Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
1.2. Доктрина гражданского права: понятие, виды, функции
Переход к новым социально-экономическим и политическим реалиям, свершившийся в России в конце XX в., и фактически полная смена отраслевого законодательства обусловили объективную необходимость научного анализа причин и следствий, происходящих в праве процессов. Масштабность научных исследований значительно расширилась, но, несмотря на кардинальные изменения значительной части нормативных источников, «революционной» смены цивилистической парадигмы как «теоретического представления, методологических принципов и ценностных установок» не произошло. Возможно, это объясняется тем, что в сфере гражданского права к началу рубежных преобразований сложилась устойчивая система объективных представлений о роли и значении данной отрасли в регулировании отношений, построенных на рыночных началах, а также об идеалах и принципах, сформированных в предшествующие исторические периоды.
За долгие десятилетия советского периода, в условиях тотального диктата идеологических установок в обществе не удалось полностью искоренить истинные представления о ведущей роли гражданского права в регулировании экономических отношений и хозяйственной деятельности, что позволило определенной (достаточно значительной) части ученых относительно «безболезненно» перейти к научному осмыслению и доктринальному толкованию новой реальности. Только благодаря отмеченным факторам исторический переход от одной общественно-политической формации к другой свершился мирным образом, и государству удалось предотвратить эскалацию конфликтов, вполне вероятных в подобной ситуации. Как справедливо отмечается в литературе, «суть конфликта в том, что новые идеи должны оцениваться по старым критериям, сформировавшимся под влиянием и для поддержания прежней парадигмы».
Российская наука гражданского права, решительно «отбросив» идеологическую составляющую советских представлений о гражданско-правовых явлениях, практически бесконфликтно перешла к новым оценкам происходящих процессов и обновляемого нормативного материала. Тем не менее в первые десятилетия постсоветского периода развития отечественной цивилистики в основном решались задачи прикладного, практического характера, нацеленные на преодоление проблем, возникающих как в доктринальном осмыслении тех или иных новаций, так и в их практической реализации. Впоследствии на основе анализа сформировавшегося массива законодательных новелл и эмпирического материала объем (т. е. суммарное количество) цивилистических познаний эволюционировал в новую качественную составляющую, в связи с чем потребовалась выработка доктринальных представлений о тех или иных цивилистических явлениях и их систематизация, а также сопоставление с доктринами, существующими в иных правопорядках, с учетом причин и следствий интеграционных процессов последних десятилетий.
Включение в трактовку содержания доктрины учения о форме права позволяет предпринять попытку определения роли доктрины в системе источников гражданского права, но анализ этого важного вопроса необходимо предварить решением частной проблемы. Речь идет о характеристике одного из элементов содержания доктрины, все чаще встречающегося в современных исследованиях, в которых доктрина практически всегда оказывается связанной с «существующими установками юридического сознания». В литературе, посвященной этому вопросу, справедливо отмечается, что «обязательность юридической установки проявляется не столько в нормативном ее закреплении, сколько в отсутствии другой признаваемой юридическим сообществом рациональной реакции профессионала. Ее альтернативность закладывается в рамках юридического образования».
Действительно, существование альтернативных установок вполне возможно, однако лицо, применяющее ту или иную установку, зачастую действует в условиях определенного автоматизма, многократно отработанного и ранее закрепленного алгоритма поведения в виде либо оценки, либо совершения юридически значимых действий. Переход к качественно иной научной установке, т. е. изменение доктринальных позиций может происходить только осознанно, являясь следствием волевых действий субъекта исследования, зачастую основанных на существенных психологических изменениях в его личности, внутренней оценки потребности смены той или иной парадигмы. В таких неординарных условиях исторических перемен субъект исследования осознанно должен поставить себя в менее комфортные условия повседневной, текущей профессиональной деятельности.
В настоящее время отечественная цивилистика переживает новый этап своего развития, неразрывно связанный и во многом обусловленный активными процессами формирования нового правового мышления, многогранным взаимопроникновением науки и практики и их совместным воздействием на законотворческий процесс. Начало этого процесса было положено в конце 80-х гг. прошлого века, когда произошли кардинальные и во многом абсолютно неожиданные изменения в общественно-политическом, экономическом и социально-правовом устройстве России.
Некоторые ученые склонны связывать этот новый этап с принятием Гражданского кодекса РФ (его первой части), но более убедительным представляется мнение В.А. Белова: «именно 1986 год и должен быть признан тем рубежом, который ознаменовал качественный скачок как в научном цивилистическом мышлении, так и в практике гражданско-правового регулирования. Именно с 1986 г. российское гражданское право перестало быть отраслью советского права; именно в 1986 году оно вдруг свернуло с проторенной было стези «совокупности норм» … на начавшую уже зарастать бурьяном и кустарником дорогу частного права». При этом автор справедливо отмечает, что «было бы неверным утверждать, что в 1986 г. наша литература внезапно обогатилась бессмертными научными трудами в области канонической цивилистики, а отечественная система гражданского права в одночасье сбросила с себя советскую социалистическую личину. Нет! Ничего подобного в 1986 г. еще не произошло… но именно тогда стало очевидным, что процесс возрождения канонической цивилистики стал необратимым».
В длительном и сложном процессе «возрождения канонической цивилистики» термин «доктрина» получил беспрецедентно широкое распространение, но и в настоящее время, спустя почти тридцать лет с начала масштабных перемен, в российской науке не сложилось не только единого понимания ее сущности, выполняемых функций, места в системе источников (форм) права, но и консенсуса по вопросу об общем векторе выработки такого понимания, несмотря на настойчивые призывы сформировать парадигму юридической доктрины XXI в. Важно отметить, что это характерно не только для гражданского права, но и соответствующего судебного процесса – господствовавшая доктрина соединила право и процесс в единое целое, посчитав процесс всего лишь продолжением права материального.
В современной литературе доктрина права рассматривается как «особое правовое явление, которое характеризуется свойственным только ей языком изложения правовых идей и конструкций, специфическими способами формулирования ее положений (аксиомы, принципы, презумпции, дефиниции и т. п.), а также бездокументарной формой их выражения». В приведенном определении ключевой характер имеет словосочетание «особое правовое явление», которое в большинстве случаев используется для характеристики различных правовых институтов и юридических конструкций, в том числе, например, договора, института юридических лиц и др. К особым правовым явлениям относят также правовые позиции высших судебных инстанций, особое мнение судей, юридических лиц с участием публично-правовых образований и пр.
Так, например, С.В. Батурина полагает, что концептуальное осмысление правовой доктрины складывается из трех составляющих, к которым относятся:
1) правовая доктрина как самостоятельная правовая категория, имеющая основополагающее значение для российской юридической науки;
2) правовая доктрина как система детерминант, являющихся критериями развития, российской правовой системы, степени свободы личности, ее защищенности от произвола со стороны государства и обусловливающих механизмы взаимной ответственности государства и человека в трансформирующемся российском социуме;
3) правовая доктрина как культурно-правовой феномен, отражающий качество и специфику современной правовой жизни, уровня развития российского законодательства, совершенствования юридической практики, что способствует процессу гармонизации российского общества и его интеграции в общемировое пространство.
Приведенное понимание правовой доктрины, с одной стороны, отчасти опирается на ранее рассмотренные воззрения С.С. Алексеева, а с другой – декларирует наличие некой общепризнаваемой системы правопорядка, объединяющей в себе не только нормы права, но и их научное осмысление и практику реализации. Подобная система существует в любом государстве и в любом обществе, но вопрос о том, является ли она правовой доктриной, вызывает определенные сомнения.
Ответ на этот вопрос может быть найден при сопоставлении приведенного определения с иными, более традиционными и более приближенными к обозначенным ранее целям и задачам, вытекающим из сущности понятия «правовая доктрина». С.В. Батурина рассматривает ее в качестве системы «идей, взглядов и положений, основополагающего и концептуального характера, которые разрабатываются юридической наукой, опосредованы юридической практикой и которые в силу этого имеют общезначимый характер для правовой системы, так как основываются на общепризнанных принципах и ценностях, отражают закономерности и тенденции государственно-правового развития страны, разделяются авторитетным мнением ученых-юристов и, таким образом, формируют определенный тип правопонимания, в соответствии с которым функционирует и развивается российская правовая система. С содержательной стороны правовая доктрина представляет собой комплексную и системную категорию, включающую следующие составляющие: правовые знания, правовые ценности, правовые догмы, правовые идеи, правовые традиции, правовой опыт (практику), которые в конечном счете и определяют соответствующие модели правового регулирования в конкретном государственно-правовом пространстве».
Приведенная дефиниция, несмотря на содержащееся в ней классическое определение доктрины в качестве некой совокупности учений и идей, вызывает дополнительные вопросы прежде всего в связи с указанием на общезначимый характер правовой доктрины для всей правовой системы. Означает ли такой подход, что доктрина должна быть признана источником права, и если да, то какое место она должна занимать в современной системе источников гражданского права? Представляется, что автор объединил в приведенном суждении различные подходы к определению понятия «правовая доктрина», поскольку то правовое явление, которое можно считать основой формирования правосознания, при современном плюрализме научных взглядов не может быть совокупностью различных суждений и идей. Однако, несмотря на отмеченные дискуссионные моменты, в определении С.В. Батуриной названы практически все элементы, так или иначе используемые при научной трактовке содержания понятия «правовая доктрина».
Причины противоречий, имеющихся в современной науке относительно сущности и содержания рассматриваемой категории, были проанализированы Т.М. Пряхиной, которая справедливо отмечает: «Традиционно отечественная юридическая наука рассматривала доктрину в качестве систематизированного учения, целостной концепции, научной теории, выступающей основой программного действия. Областью доктрины как самостоятельного феномена правовой действительности была сфера правосознания, а выход на практику в основном происходил за счет особого вида толкования права – доктринального (научного), оказывающего влияние на процесс реализации права».
В приведенной оценке наиболее важными представляются два момента: во-первых, характеристика доктрины как систематизированного, целостного учения, концепции, т. е. не совокупности различных взглядов и идей, а именно единой концепции (курсив мой. – О.З.), опирающейся на определенные методологические основания и вырабатывающей логически выверенные выводы, находящиеся в системном единстве, и, во-вторых, – четкое определение механизма влияния доктрины права на правовую действительность, которое оно оказывает отнюдь не в качестве источника права, а путем особого, доктринального его толкования.
Не вызывает возражений и следующий вывод: «исключение составляла марксистско-ленинская доктрина, выступившая идеологической основой грандиозных социальных, политических и экономических перемен не только в нашем государстве, но и в странах мировой системы социализма». Именно данное обстоятельство, на наш взгляд, и послужило причиной расширения смыслового содержания термина «правовая доктрина» до категории «источник права». В условиях тотального господства единственной идеологии признанные юридическим сообществом правовые концепции и идеи, действительно, могут стать не только основой правосознания юристов, но и источником права, так как они выражают общую идеологическую концепцию формирования правовой политики и правовых моделей регулирования общественных отношений.
В настоящее время, характеризующееся плюрализмом мнений и множественностью теорий и концепций, доктрина права не может быть представлена в единственном числе, но данный вывод обусловливает необходимость решения вопроса о том, является ли правовая доктрина общетеоретическим понятием или она может быть определена и раскрыта с отраслевых позиций, в том числе и с позиции гражданско-правовой науки. Данная проблема имеет не только теоретическое, но и прежде всего практическое значение, так как она непосредственно связана с современными тенденциями развития правового регулирования. Необходимость унификации смыслового значения понятия «правовая доктрина» определяется сближением правовых инструментов, различающихся в зависимости от преобладания влияния либо романо-германской правовой семьи, либо правовой системы стран общего права.
Необходимо учитывать и изменения, происходящие в традиционном профессиональном правосознании юристов, формируемом во время обучения. В процессе практической деятельности юристы «теряют» исключительную связь с той или иной правовой системой, что в конечном счете приводит к модернизации доктрины гражданского права.
Некоторые авторы убеждены в том, что по содержанию доктрина подразделяется на общеправовую (доктрина позитивного права) и доктрины отдельных отраслей права и отдельных правовых институтов. Такой подход достаточно прочно закрепился в юриспруденции. Например, А.В. Винницкий подробно исследует доктрину публичных услуг (служб), сформированную в зарубежных правопорядках. Примерно такую позицию занимает А.А. Зозуля, утверждающий, что во многих государствах наряду с общеправовой и отраслевой юридическими доктринами существуют также государственные доктрины и концепции, но, в отличие от юридических доктрин, они являются официальными политическими документами (актами) квазиюридического характера, формирующими доктринально-концептуальные основы государственной политики в различных сферах жизнедеятельности общества.
С приведенным положением сложно согласиться прежде всего потому, что, на наш взгляд, государственные программы могут содержать в себе ориентиры для развития доктринальных исследований, но сами по себе не имеют непосредственной связи с догмой права. Государственной программой является документ стратегического планирования, содержащий комплекс разнообразных мероприятий, взаимоувязанных по задачам, срокам осуществления, исполнителям и ресурсам, а также инструментам государственной политики, обеспечивающим в рамках реализации ключевых государственных функций достижение приоритетов и целей государственной политики, в той сфере, применительно к которой программа была принята.
Стратегические цели планирования социально-экономического развития могут оказывать весьма значительное воздействие на законодательную деятельность, и наилучшим вариантом такого воздействия должно стать максимально полное соответствие предполагаемых законодательных изменений тем доктринальным положениям, которые были представлены на момент подготовки программы. В отдельных случаях разработка той или иной концепции непосредственно связана с доктринальным осмыслением уровня потребностей в тех изменениях законодательства, которые выдвигаются многими авторами, но не имеют единой методологической основы.
Наиболее ярким примером рассматриваемого положения можно считать ситуацию, сложившуюся в процессе разработки Концепции развития гражданского законодательства, в которой были представлены основные ориентиры реформирования ГК РФ. Значение этого программного документа столь велико, что его невозможно переоценить. Закрепленные в Концепции положения явились основой разработки главных направлений развития и совершенствования гражданского законодательства России, причем подготовка конкретных изменений и дополнений норм ГК РФ должна была быть основана на неких общепризнанных базовых положениях и догмах. Разработчики Концепции отмечали, что Кодекс «прошел проверку временем, обширной практикой применения (прежде всего судами) и объективной доктринальной оценкой», поэтому не предполагалось ни новой кодификации отечественного гражданского законодательства, ни подготовки новой редакции, однако те изменения, которые были приняты на начало 2016 г., уже дают основания утверждать о целесообразности новой редакции данного нормативного акта.
Аналогичная ситуация сложилась и при подготовке единого кодифицированного источника процессуального права: в 2014 г. была представлена Концепция единого Гражданского процессуального кодекса РФ, в которой отмечалось: «Динамичное развитие российского общества и отечественной экономики не позволяет законодателям почивать на лаврах. Еще не закончена грандиозная работа по принятию масштабных поправок в Гражданский кодекс Российской Федерации, начатая нами в 2008 г., как перед нами встает не менее глобальная задача реконструкции всего гражданского процесса. Так что наше правовое сообщество в ближайшее время точно не останется без работы, причем работы актуальной и крайне необходимой».
В тексте Концепции далее устанавливалось, что это базовый документ для предстоящей радикальной реформы гражданского процессуального права и арбитражного процессуального права. Очевидно, что при подготовке подобного акта практически невозможно «примирить» и «свести» в единое целое все представленные в науке взгляды и суждения, поэтому перед авторами Концепции встала задача разработки общих позиций и обеспечения их широкого обсуждения с целью убедительного обоснования окончательного варианта, содержание которого в той или иной степени будет отражать доктринальные воззрения членов Рабочей группы, объединившей известнейших процессуалистов России.
Подобную роль в активном обновлении законодательства играют и правовые акты, определяющие условия формирования государственной политики в той или иной сфере. Весьма показательна в этом плане государственная семейная политика, представляющая собой «целостную систему принципов, задач и приоритетных мер, направленных на поддержку, укрепление и защиту семьи как фундаментальной основы российского общества, сохранение традиционных семейных ценностей, повышение роли семьи в жизни общества, повышение авторитета родительства в семье и обществе, профилактику и преодоление семейного неблагополучия, улучшение условий и повышение качества жизни семей».
Несмотря на то что вводные положения Концепции государственной семейной политики в большинстве имеют декларативный характер, в ней был сформулирован важный ориентир для дальнейшей законотворческой деятельности, в частности, определено участие российских семей в реализации государственной семейной политики, предполагающее их активную роль в партнерстве с властью, бизнесом и общественностью.
Таким образом, несмотря на использование сходной терминологии, ставить знак равенства между правовой и государственной доктриной не представляется возможным, хотя, бесспорно, что названные понятия, выполняющие различную роль, должны соотноситься друг с другом в процессе дальнейшего совершенствования действующего законодательства.
В современных исследованиях в большинстве случаев понятие доктрины рассматривается и характеризуется с позиции общей теории права, а не отраслевого значения данного термина. Указывается, что это «система идей о праве, выражающих различные социальные интересы и определяющих содержание и функционирование правовой системы и непосредственно воздействующих на волю и сознание субъектов права, официально признаваемых государством в качестве обязательных путем ссылки на труды авторитетных знатоков права в нормативно-правовых актах или юридической практикой в силу их авторитета и общепринятости».
На наш взгляд, такое понимание в полной мере применимо и к науке гражданского права при условии разъяснения смысла и содержания таких понятий, как «авторитетность» и «общепринятость» научных взглядов. Плюрализм общей теории права в полной мере применим и к современному состоянию цивилистических концепций. Например, научные исследования, посвященные понятию, видам и формам права собственности, представлены несколькими научными школами, причем положения и выводы ученых, относящиеся к различным научным направления, нередко не просто не согласуются, но находятся в непримиримом антагонизме.
Такую множественность и противоречивость концепций и суждений глубоко проанализировали А.Я. Рыженков и А.Е. Черноморец, которые выделили несколько доктринальных подходов к определению понятия права собственности. Авторами, в частности, был отмечен экономический подход к теории права собственности в русле социализации (подход В.И. Лоскутова), причем прорывом в учении экономистов о собственности и правовых формах ее реализации была названа работа В.А. Каменецкого и В.П. Патрикеева (Собственность в XXI столетии. М., 2004). Среди юристов, обращавшихся к рассматриваемой проблематике, были выделены В.А. Тархов и В.А. Рыбаков, разработавшие и обосновавшие оригинальную концепцию права собственности (Собственность и право собственности. Уфа, 2001), основу которой составляет теория К. Маркса и диалектический материализм. А.Я. Рыженков и А.Е. Черноморец обратили внимание на интересный подход к рассматриваемой проблематике М.В. Власовой (Право собственности в России: возникновение, юридическое содержание, пути развития. М., 2002), рассматривающей право собственности в контексте идеальной категории справедливости как явления субъективного, «в отличие от собственности как объективной реальности». Особняком, по мнению авторов, в этом ряду стоит учение К.И. Скловского, основанное на отрицании собственности как экономической категории.
Приведенные высказывания неопровержимо свидетельствуют об объективной невозможности выделить в современной науке гражданского права некую единую, общепризнанную доктрину права собственности, определяющую основные направления дальнейшего развития данного раздела гражданского законодательства.
