем состояло более 23 тысяч человек. Из них почти треть была весьма активной. Политический вес этой монархической организации был столь велик, что даже местная либеральная пресса (таковая была, наверное, в каждом городе) не решалась назвать ярославских монархистов черносотенцами. Вместо этого привычного для многих слова использовался другой термин – «союзники» (от «Союза Русского народа»). В этом обозначении звучал и потаенный страх, и нескрываемая зависть на предмет того, что монархистам удавалось настолько мобилизовать народные массы в Ярославле.
Когда в «Союзе Русского народа» произошел раскол, то на общероссийском уровне считалось, что главной будет та ультраправая организация, которая сможет привлечь на свою сторону ярославцев. Однако, к великому разочарованию и Дубровина, и Пуришкевича, и Маркова, ярославские «союзники» дистанцировались от всякой фракционной борьбы. Их предводитель доктор Кацауров посчитал, что надо бороться за объединение усилий, а не стремиться к размежеванию. В итоге ярославцы, как пожарная команда, выезжали на многие митинги и шествия в соседние регионы, где выступали своего рода активным костяком, хотя и не были местными. В городе в либеральной среде даже родилась шутка, связанная с революционными волнениями в Турции: «Турецкий паша пригласил ярославских союзников, дабы те научили работе турецких черносотенцев». Между тем нельзя сказать, что доктор Кацауров был каким-то ограниченным «охотнорядцем». Внешне он чем-то напоминал критика Добролюбова: длинные волосы, небольшие очки, ни усов, ни бороды. Он был весьма уважаемым человеком в городе – Кацауров создал и лично практиковал в одной из самых современных на тот момент офтальмологических клиник, которая располагалась в Ярославле на Волжской набережной. Когда в 1915 году он ушел из жизни, то благодарные горожане сочинили что-то вроде траурной оды:
Другой отличительной политической чертой Ярославля было фактическое отсутствие крупных революционных потрясений. Впрочем, даже в городе на Волге не обходилось без исключений. В 1895 году квартировавший в Ярославле Фанагорийский полк был вынужден применить оружие в отношении рабочих Ярославской Большой мануфактуры. А на подъеме революции, 5 декабря 1905 года, казаки разогнали «мирную» демонстрацию, которая настойчиво пыталась прорваться к губернаторской резиденции. Кстати, разгон начался после того, как «мирные» рабочие открыли огонь по казачьему разъезду, и несколько казаков было убито. Тем не менее ничего подобного уличным сражениям в Москве или Санкт-Петербурге в Ярославле не было. Зато, как и везде, в Ярославле случалась масса чиновничьих недоразумений. Взять хотя бы целую эпопею, стартовавшую в мае 1911 года. В один из теплых дней этого славного месяца служащие местной казенной палаты приняли решение упразднить рукопожатия. Этот обычай, практикуемый издревле при встрече и прощании, был провозглашен «ненужным, неинтересным и впустую отнимающим время». Нет чтобы признать несуразность решения, чиновничество решило обосновать его, чем еще более усугубило обстановку. В частности, заявлялось: «Люди обставили свою жизнь и стесняют себя столькими, действительно, не имеющими за собою разумных обоснований обычаями условностями вроде визитов, рассылки визитных карточек и т. п., что всякий шаг к высвобождению от этих „китайских“ церемоний можно только приветствовать». И вот на этом бы и закончить полемику, развернувшуюся между ироничной публикой и некоторой частью чиновничества. Ан нет! Служители карандашей и счет решили найти новые аргументы, чем вызывали новый поток неприкрытых насмешек. Наверное, им не стоило отмечать, что рукопожатия и поцелуи «с медицинской точки зрения признаются антигигиеническими». Острословы замечали по этому поводу, что рукопожатия могут способствовать распространению чахотки, а потому служащие казенной палаты непременно должны были стать активистами Общества Белой Ромашки (оно занималось борьбой с туберкулезом).
«Но были ли в Ярославле приличные чиновники?» – спросите вы. Разумеется. Если верить источникам, то это в первую очередь были ярославские губернаторы. Например, Дмитрий Николаевич Татищев, возглавлявший губернию накануне Первой мировой войны, терпеть не мог «продвиженцев» по службе. В одном из обращений к местным полицейским чинам он заявил: «Раз чиновнику потребовалась протекция, то, следовательно, его служебная деятельность не настолько безупречна, чтобы быть отмеченным его прямым начальством». И в подтверждение этого начал борьбу с коррупцией, первой жертвой которой «пал» пристав первой части Нечаев. Его вина заключалась в том, что в служебное время он распространял билеты на бенефис госпожи Нежиной. Кроме того, было подозрение, что он выдал залог бывшему содержателю летнего театра на Казанском бульваре Бишоф-Сокольскому. Делать было нечего – за дело взялся ярославский полицмейстер Н. Волков, но в тот момент Нечаев отделался лишь тремя сутками, проведенными на местной военной гауптвахте.
Еще более героической фигурой выглядел предшественник Татищева, губернатор Александр Александрович Римский-Корсаков. Брат знаменитого композитора, убежденный монархист, он жестко пресекал любые революционные волнения как в городе, так и в губернии. Так что не было ничего удивительного в том, что 28 февраля 1907 года местная ячейка партии эсеров организовала на него покушение. В тот день к нему в приемную пришел якобы студент Демидовского лицея, принесший приглашение на концерт. Когда губернатор стал расспрашивать о концерте, визитер выхватил браунинг, но выстрелить не успел. Завязалась борьба, подоспели служащие канцелярии, покушавшегося скрутили. Оказывается, Римского-Корсакова спасло то, что террорист забыл снять пистолет с предохранителя. Не успело пройти с момента эксцесса нескольких дней, как ярославский поэт В. Колесников сочинил творение, называвшееся «Ярославский губернатор и революционеры». В этой поэме интересно не столько рифмованное описание самого покушения, сколько подчеркнутые качества губернатора:
