Жемчужина Востока

Глава X. Бенони

Истекло некоторое время, Халев, который теперь был уже не бездомным сиротой, а состоятельным молодым человеком, владельцем богатых поместий и земель, выезжал из Дамасских ворот Иерусалима на дорогом коне, в богатой одежде и в сопровождении нескольких слуг.

Выехав за город и поднявшись на холмистую возвышенность, по которой лежал его путь, он оглянулся на Иерусалим и подумал: «Придет время, когда я там буду властвовать и повелевать, когда римляне будут изгнаны из Иерусалима!»

Этому честолюбивому юноше уже недостаточно показалось богатства и положения, которое он получил: ему хотелось большего. Он направился в Тир, чтобы вступить во владение теми домами с прилегающими к нему землями, которые некогда принадлежали его отцу. У него была и иная цель этого путешествия: в Тире жил старый еврей Бенони, дед Мириам, о котором он слышал от нее самой, еще когда они оба были детьми. Этого-то Бенони Халеву и хотелось повидать.

Дворец Бенони стоял в части города, расположенной на острове, где жило большинство знатных сирийцев. Это был один из богатейших и великолепных домов Тира: из чистого мрамора, убранный великолепно, изысканно. Драгоценная мебель, дорогие ковры, редкая утварь и художественные произведения лучших мастеров делали дом похожим на музей.

На длинной каменной веранде-портике возлежал в послеобеденное время на своем роскошном ложе красивый старик. Он отдыхал после трудов, прислушиваясь к легкому рокоту Средиземного моря. Темные, полные жизни глаза старика, его орлиный нос, длинные серебристые волосы и борода делали его просто красавцем, несмотря на преклонный возраст. Поверх роскошного платья (была зима, и даже в Тире довольно холодная) он набросил дорогой меховой плащ.

Покончив со счетами и приняв товар с только что прибывшего из Египта торгового судна, старик Бенони надеялся соснуть на своей мраморной террасе, выходившей на море. Но сон его был тревожен; скоро он вскочил на ноги и, схватившись за голову, воскликнул:

– О, Рахиль, дитя мое! Почему ты преследуешь меня днем и ночью? Почему образ твой не покидает меня даже во сне, стоит передо мной и укоряет меня… Пощади, Рахиль!.. Впрочем, это не ты, это мой грех преследует меня! Это совесть не дает мне покоя! – Присев на край ложа, старик закрыл лицо руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко застонал.

Вдруг он снова вскочил и принялся ходить большими шагами взад и вперед по портику.

– Нет! То был не грех, – бормотал он, – а только справедливость! Я принес ее в жертву Иегове, как некогда отец наш Авраам готов был принести в жертву Исаака. Но я чувствую, что проклятье этого Лжепророка тяготеет надо мной, и все по вине Демаса, этого ублюдка, который вкрался в мой дом, в душу моей голубки, а я позволил ей взять его себе в мужья. Разве я виноват, что меч, который должен был пасть только на его голову, сразил их обоих?! – И измученный старик в изнеможении упал на шелковые подушки своего ложа.

В этот момент появился араб-привратник в богатой одежде, вооруженный громадным мечом. Убедившись, что господин его не спит, он поклонился низко, почтительно не говоря ни слова.

– Что такое? – коротко спросил Бенони.

– Господин, там внизу ожидает молодой господин по имени Халев, сын Гиллиэля, и желает говорить с тобой!

– Халев, которому римский правитель… (при этом старик плюнул на пол) возвратил его собственность. Да, я слышал уже о нем. Проводи его сюда!

Араб снова отвесил низкий поклон и удалился, а спустя минуту ввел благородного вида юношу в богатой одежде. Бенони приветствовал его поклоном и просил садиться. Халев, в свою очередь, отдал ему низкий поклон, коснувшись рукою лба по восточному обычаю. При этом хозяин заметил, что у гостя на руке недостает пальца.

– Я готов служить тебе, господин! – произнес старик со сдержанной вежливостью.

– Я – твой раб, господин, и готов повиноваться тебе! – ответил Халев. – Мне говорили, что ты знавал моего отца, и я при первом же случае явился к тебе засвидетельствовать свое почтение. Отец мой был Гиллиэль, погибший много лет тому назад в Иерусалиме, о чем ты, вероятно, слышал!

– Да, – сказал Бенони, – я знал Гиллиэля. Это был умный человек, но попавшийся в ловушку, и я по тебе вижу, что ты его сын!

– Я рад тому, что ты говоришь, господин! – отозвался Халев, хотя по тону хозяина понял, что между ним и его покойным отцом не было большой дружбы. Тем не менее он продолжал: – Имущество мое, как ты, господин, тоже, верно, знаешь, было отнято у меня, но теперь отчасти возвращено мне!

– Гессием Флором, римским прокуратором, не так ли? Который по этому случаю заключил многих, совершенно ни в чем не повинных евреев в тюрьму?

– Неужели?! Именно относительно этого Флора я и пришел спросить твоего мудрого совета, господин. Он отобрал у меня добрую половину моей собственности. Неужели нет такого закона, который бы принудил его возвратить мне все, что мне принадлежит по праву? Не можешь ли ты, господин, такой сильный и влиятельный среди нашего народа, помочь мне в этом?

– Нет, – сказал Бенони, – ты должен почитать себя счастливым, что Флор оставил себе половину твоего достояния. Права имеют только римские граждане, а евреи имеют только то, что сумеют добыть сами. Относительно же меня ты тоже ошибаешься: я не силен и не влиятелен; я просто старый, скромный купец, не имеющий никакого авторитета!

– Как видно, теперь настали тяжелые времена для нас, евреев! – заметил Халев, помолчав. – Что же делать, попробую довольствоваться тем, что имею, и постараюсь простить моим врагам!

– Попробуй быть довольным, но постарайся уничтожить своих врагов! – поправил его Бенони. – Ты был голоден и наг, а теперь богат, за это ты должен благодарить Бога!

Наступило молчание. Его нарушил купец.

– Что же, ты намерен, господин, поселиться здесь в доме Хезрона, т. е. в твоем собственном?

– На время, может быть, пока не подыщу подходящего нанимателя; я не привык к городам, так как вырос в пустыне среди ессеев близ Иерихона, хотя сам не ессей; их учение ненавистно мне!

– Почему же? Они неплохие люди. Ты, может быть, знал среди них брата моей покойной жены Итиэля? Добродушнейший старец!

– Да, конечно, я хорошо знаю его, а также его внучатую племянницу госпожу Мириам!

Бенони чуть не подскочил при последних словах своего собеседника.

– Прости меня, но я не понимаю, откуда у него племянница? Мне известно, что у него другой родни, кроме покойной жены моей, не было!

– Этого я не знаю, – небрежно отозвался Халев, – знаю, что лет девятнадцать или двадцать тому назад ливийская рабыня по имени Нехушта принесла в селение ессеев грудного младенца и после рассказывала, что мать девочки после крушения на пути в Александрию родила ее на разбитом судне и умерла. Перед смертью повелела отнести ребенка к старику Итиэлю, чтобы тот вырастил и воспитал его!

– Так, значит, эта госпожа Мириам – последовательница учения ессеев? – спросил Бенони.

– Нет, она христианка, ее окрестила покойная мать, которая сама была христианкой!

Старик не выдержал, поднялся со своего ложа и принялся ходить взад и вперед по портику.

– Ну а какова эта госпожа Мириам? – продолжал он расспрашивать.

– О, она прекраснее всех девушек Иудеи, хотя несколько миниатюрна и худощава. Кроме того, она мила, кротка, приветлива и образованна, как ни одна женщина!

– Весьма восторженные похвалы! – заметил старик.

– Возможно, я несколько пристрастен к ней, но мы росли вместе, и я надеюсь, что когда-нибудь она станет моей женой!

– Ты разве обручен с нею, господин? – осведомился Бенони.

– Нет, мы еще не обручены, – заметил Халев несколько смущенно, – не смею злоупотреблять твоей любезностью и отнимать у тебя драгоценное время, господин, рассказами о своих сердечных делах! Прошу тебя ко мне завтра на ужин. Почти своим посещением слугу твоего, он будет тебе за это весьма признателен!

– Я буду у тебя на ужине, господин, – проговорил Бенони, – так как хотел бы знать, что теперь делается в Иерусалиме. Оттуда ты только что прибыл, если не ошибаюсь. А ты, как вижу, из тех людей, которые умеют держать глаза и уши всегда широко раскрытыми!

– Я стараюсь и видеть, и слышать! – скромно ответил Халев. – Но еще так неопытен и несведущ, что сильно нуждаюсь в мудром руководителе, каким можешь быть ты, господин, только пожелай. А пока прощай, господин, жду тебя завтра!

Бенони проводил глазами своего посетителя и принялся ходить взад-вперед, размышляя: «Не доверяю я этому Халеву, но он теперь богат. Юноша способный. Быть может, будет полезен нашему делу… Но кто же эта госпожа Мириам?.. Неужели дочь Рахили?! Вполне возможно… Она не велела везти ребенка ко мне. Хотела, чтобы дочь ее была воспитана в ее проклятой вере!.. Хороша, образованна… но христианка! Как видно, проклятие родителей падает на головы детей!..»

– Ну что тебе еще? Разве ты не видишь, что я хочу быть один?! – грозно прикрикнул старик на вновь появившегося араба-привратника.

– Прости меня, господин, но римский воин Марк желает говорить с тобой. Он нынче перед ночью готовится отплыть в Рим!

– Ну, ну, впусти его… – проворчал Бенони. – Может, он явился уплатить мне свой долг!

Под портиком послышались звучные, мерные, уверенные шаги, и молодой римский центурион подошел к Бенони.

– Привет тебе, Бенони! – произнес он со своей обычной приятной улыбкой. – Как видишь, вопреки твоим опасениям я еще жив, и твои деньги не пропали!

– Очень рад это слышать!

– Но я явился к тебе с просьбой о новом займе!

Бенони отрицательно покачал головой.

– На этот раз я могу тебе представить, друг Бенони, самые лучшие гарантии! – Марк вручил старому еврею послание своего дяди Кая и рескрипт цезаря Нерона.

– Что же, рад за тебя, благородный Марк, и верю, что тебя ожидает самая блестящая будущность! Но все ж Италия далеко отсюда, и все твои надежды – плохая порука мне за целость моих денег!

– Неужели ты думаешь, старик, что я тебя обману?

– Нет, господин, но всякие случайности возможны!

– Ну в таком случае покончим с этим делом! У меня есть к тебе более важное дело, чем эти презренные деньги!

– Что же это такое? – осведомился Бенони.

– А вот что. Я был командирован на следствие к ессеям на берег Иордана, там близко познакомился с этими людьми и, можно сказать, даже подружился с одним из них. Славные люди, которые какими-то путями читают будущее. Они предсказывают, что в Иерусалиме будут великие волнения, смуты, голод, чума и мор по всей вашей стране!

– О, это старая история! – произнес Бенони. – Это пророчество проклятых назореев!

– Не зови их проклятыми, друг Бенони, – заметил Марк, – тебе менее, чем кому-либо, пристало так называть христиан. Возможно, что принесенные мной вести неверны. Но то же говорят и пророчества ессеев, да и я, наблюдая близко знамения времени, готов верить, что и те, и другие не ошибаются. Итак, тот старец с которым я подружился, говорил мне, что в Иудее будет великое восстание против римского владычества и что большинство евреев, которые примут участие в этом восстании, погибнут, в том числе и ты, друг Бенони. Ты выручал меня и делил со мной свой хлеб-соль. Поэтому я хотя и природный римлянин, заехал сюда в Тир предупредить тебя, чтобы ты держался в стороне от всех этих восстаний и возмущений!

Старик молча слушал своего гостя. Когда тот кончил, отвечал спокойно и наставительно:

– Все, что ты говоришь, возможно, и правда, но если мое имя написано на скрижалях смерти, то мне не избежать разящего меча Господня. К тому же я стар, и, право, лучше умереть, сражаясь с врагами дорогого отечества, чем хилым старцем на постели. С этим, вероятно, согласишься и ты! Но вот что странно, – прибавил Бенони, немного помолчав, – ты говорил сейчас о пророчествах ессеев, а перед тобой у меня был гость, который вырос среди ессеев, хотя сам не ессей. Он говорил мне, что в их селении живет красавица-девушка, которую зовут царицей ессеев. Правда это?

– Да, правда, я сам видел ее. На мой взгляд, она прекраснее и образованнее всех женщин, каких я когда-либо знал. Кроме того, она скульптор, которого можно сравнить только с величайшими мастерами нашего времени! Если ты пожелаешь посетить со мной корабль, я открою ящик и покажу тебе ее работу – большой мраморный бюст, который она сделала с меня. Но прежде скажи мне, заметил ты отсутствие пальца на правой руке твоего посетителя?

– Да, заметил!

– Его зовут Халев! Я сам отсек ему этот палец. В честном бою, конечно. Это молодой негодяй, готовый на убийство и на всякое зло, но ловкий и способный. Я раскаиваюсь, что пощадил тогда его жизнь!

– Да, – сказал Бенони, – как видно, я еще не утратил способности различать людей. Именно такое впечатление произвел и на меня этот юноша. Но что тебе известно о девушке, которою этот самый Халев сумел заинтересовать меня?

– Мне о ней многое известно, так как я в некотором роде помолвлен с ней!

– Как? Неужели и ты? То же самое говорил мне Халев!

– Он лжет! – воскликнул Марк, вскочив со своего ложа. – Она отвергла его, это мне сказала Нехушта. Кроме того, у меня есть и другие доказательства!

– То есть она дала тебе свое согласие быть твоей женой, благородный Марк?

– Нет, друг Бенони, не совсем так, – грустно возразил молодой центурион, – но я знаю, что она любит меня, и если бы я был христианин, то стала бы вскоре моей женой!

– Вот как! Но Халев как будто сомневался в любви ее к тебе, господин!

– Он лжет! – воскликнул с негодованием римлянин. – Да, и я говорю тебе, друг Бенони, остерегайся его, не доверяй ему.

– Мне-то чего же его остерегаться? – спросил старик.

– Я говорю это потому, что госпожа Мириам, которую я люблю и которая любит меня, – твоя родная внучка, Бенони, и наследница всего твоего состояния. Я говорю тебе это, так как все равно Халев скажет тебе, если не сказал раньше меня!

Старик закрыл лицо руками. Когда он через мгновение отнял руки, лицо его было взволновано, хотя говорил он совершенно спокойно.

– Я так и думал, а теперь уверен! Но, благородный Марк, а если эта девушка – моя кровь, то мое состояние – моя собственность и принадлежит мне по праву!

– Без сомнения! И делай ты с ним, что тебе угодно, оставляй его кому вздумаешь! Мне же нужна только сама Мириам, даже в одной рубашке, денег мне совсем не нужно!

– Ну а Халев, полагаю, надеется получить и ее, и мои деньги. Он человек предусмотрительный. И почему бы мне не отдать ему и то, и другое? Он – еврей хорошего и знатного происхождения и, мне кажется, пойдет далеко!

– А я римлянин более знатного рода, чем он, и пойду еще дальше, чем он!

– Да, ты – римлянин, а я дед этой девушки! И я – еврей, который не любит римлян!

– Но Мириам не еврейка и не римлянка, а христианка, воспитанная не вами, а ессеями! И она любит меня, хотя и не соглашается быть моей женой лишь потому, что я не христианин!

Бенони пожал плечами.

– Да, все это такая сложная задача, над которой мне надо будет хорошенько подумать, а затем уже решать!

– Не тебе, Бенони, это решать и не Халеву, а только ей самой! – воскликнул Марк, и глаза его сверкнули угрозой. – Понимаешь?

– Ты как будто угрожаешь мне!

– Да, и в известном случае сумею свои угрозы осуществить! Мириам достигла теперь своего совершеннолетия и должна покинуть селение ессеев. Вероятно, ты пожелаешь взять ее к себе, на что, конечно, имеешь право. Но как ты, друг, будешь обращаться с нею! Если она по своей доброй воле станет женой Халева, пусть будет ему женой. Но если ты принудишь ее к этому или позволишь ему принудить ее, то клянусь твоим богом, моими богами и ее Богом, я вернусь и так отомщу и ему, и тебе, Бенони, и всему твоему роду, что об этом будут помнить сыны, внуки и правнуки ваши. Веришь ты мне?

Бенони смотрел на молодого римлянина, стоящего перед ним во всей красе своей силы и молодости, открытого и честного, с глазами, искрящимися благородным гневом, и невольно отступил на шаг, но не от страха, а от удивления: он никогда не думал, что этот пустой, как ему казалось, и легкомысленный римлянин способен на такую твердость намерений, такую нравственную мощь. Он понял, что это – истинный сын того грозного народа, который покорил половину мира.

– Вижу, ты веришь теперь своим словам. Но останешься ли тверд в своих намерениях в Риме, где немало женщин, столь же прекрасных и образованных, как эта воспитанница ессеев? Вот в чем дело!

– Это дело касается только меня!

– Совершенно верно. А что ты можешь еще прибавить к тем требованиям, которые возложил на смиренного слугу твоего и заимодавца, купца Бенони?

– Во-первых, когда я уйду отсюда, ты уже не будешь моим заимодавцем, а я твоим должником: я привез с собой достаточно денег, чтобы уплатить тебе всю сумму с надлежащими процентами. А речь о новом займе я повел только для того, чтобы перейти к разговору о Мириам. Во-вторых, Мириам – христианка, я сам не христианин, но требую, чтобы ты не притеснял ее веры, не насиловал ее убеждений. Мне известно, что отца ее и мать ты предал на страшную и позорную смерть в амфитеатре, и потому говорю тебе: посмей только поднять против нее палец, ты сам будешь растерзан львами в римском амфитеатре. В этом я тебе ручаюсь. Хотя меня не будет здесь, но я все буду знать: у меня тут остаются друзья и соглядатаи. Кроме того, я сам вернусь вскоре. И в-третьих, я спрашиваю тебя, Бенони, согласен ли ты дать мне торжественную клятву именем того бога, которому ты служишь и которому поклоняешься, что ты исполнишь мои требования?

– Нет, римлянин, не согласен! – воскликнул Бенони, вскочив на ноги с лицом, пылающим гневом. – Кто ты такой, что смеешь диктовать мне в моем собственном доме предписания, как мне действовать и поступать с моей собственной внучкой? Уплати мне что следует и не затемняй собой более света, льющегося в мою дверь!

– А-а-а… – проговорил Марк, – как видно, тебе время пуститься в путь, Бенони; люди, посещавшие чужие страны, всегда становятся более терпимыми к другим и более свободомыслящими! Вот прочти эту бумагу! – И он выложил на стол перед стариком какой-то документ.

Бенони взял пергамент и прочел:

«Марку, сыну Эмилия, привет! Сим повелеваем тебе, если ты найдешь нужным, схватить еврея, купца Бенони, пребывающего в Тире, и препроводить его в качестве пленника в Рим для суда перед Римским трибуналом в обвинениях его как участника и тайного заговорщика, мечтающего свергнуть владычество всемогущего римского кесаря в подвластной им провинции Иудейской».

Бенони так и обмер со страха, но в следующее мгновение схватил со стола бумагу и разорвал ее в клочки.

– Ну, римлянин, где теперь твое полномочие? – воскликнул он.

– В кармане! – спокойно ответил Марк. – Это была только копия. Не зови своих слуг, не трудись. Видишь этот серебряный свисток? Стоит мне поднести его к губам, как те пятьдесят воинов, что стоят у ворот твоего дома, ворвутся сюда!

– Не делай этого, я готов дать клятву, которой ты от меня требуешь, хотя, право, она бесполезна. Зачем мне принуждать внучку к замужеству или причинять ей какое-либо зло из-за ее веры и убеждений?

– Зачем? Затем, что ты еврей-фанатик и ненавидишь меня, как и всех римлян! Поэтому, говорю тебе, клянись!

Старик поднял руку и произнес требуемую клятву.

– Этого недостаточно, – сказал Марк, – напиши мне все собственной рукой и подпишись полным именем.

Не говоря ни слова, Бенони выполнил требование.

– А теперь, Бенони, выслушай меня. Мне предлагают, как ты убедился, отвезти тебя в Рим и поставить перед судом. Но я могу сказать, что не нашел достаточных причин. Но помни, что эта бумага у меня в руках и что она во всякое время не теряет своей силы! Помни, что за тобой неотступно следят. Если ты не хочешь, чтобы пророчество ессеев сбылось, откажись от участия в заговорах и возмущениях. Это мой тебе добрый совет. Теперь прикажи позвать сюда моего слугу, который ждет в сенях с мешком золота, возьми все, что я должен тебе, и прощай! Где и когда мы с тобой снова встретимся, этого я не знаю, но будь уверен, мы еще встретимся с тобой!

Марк встал и тем же твердым, уверенным шагом вышел из дома Бенони. Старый еврей посмотрел ему вслед, и в глазах его сверкнуло что-то недоброе.

– Теперь твой час, но придет и мой, и тогда мы посмотрим, благородный Марк! Клятву же свою я должен исполнить, да и зачем мне причинять зло этой бедной девушке? Зачем отдавать ее в жены Халеву, который даже хуже, чем ты, римлянин? Ты, по крайней мере, смел и отважен, честен и не лжив. Но мне не терпится видеть эту девушку, и я немедленно отправлюсь в Иерихон! – Так решил старик и, призвав слугу, приказал позвать казначея центуриона Марка.