Казан

Глава XII. Красная смерть

Казан и Серая волчица побежали прямо на север, в край Фондюлак, и пришли туда в то самое время, как курьер от Компании Гудзонова залива Жак прибыл с юга на пост с первой достоверной вестью об ужасной эпидемии – оспе. Уже целые недели отовсюду приходили о ней слухи. Молва рождала молву. С востока, юга и запада слухи все нарастали, пока, наконец повсюду не разнеслись ужасные слова «Красная смерть», и страх перед нею промчался, как тлетворный ветер, от самых крайних пределов цивилизации и до Залива. Девятнадцать лет тому назад точно так же пришли о ней слухи с юга и затем явилась и она сама, эта Красная смерть. Пережитый от нее ужас все еще оставался в памяти у жителей лесов, потому что тысячи неизвестных могил, рассеянных на всем пространстве от залива Джемса и до озерной страны Атабаски, напоминали о ней, как о чуме, и указывали на число жертв, в которых она нуждалась.

То и дело в своих блужданиях Казан и Серая волчица стали наталкиваться на небольшие холмики, под которыми были закопаны трупы. Инстинкт, то нечто, что стоит бесконечно выше понимания людей, заставлял их чувствовать присутствие около себя смерти, а может быть, даже и реально обонять ее в воздухе. Дикая природа Серой волчицы и ее слепота дали ей громадные преимущества в тех случаях, когда надо было открыть в воздухе или на земле какую-нибудь тайну, которую нельзя было постигнуть глазами, и именно первая она открыла присутствие заразы.

Казана все время тянуло к расставленным ловушкам, и он влек ее за собой. Они набрели на старый след. По нему не проходили уже несколько дней. В капкане они нашли кролика, который уже давным-давно издох. В другом оказался один только скелет лисицы; ее съели совы. Множество капканов раскрылись сами собой. Другие были завалены снегом. Казан перебегал по тропинке от ловушки к ловушке, надеясь найти в них хоть что-нибудь живое, чтобы съесть. Но Серая волчица в своей слепоте всюду чуяла смерть – смерть человека. И она начинала уже выть и потихоньку покусывать Казана за бок, потому что запах смерти становился все сильнее и сильнее. Тогда Казан побежал далее. Серая волчица следовала за ним до самого края просеки, на которой стояла хижина охотника Отто, и здесь села на задние лапы, подняла слепую голову к серому небу и протяжно и жалобно завыла. В ту же минуту и у Казана ощетинилась шерсть вдоль спины, и он тоже опустился на задние ноги и вместе с Серой волчицей завыл, боясь этой смерти. Теперь уж и он стал ее обонять. Смерть была в избушке, а перед избушкой стоял еловый кол, и на конце этого кола болтался флаг, предупреждавший о заразе, шедшей от Атабаски и вплоть до Залива. Как и сотни других героев севера, Отто побежал вперед предупреждать других, пока не свалится наконец и сам. В эту-то ночь, при холодном свете луны, Казан и Серая волчица и попали в северную страну Фондюлак.

Как раз перед ними пришел туда гонец из поста на Оленьем озере, который всюду предупреждал, что зараза надвигается со стороны Нельсона по направлению к юго-востоку.

– Оспа уже в Нельсоне, – сообщил он Вильямсу, главе поста в Фондюлаке, – и уже поразила всех индейцев у озера Волластон. Неизвестно, как она будет распространяться у залива Индиан, но слышно, что она уже метлой прошлась по Чиппеве между Альбани и Чорчиллем.

И в тот же день он уехал далее на своих быстрых собаках.

– Поеду в Ревеллион, – объяснил он, – предупредить людей к западу.

Тремя днями позже из Чорчилля пришел приказ, что все служащие Компании и подданные английского короля к западу от Залива должны приготовиться к встрече с Красной смертью. Худощавое лицо Вильямса побледнело, как бумага, которую он держал, когда он прочитал этот приказ из Чорчилля.

– Это значит рыть могилы, – сказал он. – Это единственное приготовление, на которое мы здесь способны!

Он прочитал приказ вслух всем людям в форте Фондюлак, и каждый способный человек должен был распространять его по всей территории. Были снаряжены собаки, и на каждые сани, которые отправлялись в путь, были положены свертки красной бумажной материи, долженствовавшие служить признаком надвигающейся смерти, болтающимися по ветру сигналами заразы и ужаса, при виде которых трепет охватывал живших по лесам людей. Казан и Серая волчица наткнулись на одни из таких саней на реке Серого Бобра и следовали за ними с полмили. На следующий день, уже далее к западу, они встретили и другие, а на четвертый – и третьи. Последний след оказался уже совсем свежим, и Серая волчица бросилась от него в сторону, точно ее ударили, и оскалила зубы. Ветер донес до них едкий запах дыма. Они побежали под прямым углом от следа и взобрались на вершину холма. С наветренной к ним стороны внизу, в долине, они увидали пожар: то горела избушка. Собаки и человек на санях уже скрывались в опушке леса. В глубине гортани у Казана послышалось ворчание. Серая волчица стояла как вкопанная. Вместе с избушкой сгорал и покойник. Таков был закон севера. И тайна погребального костра опять овладела Казаном и Серой волчицей. На этот раз они уже не выли, а спустились вниз и побежали далее по равнине и не останавливались до тех пор, пока наконец не нашли для себя убежище в глубине высохшего уединенного болота за десять миль на север.

Затем потянулись дни и недели 1910 года, одного из самых ужасных во всей истории Дальнего Севера, каждый месяц которого был роковым для жизни и животных и людей, когда холод, голод и зараза написали целые главы в книгах жизни обитателей лесов, содержания которых не забудут целые поколения впереди.

Среди болота Казан и Серая волчица нашли себе убежище под буреломом. Это было небольшое, довольно удобное гнездо, совершенно недоступное для ветра и снегов. Серая волчица овладела им тотчас же. Она улеглась на живот и заскулила, чтобы показать Казану свое удовольствие и удовлетворение. Природа опять удержала около нее Казана. Ему вдруг представилась неясно и точно во сне та удивительная ночь под звездами – казалось, будто это было целые века и века тому назад, – когда он дрался с вожаком из стаи волков и когда после одержанной им победы молодая волчица вдруг отделилась от этой стаи и навеки отдалась ему. В тот сезон они уже не совершали набегов на косуль и на карибу и не присоединялись к другим волкам. Они жили главным образом кроликами и куропатками, потому что Серая волчица ослепла. Казану с тех пор пришлось охотиться одному. С течением времени Серая волчица перестала сокрушаться, тереть себе лапами глаза и скулить по солнцу, золотой луне и звездам. Постепенно она стала забывать о том, что когда-либо их видела. Теперь она могла бежать уже очень быстро сбоку Казана. Обоняние и слух у нее развились поразительно. Она могла почуять оленя за целые две мили, а присутствие человека умела обнаружить даже с еще большего расстояния. Всплеск форели в реке в тихую ночь она могла услышать за целые полмили впереди. И по мере того, как все более и более развивались в ней эти два чувства – обоняние и слух, – они в Казане все притуплялись и притуплялись. Он начинал уже зависеть от Серой волчицы. Она стала чуять присутствие куропатки за пятьдесят ярдов от их пути. В их охотах она сделалась вожаком и вела до тех пор, пока дичь не попадалась. И по мере того, как Казан привыкал полагаться на нее во время охоты, он стал инстинктивно следовать и ее предостережениям. Иногда Серой волчице приходило на ум, что без Казана она умрет с голоду. И она пробовала иногда схватить кролика или куропатку сама, но всякий раз неизменно промахивалась. Казан был для нее жизнью. Слепота совсем переродила ее. Она укротила в ней свирепость дикого животного и сделала ее подругой Казана не на один только брачный сезон, но и на все время. Весной, летом и зимой стало ее обычаем прижиматься к Казану и класть свою красивую голову ему на спину или на затылок. Если Казан ворчал на нее за это, то она не отскакивала от него, а приседала, точно ожидала от него удара. Теплым языком она слизывала ледяшки, намерзавшие к его шерсти на лапах, а в те дни, когда ему приходилось пробежать так много, что у него трескались пятки, она ухаживала за его ногами. Слепота сделала Казана абсолютно необходимым для ее существования, но в других отношениях и сама она становилась все более и более необходимой для Казана. Они чувствовали себя превосходно в своем болоте. У них было заготовлено достаточное количество мелкой дичи, и так тепло было у них под буреломом! Они редко заходили во время охоты за пределы своего болота. Иногда из глубины долины и с далеких голых каменистых кряжей до них доносились крики волков, бежавших стаей за добычей, но они больше уже их не волновали, и они не испытывали ровно никакого желания к ним присоединяться для охоты.

Однажды они продвинулись к западу дальше обыкновенного.

Они вышли из болота, пересекли равнину, по которой прошелся в пошлом году пожар, взобрались на кряж и спустились с него в следующую долину. Достигнув ее, Серая волчица остановилась и понюхала воздух. Она заложила назад уши, и задние ноги у нее задрожали. Запах заставил ее всю насторожиться. Но это не был запах дичи. Серая волчица почуяла присутствие человека, прижалась к Казану и заскулила. Несколько минут затем они простояли без движения и не издав ни звука, а потом Казан повел ее далее. Меньше чем в трехстах ярдах в стороне они набрели на занесенный снегом шалаш. Он был заброшен. Давно уже в нем не было жизни и огня. Но из шалаша все-таки тянуло человечьим запахом. С громадной осторожностью Казан подошел ко входу в шалаш. Он заглянул в него. Там посредине на остатках от костра валялось изодранное одеяло, и в него был завернут трупик маленького индейского ребенка. Казан увидел торчавшие из него ножки, обутые в мокасины. Казан подался назад и увидел, что Серая волчица в это время обнюхивала длинную, какой-то особой формы горку на снегу. Она три раза обошла вокруг нее, все время держась в стороне от нее настолько, чтобы не дать возможности человеку использовать свое ружье. Окончив третий круг, она села на задние лапы, а Казан подошел к самой горке и обнюхал ее. Из-под этой груды снега, как и из шалаша, в него дохнула смерть. Они бросились бежать, заложив уши назад и поджав хвосты, пока наконец не выбрались опять к своему следу на снегу и не добрались до своего болота. Даже там, у себя дома, Серая волчица все еще ощущала в воздухе ужас эпидемии, и все тело ее дрожало, несмотря на то, что она лежала, тесно прижавшись к Казану.

В эту ночь вокруг полной, бледной луны вдруг появился красный круг. Это означало мороз, жестокий мороз. Всегда эпидемия приходила именно в самые лютые морозы, когда температура спускалась до крайней точки разрушения. В эту ночь стало так холодно, что стужа проникала даже в самое сердце убежища под буреломом и заставляла Казана и Серую волчицу еще теснее прижаться один к другому. На рассвете, который наступил только в восемь часов утра, Казан и его слепая подруга сделали вылазку наружу. Было пятьдесят градусов ниже нуля. Вокруг них трещали деревья, точно пистолетные выстрелы. В самых густых зарослях сосен и елок куропатки сидели, нахохлившись, точно шары из перьев. Зайцы закапывались в снег или забивались в самую глубину под кучи валежника. Казан и Серая волчица совсем почти не находили свежих следов и после целого часа бесплодных поисков вернулись с охоты обратно к себе в берлогу. Казан, как собака, еще два или три дня тому назад припрятал ползайца, и теперь они выкопали его из-под снега в замороженном виде и съели. Весь этот день мороз все крепчал и крепчал. Последовавшая затем ночь была безоблачная, с бледной луной и яркими звездами. Температура упала еще на десять градусов, и все живое в природе притихло. В эти ночи ловушки бездействовали, потому что даже обеспеченные шубами животные – куницы, горностаи и рыси – лежали, забившись в свои норы и в логовища, которые сумели для себя найти. Все увеличивавшийся голод был еще не настолько силен, чтобы Казан и Серая волчица оставили свое убежище под валежником. На следующий день опять не было перелома в погоде к теплу, и к полудню Казан все-таки должен был отправиться на охоту, оставив Серую волчицу одну. Будучи на три четверти собакой, Казан более чувствовал голод, чем его подруга волчица. Природа приспособила волчью породу к голоду, и при обычной температуре Серая волчица могла прожить целые две недели вовсе без пищи. При морозе в шестьдесят градусов ниже нуля она могла бы просуществовать без еды с неделю, а может быть, и дней десять. Только тридцать часов прошло с тех пор, как они доели мороженого зайца, и она была вполне удовлетворена, чтобы оставаться в своем уютном гнезде и еще на более долгое время. Но Казана мучил голод. Он принялся за охоту и побежал против ветра, направляясь к обгорелой равнине. Он совал нос под каждую кучу хвороста, мимо которой пробегал, и обследовал каждую заросль. Под одной из куч валежника он почуял запах кролика, но тот забрался так глубоко, что оказался для Казана таким же недоступным, как и куропатки, сидевшие высоко на деревьях, и после целого часа бесплодных подкапываний под хворост он должен был отказаться от своей добычи. Целых три часа он провел на охоте и затем вернулся обратно к Серой волчице. Он еле держался на ногах. В то время, как она под влиянием руководившего ею инстинкта дикого зверя сберегала свои силы и энергию, Казан растрачивал свой последний их запас и чувствовал от этого еще больший голод.

Засветила опять яркая луна, и Казан снова вышел на охоту. Он приглашал с собою и Серую волчицу, скуля ей снаружи, и даже два раза возвращался к ней, но она не слушала его и отказалась двинуться с места. Температура упала теперь до шестидесяти пяти и даже до семидесяти градусов ниже нуля, и задул резкий северный ветер, сделавший невозможной жизнь человека в этих местах даже и в течение одного часа. В полночь Казан опять вернулся ни с чем под валежник. Ветер все крепчал. К утру он превратился в целый шторм, яростно задувший с севера, и Серая волчица и Казан лежали, прижавшись один к другому, и дрожали, прислушиваясь к доносившемуся под их валежник реву непогоды. Один раз Казан высунул было плечи и голову из своего убежища под упавшими деревьями, но шторм тотчас же загнал его назад. Все живые существа искали для себя защиты соответственно своим способностям и инстинктам. Животные пушные, вроде куницы и горностая, находились в более лучшем состоянии, потому что за теплое время припасли для себя пищи. Волки же и лисицы должны были обшаривать кучи валежника и камни. Крылатые существа, за исключением сов, у которых десятую часть всей фигуры составляет тело, а девять десятых – оперение, находили спасение под сугробами снега или же забивались в самую чащу хвойных порослей. Для копытных же животных и для рогатых этот шторм оказался сущим бедствием. Олени, карибу и лоси не могли подползать под валежник или протискиваться между камней. Все, что им оставалось делать, это лечь в сугроб и предоставить ветру засыпать их снегом целиком. Но и там они не могли долго оставаться, так как им нужно было есть. Потому что восемнадцать часов из двадцати четырех лосю полагается есть, чтобы остаться живым в зимнее время. Его громадный желудок требует именно количества пищи, а не качества, и ему всегда требуется много времени, чтобы отгрызть с верхних веток кустов необходимые ему для дневного пропитания три или четыре меры почек. Карибу требует почти столько же, а олень, во всяком случае, не менее трех.

Шторм пробушевал весь этот день, следующий и еще следующий – три дня и три ночи, а весь третий день и всю третью ночь шел сухой, стегавший точно плетью снег, которого навалило на целые два фута на ровных местах и из которого намело сугробы вышиною до десяти футов. Это был «тяжелый снег», как говорят индейцы, который ложится на землю, как свинец, и под которым куропатки и кролики погибают десятками тысяч.

На четвертый день от начала бури Казан и Серая волчица попробовали вылезти из-под своего валежника. Ветра уже не было, но снег все еще шел. Все было погребено под белым непрерывным ковром, и было невыносимо холодно.

А эпидемия в это время продолжала свою работу над людьми. Затем наступили дни голода и смерти и для диких зверей.