Уран

Гаков

Арсений Яковлевич Гаков, директор Комбината № 7, по прибытии в Москву, прямо с поезда, направился в министерство, к Авраамию Завенягину, руководителю строительных управлений Наркомата внутренних дел. Вызван вроде бы для согласования текущих вопросов. Но, чувствовал, есть другое, скрытая надобность или опасность.

Авраамий – имя патриархальное, русское. Отец генерала был машинистом паровоза, мамаша из крестьян. Видно, потому, достигнув положения, Завенягин не зачванился, сохранял в общении простоту. И в этот раз принял Гакова сердечно. В кабинете выслушал короткий доклад, подписал запросы снабженцев, а затем вдруг предложил проехаться по Москве. Гаков понял – есть разговор особый, не для министерских кабинетов.

На шустрой «Победе» отправились к Ленинским горам, где вырастало новое здание Московского университета. Снизу вверх Гаков смотрел на огромную, пронзающую небо пирамиду «города науки», сердце его переполняла гордость. Точно в детстве, когда мальчишкой впервые попал в Исаакиевский собор и обмер от увиденной красоты.

Только в прежние времена дворцы и храмы строили, чтоб возвеличить бога, царя. А в этих сталинских махинах, словно короной венчающих Москву, заключено величие первого в мире народного государства. И владеть этой красотой не аристократам-богатеям, а растущему поколению светлых, радостных, свежих людей.

Прогуливались вдоль ограды, задирая головы на двухсотметровую башню, обставленную строительными лесами. Глядели с холма на белокаменную, в дымке, Москву.

Завенягин похож отдаленно на Ворошилова и на комика Чарли Чаплина, такие же носит усы. Только голова бритая, и ничего смешного нет в его нервной повадке. Говорит негромко, отводит в сторону глаза.

– …назрели перемены. Разногласия по всем вопросам. Совет министров тормозит инициативы – Молотов, Булганин, Маленков. В аппарате ЦК забирает силу Хрущев, секретарь Московского обкома. Да мы-то с тобой знаем, кто в последние годы тянул всю работу по индустриализации. Теперь вот «Направление-15», ядерный щит.

Гаков слушал, молчал. Да, видно, здоровье Сталина внушает опасения, раз пошли такие разговоры за пределами ближнего круга.

– Говорю, чтобы ты знал, – Завенягин склонился ближе. – Скоро Лаврентий Павлович будет нуждаться в особой поддержке соратников. Подумай, готов ли ты встать рядом. Сможешь ли, если надо, выступить с нами единым флангом?

Поворот крутой, Авраамий один не взял бы на себя такую смелость. Значит, это сам Берия прощупывает почву среди окружения. Слухи давно шелестят вокруг Кремля – Сталину семьдесят четыре года, возраст немалый. Гаков в свои сорок девять все застарелые болячки чувствует в теле, что говорить о той нагрузке, которую несет генералиссимус.

Берия почти ровесник Гакова, ему пятьдесят три. Арсений не раз видел наркома на заседаниях в Совмине. Что мог сказать о нем? Сдержанный, проницательный, ироничный. Грамотный специалист, сам механик и техник, работал когда-то в нефтяной компании Нобиля. Умеет досконально вникнуть в дело, найти нестандартные решения.

Конечно, как организатор Лаврентий Павлович незаменим, вклад его в Победу гигантский. С начала войны он контролировал огромный массив работ по производству вооружения, ему подчинялись Наркоматы угольной промышленности, путей сообщения, все оборонные заводы.

К нынешнему времени член ЦК партии, фактически второе лицо государства, Берия сосредоточил в своих руках управления черной и цветной металлургии, нефтяной, химической, бумажно-целлюлозной, электротехнической промышленности. А ведь на нем и ответственность за внешнюю и внутреннюю безопасность страны, управление разведками, борьба со шпионами и диверсантами. А этот фронт едва ли не важней военного.

Что думал Гаков о Берии в глубине души? Знал, какой страх внушает одно это имя. Помнил липкое рукопожатие, застывший взгляд из-под очков. Понимал, что обстоятельства жизни и борьбы сделали этого человека безжалостным, едва ли не чудовищем.

Такому встать во главе государства? Тяжело принять эту мысль.

Два противоречивых мира существовали в сознании Арсения Гакова, почти не соединяясь между собой. Простой и ясный мир труда, справедливости, всеобщего счастья. Солнцем этой вселенной был рабочий человек, гимном – хор миллионов голосов, славящих родину, партию, великую силу народа. Для них, бесстрашных героев, развевался флагами Первомай, хор пионеров приветствовал День Конституции, гремел салют в честь годовщины Октября. Для них росли московские высотки и прорезали степи километры железных дорог.

Одновременно с этим существовал другой мир – призрачный, страшный.

Там человек мог исчезнуть бесследно, переместиться в темноту мгновенного забвения. Знавшие его продолжали жить как ни в чем не бывало, не задавая вопросов – зачем на соседней двери появилась пломба с печатью? Почему за столом сослуживца сидит незнакомый человек?

В этом мире боялись ночи, отсвета автомобильных фар, шуршания шин по асфальту, шагов на лестнице. Словно чума, ползучий страх этот заставлял людей отрекаться от родных и близких, бежать из столиц в глухие углы, наушничать, доносить.

В мире тьмы махали лопатами, валили лес, тянули «железку» по мерзлым болотам сотни тысяч советских граждан, изможденных голодом, изнуренных непосильным трудом, словно древнеегипетские рабы. Их кости ложились в фундамент пятилеток, но ни благодарности, ни даже благосклонного упоминания это незримое воинство не заслуживало. Не люди – «вредители», «враги», «шпионы», «предатели», «саботажники». Даже на Комбинате Гакова, где условия труда и содержания считались почти курортными, было свое кладбище заключенных – заросшие могилы без оград и памятников, без имен и званий.

Нет, Гаков признавал необходимость жестокости. Война продолжалась не только на внешних, но и на внутренних рубежах. Вот и теперь в газетах пишут о шпионских заговорах, о врачах-вредителях, подкупленных иностранной разведкой. Сомневаться в правдивости обвинений Гаков себе не позволял. Но порой мысль о сумеречном мире, осознание его огромности и бесчеловечного устройства вышибала ледяной пот.

И теперь Арсений ощутил, как рубашка под пиджаком прилипает к телу, когда увидел, что по разбитой дороге к воротам строительного объекта подъезжают несколько машин с государственными номерами и спецпропусками на лобовом стекле.

Застряли в колее, остановились. Вышли люди – кто в штатском, кто в форме МВД, и среди них Берия в черном пальто, в фетровой шляпе с мягкими покатыми полями.

Завенягин глянул затравленно, трусцой побежал к машинам начальства. Пошел и Арсений. Сообразил, что встреча эта не случайна.

Приветствия, рукопожатия. Комиссия Спецстроя, многие лица были знакомы.

Вот кряжистый, с шишковатым, бритым «под Котовского» черепом, Борис Львович Ванников. Гаков знал, что перед войной Ванников, дважды Герой Социалистического Труда, был арестован по обвинению в шпионской деятельности. Ни в чем не сознался, никого не обвинил. И это, возможно, спасло ему жизнь – в июле сорок первого Бориса освободили, вернули к должностным обязанностям, как заподозренного «по недоразумению».

Тут и Василий Махнев, начальник Спецкомитета, с кустистыми бровями на бледном, одутловатом лице, и третий заместитель наркома Иван Серов, элегантный, похожий на английского киноактера.

Берия увидел Арсения, приветливо махнул рукой.

– А ну-ка, товарищ Гаков, идемте с нами!

Вместе направились вдоль ограждения к воротам. Щеки Лаврентия, будто каучуковые мячи, подрагивали в такт шагов. Высокому Гакову пришлось неудобно сгибать шею, чтобы расслышать торопливое бормотание.

– …засели в лесах, имеют поддержку заграницы. Британия, ФРГ, США… Шпионская сеть… Да, есть там силы, которые еще надеются повернуть ход исторических событий!..сочувствующие из местных жителей… укрывают, кормят, снабжают патронами.

Очки сверкнули, нарком ожидал ответа.

– Не понял, Лаврентий Павлович?

– Что вы не поняли? Лесные братья. У вас, по всей советской Прибалтике.

Гаков непроизвольно втянул живот.

– Знаю об этом тяжелом наследии. Но в нашем районе Эстонской ССР бандитов давно не наблюдается.

– Это вы так думаете, а факты говорят обратное. Нельзя нам что? А то. Беспечность и ротозейство, как говорит в своих статьях товарищ Сталин. Газеты-то вы читаете?

Тон будто бы дружеский, доверительный, но взглядом цапал, будто клювом. Постарел, обрюзг лицом и, видимо, душой. И пахло от него по-стариковски – мертвечиной.

– Газеты читаю, Лаврентий Павлович. И по текущим вопросам в курсе событий – я депутат…

Завенягин шагал в стороне, клетчатым платком вытирал бритый затылок и шею под воротничком мундира.

– Поступила информация, товарищ дорогой депутат Гаков, что отряд лесных бандитов готовит диверсию на вашем Комбинате. Перехвачена радиограмма. Поблизости, а может, и у вас под носом, может быть, в соседнем кабинете сидит английский диверсант. Кто? Вот и надо оглянуться, посмотреть вокруг. И рот не разевать…

Гаков одеревенел всем телом. Понимал, что должен ответить, но в голове было пусто, только в ухе звенело, будто залетел комар. Берия снова бормотал:

– …занимаются вопросом. Но не приставишь к каждому майора с пистолетом. Ха-ха! Потому и требуется особая бдительность от вас…

Нарком остановился, ожидая ответа. Не помня себя, Гаков вытянулся в струну, по-армейски отрапортовал:

– Слушаюсь, Лаврентий Павлович. Усилим бдительность. Найдем фашистских недобитков, слово коммуниста!

Тот помолчал, разглядывая, впиваясь иголками глаз из-под круглых очков.

– Главное – не допустить внештатных ситуаций. Стране необходим ваш груз.

Берия кивнул, прощаясь, и вслед за ним вся процессия двинулась внутрь стройплощадки по ухабистой дороге. Им навстречу спешила делегация – начальник строительства, бригадиры.

– Примем меры, – отрапортовал Арсений вслед удаляющейся шляпе.

– Вот такие наши дела, – Завенягин моргнул как-то в сторону, будто хотел зажмуриться и не открывать больше глаз.

Попрощались неловко, скомканно. Политическую тему больше не затрагивали. В просьбах Гакова – как обычно, нужды по снабжению, нехватка кадров, обеспечение продуктами и промтоварами, – Авраамий обещал дальнейшее содействие.

Вечером Арсений поехал к родной сестре, которую разыскал после детского дома в тридцать пятом году. Он получил пакет из спецмагазина на улице Грановского, успел зайти в ГУМ, купил подарки. Сестре Алевтине – духи «Красный мак», жене – ботиночки «румынки» с меховой оторочкой. Ребятам конфеты, игрушки.

Внизу лестницы, на выходе из магазина, спекулянтка дернула его за рукав, показала край картонной обертки – немецкие чулки со швом из тонкого телесного капрона. Нарисованы на упаковке стройные женские ноги, и перед глазами Гакова замелькали из-под юбки округлые икры и выше – изгиб округлых бедер, плечи, груди, темные соски виднеются сквозь полотно бюстгальтера. Торопливое, украденное счастье, с неотступным чувством вины, но от этого будто слаще, постыднее…

Гаков воровато сунул старухе купюру, чулки спрятал во внутренний карман плаща.

Сестра Алевтина собирала на стол. Хлопотала радостно, делилась новостями. Пришел из школы племянник Павлушка. За те полгода, что не виделись, парень вытянулся, возмужал, почти сравнялся ростом с Гаковым. Слегка потемнели светлые мальчишеские волосы, серьезно смотрели глаза, чуть приподнятые к вискам – дымчатые, зеленоватые, как у матери.

На спор подтягивались на турнике – железную трубу заделал в дверной косяк еще отец племянника, офицер-танкист, погибший на фронте. Впервые Павка вышел из состязания с чистой победой. Мать хвалила сдержанно, но видно было – гордится и учебными, и спортивными успехами сына. Показывала модель полярного самолета, которую парень собрал в кружке ДОСААФ.

Играли в шахматы, и тут уж Гаков разгромил пацана без всякой пощады. Спорт есть спорт.

За ужином смотрел, как румяный оголец уплетает картошку, думал: «Для вас, беззаботных светляков, строим мы дворцы и города, прокладываем лавы в толще земли, укрощаем энергию атома. Сомневаемся, но берем на себя ответственность за судьбы человеческие, не даем пощады врагам. Скажете ли спасибо? Поймете, простите ли своих грешных отцов?»

Договорились, что Павлик с матерью приедут на комбинат в начале марта. Сестра давно хотела взглянуть на любимое детище Гакова, а тут и заводу потребовалось провести единый перерасчет технических заданий для новых мощностей. Проектный институт, в котором работала Галина, принимал участие в разработке.

Гаков думал и о будущем мальчишки. Павка любит технику, есть в нем смекалка. И поступать собрался в Политехнический, на машиностроение. Пускай прикинет на себя заводскую жизнь, осознает ответственность. А толковые инженеры стране пригодятся всегда: строить коммунизм надо по науке.

Потом уже, когда сидел в вагоне и перебирал в памяти события дня, во всех подробностях припомнил разговор с наркомом. Выходит, не случайно привез его Завенягин на Ленинские горы, и встреча с Берией была намеренной, и тема – главной… На Комбинате – диверсант? Шпион? Тревожно было от мысли, которую теперь не выкинуть из головы.

Любовно придуманный им, расчерченный вместе с ленинградскими архитекторами, уже вырастающий на месте гнилых бараков город-сказка вокруг секретного завода вдруг оказался под прицелом затаившегося врага. И враг этот не в нью-йоркском небоскребе шелестит зелеными долларами, не отдает приказы из чужого штаба. Он рядом. Целится из лесной чащи дулом обреза. Ходит по Комбинату, обедает в заводской столовой.

Худо то, что теперь, после газетных передовиц, выслеживают шпионов поголовно все – от пенсионерок до детсадовцев. Чуть не каждый день получает Гаков доносы, анонимные письма – на мужей, на жен, на соседей и сотрудников. Кое-что отправляет сразу в корзину, а где-то надо реагировать, подшивать к личным делам, выносить на местком. И как среди этой обманной трухи, бытового сведения счетов да просто фантазий ненормальных людей искать настоящего, обученного, замаскированного разведчика?

При этом нельзя терять доверие к людям – иначе как работать для них? А вот посоветоваться с начальником отдела милиции Лозовым будет не лишним. Если и правда в районе орудуют национальные банды, этим должно заняться республиканское МВД.

Размышляя так, Гаков нащупал пакет в кармане плаща. Да, чулки! И снова вспомнились полноватые ноги, кружева, дурманящий запах женщины, которой предназначался подарок. Здесь отдушина, в этой любви Гаков чувствовал себя помолодевшим, счастливым, несмотря на опасность разоблачения и вороватое чувство вины.

Скоро увидит ее, обнимет. Расскажет, что с ним было в Москве. Она умеет слушать любовно, сопереживая, даже когда не понимает всех сложностей его жизни. Женский ум проявляется в чувствах. Беден и сиротлив мужчина без женской любви.

Поезд тронулся, в купе зашли попутчики. Арсений Яковлевич выпил стакан чая, вытянулся на полке. И вскоре, как всегда в поезде, быстро и крепко заснул.