Авиатор Тихого океана

Глава 11. На краю вулкана

Ночь опустилась на Тихий океан. На небе загорались звезды, и аэроплан несся над темными волнами.

– Нам придется отказаться от намерения телеграфировать в Сан-Франциско, – сказал Морис, когда равномерный стук мотора разогнал его последние опасения. – Мы могли это сделать только из Гонолулу, но так как японцы утвердились там…

– Очевидно, они перерезали всякое сообщение с Америкой, но, быть может, какая-нибудь станция беспроволочного телеграфа устроена где-нибудь на большом острове и не захвачена ими.

– Не надейтесь, нам не останется ничего больше, как перелететь над остальной частью Тихого океана, – сказал Морис, которого не покидала мысль о Кэт.

– И поэтому необходимо во что бы то ни стало найти бензин на острове Гавайи, – прибавил лейтенант.

Погруженные в свои размышления и как бы подавленные трудностью задачи, которую им предстояло разрешить, они замолчали.

Морис Рембо замедлил ход до 60 или 70 километров в час. Он не мог решиться поддерживать прежний быстрый ход мотора.

Неправильное движение колеса, слишком маленький угол руля глубины – и аэроплан может в несколько секунд очутиться на поверхности воды, а он не был вполне уверен, что поплавки, придя в соприкосновение с водой, будут держаться над нею при поднятых плоскостях руля.

При подъеме аэроплана не было сделано опытов с ним, как с гидропланом, а теперь не время подвергать его испытаниям.

Кроме того, следующие острова были уже близко. Четыре острова были расположены группой, очень близко друг от друга и отделены Гавайским проливом в 60 километров шириной от большого острова того же названия.

При свете электрической лампы, которую они захватили с собой, лейтенант Форстер рассматривал карту. Первым из островов, отделенных от Оаху проливом Каиви, был Молокай.

– Остров Прокаженных, – прибавил он…

– Он населен исключительно прокаженными?

– И ухаживающими за ними миссионерами Пикпуса и францисканскими монахинями.

– В таком случае японцы, наверное, не появлялись на этом острове…

– Вероятно, нет! Что они нашли бы на нем? Мы не найдем там ни капли бензина, так как это исключительно царство болезни и смерти, и вы согласитесь, что американские миллионеры, владельцы яхт и автомобилей, не рискнут жить в подобном «санатории»…

– А остальные острова?

– Остров Ланай, лежащий рядом с Молокаем, не имеет порта и представляет собой только одну деревню. Следующий большой остров Мой, почти весь состоящий из огромной каменной глыбы в три тысячи метров над уровнем моря, и затем самый маленький из восьми остров Кагулани, населенный исключительно туземцами.

– В таком случае нам придется лететь прямо к Гавайи.

– Без размышлений…

– Хватит ли для этого бензина?

Американец пересчитал оставшиеся баклаги.

– Осталось больше чем нужно для отделяющего нас от большого острова расстояния в триста километров.

– Вычислите угол направления для того, чтобы держаться близко к первой группе островов и перелететь Гавайский пролив.

– Хорошо! Но это еще не все: большой остров Гавайи имеет от ста сорока до ста пятидесяти километров в ширину… С какой стороны мы подойдем к нему?

– Вам знаком остров?

– Мне известен один пункт на нем: я, как и все туристы, не желающие пропустить какого-либо единственного в мире чуда природы, поднимался на муле на большой вулкан Килоеа.

– Я думал, что он называется Мауна-Лоа или Мауна-Кеа?

– Так, в самом деле, называются два кратера в тринадцать тысяч восемьсот и тринадцать тысяч девятьсот футов, находящиеся в центре острова. Они также постоянно действуют, но очень немногие путешественники рискуют подняться до их вершин. Представьте себе два Монблана на расстоянии восемьдесят миль друг от друга!

– А два месяца тому назад я и не подозревал об их существовании! Как мало мы знаем во Франции о том, что не относится к ней! Итак, третий вулкан доступнее?

– Килоеа расположен близ моря, имеет только три тысячи футов высоты, и подъем на эту гору представляет из себя обыкновенную экскурсию. Кроме того, на краю кратера помещается одна из наиболее комфортабельных американских гостиниц.

– Гостиница… значит, мы найдем и бензин.

– Я не надеюсь на это, так как не видел там автомобилей. Дороги там слишком плохи для того, чтобы по ним можно было ездить иначе как на мулах или в первобытных местных экипажах.

– Куда же нам направиться?

– Погодите! Я вспомнил большую плантацию сахарного тростника близ вулкана, на пути к маленькому порту Пуналуу, обслуживающему сахарный завод. Там мы, вероятно, найдем бензин…

– В таком случае скорее на Гавайи! Какого угла направления держаться?

– Мы находимся, по-видимому, на высоте Молокая и пролетим очень близко к холмам.

И действительно, когда они пролетели 50 километров, с левой стороны обрисовались высокие силуэты гор. Американец протянул по направлению к ним руку.

– Кратер, о котором я говорил, находится где-то среди этой глыбы. Это одна из достопримечательностей острова Гавайи, и он наполнен морской водой:

– Следовательно, он сообщается с океаном?

– По-видимому, сообщается с ним, так как уровень этого маленького озера, находящегося на дне кратера и имеющего до пятисот метров в окружности, находится в зависимости от прилива и отлива Тихого океана… Это озеро пробовали зондировать, но никак не могли достигнуть дна.

– Положительно Гавайские острова представляют особенности, которые должны были бы привлечь сюда путешественников со всех концов мира!

– Будьте уверены, что и на самом деле они привлекают немало туристов. Только французы, когда-то великие путешественники, в настоящее время заперлись в своей стране и предоставляют английскому, немецкому и американскому флотам перевозить целые караваны туристов в эти моря, куда мало-помалу переносится центр мировой торговли.

– Тише, мой дорогой Арчибальд, не браните мою родину. Когда мы пускаемся в путешествие, то, по крайней мере, оригинальным способом, как, например, теперь…

– Ах, верно! В царстве воздуха… вы отыгрались, и нельзя забыть, что француз осуществил действительно отважный, первый полет над морем. Каким сильным толчком был для авиации опыт Блерио! И кто мог предвидеть тогда, что будут сделаны, как теперь нами, не сотни, а тысячи километров! Руль налево, Морис, мы подошли слишком близко к горе…

– Наблюдайте хорошенько, а то бог знает на что мы будем обречены, попав ночью на эти скалы!..

– Вы отмечаете одно из неудобств авиации в сравнении с аэронавтикой, мой друг! На дирижабле можно было бы пролететь очень высоко над этими выступами земли. Вы же вынуждены сообразовать ваш ход с ними, не поднимаясь высоко.

– В настоящее время – да! Но когда изобретут моментальный парашют, который в случае порчи мотора будет поддерживать аэроплан и авиатора – станут подниматься гораздо выше.

Теперь оба друга, пришедшие в себя после недавнего волнения, избавленные от опасности первых опытов и полные веры в чудесный мотор, громыхавший позади них, беседовали так же спокойно, как у дверей вагона.

Наступила ночь… Луна, еще закрытая высокими скалами Молокая, давала знать о своем присутствии, выделяя своим опаловым светом контуры острова, а звезды отражались на каждом выступе алмазным блеском.

Через час молодой француз уже свыкся с видом моря в темноте и держался известного расстояния над ним, не боясь неожиданно нырнуть в воду.

И только из предосторожности он еще уменьшил свою скорость, и аэроплан не делал больше 50 или 60 километров в час. Но он поднялся на сто метров над поверхностью воды. В таком положении большая шумящая птица, выбрасывая снопы раскаленного газа, наверняка привлечет внимание жителей острова, расположенного не более как в двух милях.

Эта мысль пришла американцу в голову в ту минуту, когда он, внимательно следя теперь за наполнением резервуара, повернулся для того, чтобы привести в порядок пустые фляги.

– Наш аэроплан не только трещит так, что может разбудить всю рыбу Тихого океана, но еще и оставляет за собой настоящий огненный след… Взгляните…

Морис посмотрел, нагнувшись в водяное зеркало, отражавшее мерцающий отблеск взрывов газа в моторе.

– Этим мы опять-таки обязаны отсутствию глушителя, – сказал он. – Право, за нами можно следовать по пятам… Как я был бы доволен, если бы мы были немы и невидимы…

– Море как будто менее спокойно в этом месте, – заметил лейтенант. – Быть может, мы находимся в Гавайском проливе?

Вскоре поворот скал сам ответил на этот вопрос: остров Кагулани, вблизи которого они пролетали, круто поворачивал к северу и «Кэтсберд», продолжая путь на восток, очутился среди необъятной водной равнины.

Луна вынырнула из-за прикрывавших ее гор и поднялась высоко, бросая на море колеблющийся, как шарф, длинный серебристый шлейф.

Но это море не представляло собой теперь неподвижного зеркала Тихого океана, которое они видели в морской пустыне. Заключенное между двумя гранитными стенами, разбиваясь об длинные ряды скал, море рвалось, вздувалось, и звезды бешено плясали в подвижных призмах его волн. Вдали исчез теперь темный горизонт, на котором уже обозначился первый проблеск утренней зари – ночи в это время года здесь коротки. Небо озарилось пурпуровым заревом, то превращавшимся в медно-красную тучу, то вспыхивавшим более ярким отражением, прорезываемым у основания бледными зарницами.

Американец, наблюдавший некоторое время это переменчивое явление, протянул руку к горизонту.

– Мауна-Лоа! – воскликнул он.

И, в самом деле, только этот вулкан мог на расстоянии более 80 километров дать зрелище такого яркого снопа пламени.

На ясном экваториальном небе его вершина, не имеющая равных себе в целой Океании, покрыта вечным снегом среди местности, где царит вечная весна. И внезапно озаряемая вырывавшейся раскаленной лавой снежная вершина великана казалась издалека бледными зарницами, сверкавшими время от времени у основания вспыхивавшего зарева.

– А Килоеа, к которому мы направляемся, – спросил инженер, – виден отсюда?

– Он расположен левее, менее заметен, так как он ниже.

– Но его извержения, вероятно, сильнее всех прочих, потому что он волшебнее всех вулканов на Сандвичевых островах…

– Ошибаетесь, это потухший вулкан и представляет собой не более как озеро, наполненное кипящей лавой. Но какое озеро! Какое зрелище! Когда мы приблизимся к нему, то вы увидите направо от больших верхушек красный отблеск. Это-то и будет озеро. Когда тучи висят низко, этот отблеск освещает их и всю ночь можно любоваться чем-то вроде солнечного заката, пылающего в виде огромного зарева.

– Как жаль, что мы не можем осмотреть его в качестве преемников Кука, – сказал инженер.

– Следует приехать сюда спокойно на пароходе, мой дорогой Морис. Зрелище стоит того…

– Но какое зрелище, какое путешествие может сравниться с нашим теперешним!.. Не хватает только…

– Мисс Кэт, – прервал американец, смеясь.

Морис Рембо взглянул украдкой на своего товарища. Если даже Морис намеревался докончить свою фразу иначе, то все-таки произнесенные только что Арчибальдом слова настолько соответствовали его тайной мысли, что он не нашел на них ответа.

Да, она все время была с ним, перед его глазами, то с нежной улыбкой на устах, среди своих цветов, то с влажными и сверкающими глазами у изголовья своего умирающего отца. И в самые тяжелые минуты этого полного опасностей путешествия его поддерживала мысль о ней. Мысль о ней внушала ему решимость, гнала его вперед, не считаясь с препятствиями и опасностями.

Американец боялся, что проявил нескромность, и, чтобы дать другой оборот разговору, сказал:

– Мы прибудем к заводу Пуналуу при первых лучах рассвета. Замедлите ход по возможности для того, чтобы мы могли при свете дня избрать удобное место для спуска.

– И главное, удобное для нового подъема, – ответил инженер. – Это самое важное… Если мы найдем крутой скат, которому предшествует отлогий склон, и по которому нам можно будет скользить на расстоянии десяти метров, то мы очутимся в таких же условиях, как и в Мидуэе.

– Там существует крутой скат, окружающий вулкан. Это отвесная стена в сто пятьдесят – сто восемьдесят метров высоты и пятнадцать километров в окружности: я еще помню цифры, сообщенные нам проводником отеля.

– Да, но этот откос спускается к озеру кипящей лавы, как вы сказали? А я считал возможным в случае порчи мотора падение в море перед отъездом из Мидуэя, но вовсе не рассчитывал попасть в кипящую лаву…

– Кратер с лавой не занимает целого дна этого огромного круга, а только небольшую часть его. Мы поднимемся с самого отдаленного от Галемаумау пункта на скале…

– Галемаумау?

– Да, так называют канаки колодезь с лавой – местопребывание богини Пеле согласно легендам. Известно ли вам, что это самое знаменитое на Гавайских островах место для паломничества? Сюда стекаются туземцы со всех островов с такой же глубокой верой, как магометане путешествуют в Мекку. Они приносят сюда дары: самые бедные – гирлянду из редких цветов, а богатые – поросенка или шелковый платок, которые бросают в огонь. Все время своего паломничества они обязаны думать об исполняемом ими религиозном обряде, не принимать пищи, не собирать ни ягод, ни цветов, молодые люди не имеют права даже думать о предметах своей любви. И так как вы отправляетесь на богомолье к вулкану, то вам остается только радоваться, что мы не ханжи, мой дорогой Морис.

Этот новый намек на его тайные мысли вызвал улыбку молодого француза, и его взор невольно остановился на том месте, где открылся Килоеа.

Аэроплан обогнул очень высокий мыс, состоявший из базальтовых колонн.

На южной стороне, недалеко от темной вершины Мауна-Лоа, появилось характерное зарево.

Не Килоеа ли это – место паломничества канаков?

Американец продолжал:

– Во время моего путешествия на Гавайи два года тому назад я наблюдал одно из этих туземных паломничеств. Они тихо пели свои освященные преданиями мелодии, останавливались время от времени, для того чтобы украсить дорогу, нежно клали на скалу несколько листочков или расправляли сломанное ветром растение… Эти старые гавайские обычаи окутаны, на мой взгляд, легкой дымкой самой трогательной поэзии. Как жаль, что белые привили им свои пороки, свои потребности и преобразили менее чем в полвека этих людей с их пленительными странностями.

– Мне рассказывали, что вашим англиканским миссионерам удалось отучить туземцев ходить полуголыми для того, чтобы они одевались в английские хлопчатобумажные изделия и, таким образом, развивая чувство скромности среди этого племени, одновременно способствовали торговле фабрикантов Манчестера.

– Это правда! Наши миссионеры – отличные коммивояжеры: канаки носят теперь одежду ярких цветов. Но самое скверное, что мы привили им – это алкоголизм. Сахарные плантации производят не только сахар, но и ром, так что множество туземцев уже заражены алкоголизмом.

– Не стану сожалеть об этом, – сказал инженер, – так как если бы не было алкоголя, то не было бы и бензина, и куда мы обратились бы теперь?

– Я полагаю, – сказал вдруг американец, – если мы не найдем здесь бензин, то можем быть уверены, что найдется спирт… Будет ли этого достаточно для вашего мотора?

– Да, если найдется вполне очищенный спирт.

– Плантаторы производят из тростника спирт, который дистиллируют, затем заключают его в пористые перепонки, откуда просачивается вода, оставляя девяностовосьмиградусный спирт.

– Такой спирт будет прекрасен для нашего мотора при условии, что он будет разогрет перед отъездом. Нужно будет немного видоизменить карбюратор.

– Отлично! – воскликнул лейтенант Форстер. – Ваши слова значительно облегчили мою душу, так как я уверен, что мы скорее найдем на острове спирт, нежели бензин.

– Мы можем также воспользоваться спиртом из карбюратора.

– В какой пропорции?

– Пятьдесят на сто спирта… Пятьдесят на сто бензина или очищенной нефти.

– Нужно надеяться, что у нас хватит времени сделать запасы… Японцы быстро захватили в свои руки столицу архипелага Пирл-Харбор и, вероятно, все наши склады угля, за исключением Мидуэя… Но им не пришло в голову забрать в свои руки гостиницу на Килоеа…

– Конечно! Мы проведем там только несколько часов.

– И в том числе придется употребить три-четыре часа на отдых… Признаюсь, я очень нуждаюсь в нем…

– Да, у меня также начинают слипаться глаза…

– Время, посвященное сну, не будет потеряно, мы наверстаем его после, – сказал американец. – Вы не рассчитывали вчера делать больше ста пятидесяти километров в час, а достигли ста семидесяти… Смотрите, смотрите! Зарево от вулкана…

Килоеа обрисовался на небе не в виде расширенного конуса высоких кратеров, выделявшихся вдали, а как равнина, увенчанная красным отблеском, ярко-красным заревом, являющимся отблеском только так называемого «живого пламени».

Аэроплан летел вдоль берегов… Он обогнул вершину Копого – самую восточную в архипелаге – и на левой стороне начинало рассветать.

Было около половины третьего утра. Лейтенант Форстер, очень внимательно относившийся к своим обязанностям, наполнял маслом маленький резервуар, так называемый лубрикатор, позволяющий добавлять масло при помощи действия клапана по мере требования машины. Когда он повернулся для того, чтобы убрать флягу, у него вырвалось подавленное восклицание, и он тотчас громко сказал про себя:

– Что это значит?

– О чем вы говорите? – спросил инженер, не поворачивая головы.

– О судне, огибающем мыс Копого на расстоянии получаса отсюда, и которое, по-видимому, следует за нами по пятам.

– Военное судно?

– Несомненно! Миноносец-истребитель, насколько я могу судить… Подождите, я скажу вам сейчас наверно…

И, повернувшись, американец, озабоченно наморщив лоб, навел бинокль на пришельца.

– Не может быть сомнения, – сказал он, усаживаясь, – это одно из быстроходных судов, делающих по тридцати узлов.

– И вы полагаете, японское?

– Иначе быть не может. На этом берегу нет наших судов, и особенно судов подобного рода. Это судно с турбинами последнего образца. У японцев имеется шесть подобных миноносцев.

– Неужели они следят за нами от Гонолулу? – спросил инженер.

– Очень возможно: за нами очень легко следить по отблеску, который мы оставляем позади себя. Затем они могли избрать кратчайший путь, пока мы летим вдоль берега островов. А при нашем замедленном ходе они могут двигаться с такой же скоростью.

– Присмотрите немножко за колесом и дайте мне ваш бинокль.

Вероятно, беспокойство инженера было велико, если он согласился уступить на мгновение управление аэропланом.

Не вставая с места, Арчибальд немного нагнулся и взялся за колесо. Морис Рембо, повернувшись, поднес бинокль к глазам.

– Это, действительно, одно из самых быстроходных судов, и боюсь, что оно послано для того, чтобы преследовать нас… Разве судно при нормальном плавании потушило бы так рано свои огни?

– Да, Морис, они тушат их при восходе солнца.

– Миноносец идет без огней… Очевидно, он крейсировал всю ночь без них, потому что хорошо изучил берега… Что делать?

– Следовать нашему первоначальному решению, – ответил офицер, – добраться до Килоеа, так как мы уверены, что найдем там все необходимое для нас. Если нас в самом деле преследуют, то нечего и думать останавливаться на этом берегу. Мы уже отрезаны от Гило, где у нас было больше всего шансов запастись всем…

– А на западном берегу?

– Где бы мы ни спустились теперь, мы будем тотчас захвачены. Если же между нами и миноносцем будет расстояние в тысячу метров, то мы выиграем семь-восемь часов, я припоминаю, что именно столько времени мы употребили для подъема от моря на вершину вулкана.

Морис Рембо занял свое место у руля.

– Решено! – сказал он. – Мы таким способом можем еще скрыться от их взоров крутым поворотом налево и найти где-нибудь долину, где спрячемся от их биноклей… Черт возьми, если им вздумается разыскивать нас в окрестностях вулкана!..

– Все равно, – пробормотал лейтенант Форстер – вот и еще одно осложнение. Все шло слишком хорошо до сих пор…

Аэроплан перелетел над большим мысом Копого, на верхушке которого можно было различить маленькую башню. Это был первый маяк, встречаемый в Тихом океане судами на пути из Америки. Но на маяке не было видно в эту ночь огня, и офицер задал себе вопрос: не заняли ли предусмотрительные и мелочные японцы этот пункт, для того чтобы потушить на маяке огонь и лишить американские крейсера этого необходимого во время навигации знака? Если так, то японцы могут с занятого ими маяка сигнализировать при помощи различаемого около башни семафора проходившему миноносцу о направлении аэроплана.

Пока в голове проносились эти мысли, Морис Рембо, поднявшись на 200 метров над поверхностью воды, повернул направо к берегу.

Перед ними в самом деле открылась долина, ведущая к вулкану…

«Кэтсберд» пронесся над рядом рифов, о которые разбивались пенящиеся волны, перелетел первые ряды скал и направился к долине, но не увеличивая своей скорости, так как не был уверен в своем маршруте.

– К счастью, я начинаю различать кое-что среди этого мрачного ущелья, – сказал Морис Рембо, – и если долина делает поворот налево, как я полагаю, то они не найдут нас, обогнув мыс.

– Лишь бы караул на маяке не дал им соответствующих сигналов, – произнес морской офицер.

Молодой француз ответил на слова Арчибальда жестом, выражавшим его беспокойство. Это очень правдоподобное предположение грозило тяжелыми последствиями.

Нужно ли взять обратный ход, пуститься с усиленной скоростью, которая быстро опередила бы миноносец, и добраться до другого острова?

До какого же? Быть может, лучше перелететь мимо возвышавшихся перед ними гор к противоположному берегу, так что преследующий их миноносец не будет оповещен об их перелете, потому что с маяка нельзя будет проследить за ним.

Но удастся ли аэроплану взобраться на находившийся перед ними скат в три тысячи метров, спускавшийся от Мауна-Лоа.

Не зная, где он находится, и располагая только несколькими минутами для принятия какого-либо решения, Морис Рембо остановился на первоначально принятом плане. Там они, по крайней мере, найдут спирт или бензин.

Это самое важное для них, все остальное – второстепенное дело.

Так как долина делала поворот к большим, расположенным вдали кратерам, отдаляя их с его пути, то инженер миновал ее и направился к вулкану Килоеа, красный отблеск которого указывал на его местоположение по левой стороне.

Он пролетел над склоном горы, усеянной обгоревшими скалами, черной лавой и желтоватым вереском. Затем они увидели плоскую и отлогую возвышенность, огромные пустоши, лишенные цветов, и поля, покрытые серой травой с копьевидными листьями, над которыми выступали чахлые деревца.

– Где же плантация, Арчибальд?

– Левее, но я не вижу на этой стороне места, удобного для подъема аэроплана.

– В таком случае спустимся на самый вулкан!

– Я думал об этом, ибо если они действительно преследуют нас, то вы можете выгадать несколько часов, отделив себя от них кратером.

– Это верно… но спирт… как его доставят нам?

– По той дороге, которая проходит еще левее, я отыщу ее при помощи канаков плантации. Пройдя по ней, можно избегнуть одновременно кратер и японцев.

– Вы думаете, что они в самом деле будут преследовать нас?

– Все возможно, раз они вышли для этого из Гонолулу, добыча стоит того!..

– Я предпочитаю потопить мой аэроплан в лаве, чем отдать в их руки…

– Вот и гостиница!..

На вершине горы действительно виднелось большое здание современной архитектуры, двухэтажное и окруженное чахлыми деревьями и несколькими хижинами.

Когда аэроплан находился на высоте 20 метров, у инженера вдруг вырвалось восторженное восклицание:

– Как это прекрасно!

* * *

Позади гостиницы открывалась круглая площадь, окруженная вертикальными стенами от 150 до 220 метров высотой. Основанием этой площади служит кратер Килоеи, изображавший круглую пропасть с покрытым остывшей лавой дном, сквозь которое просачивались серные пары.

Перед этой пропастью образовалась другая – это самый вулкан Галемаумау.

По мере того как аэроплан приближался и обрисовывались подробности, Морис Рембо, как бы загипнотизированный этим сверкающим отблеском литой стали, устремился к вулкану с охватившим его, как и Арчибальда, сильным волнением.

Зрелище было в самом деле захватывающим, просто бесподобным!

Вулкан представлял собой круглый колодезь в 100 метров глубиной и в 400 метров шириной. Содержащаяся в нем раскаленная лава находилась в постоянном движении и непрерывно выбрасывала с глухим шумом разбивающиеся у его краев столбы огня в 20 метров высотой.

Шум и страшный жар не поддаются никакому описанию.

И Морис Рембо не без усилия оторвался от этого зрелища. Он не имел права дольше останавливаться на нем.

Необходимо было без замедления отыскать место для спуска на краю этого утеса.

Он заметил такое место при свете зарева от вулкана.

Это был род обнаженного откоса, напоминавшего реку из внезапно застывшей лавы.

Он обратил еще внимание, что окрестности были усеяны желтоватым вереском, среди которого желтый аэроплан, быть может, не будет заметен в бинокли, которые будут наведены с моря, так как верхушка кратера видна оттуда.

Эта последняя мысль заставила его прийти к решению.

Для того чтобы добраться до избранного им места, нужно было перелететь над кипящим озером.

Это была незабвенная минута.

Клокотание расплавленной массы, вырывавшейся из глубины, поднималось из этого адского горнила к смелым авиаторам вместе с волнами горячего воздуха.

Они не могли подавить овладевшего ими страха и чувствовали головокружение, когда смотрели вниз, в этот огненный колодезь.

Инженер, в свою очередь, задавал себе мучительный вопрос – не изменяется ли состав воздуха над этим горнилом и не ослабится ли вследствие этого карбюрация в его моторе?

Но они уже пронеслись над озером из лавы.

С другой стороны аэроплан очутился на высоте не более десяти метров над обширным утесом. Морис Рембо не решался прекратить аллюмаж, прежде чем не будет над самой скалой. Таким образом он перелетел немного дальше избранного им места. Мотор остановился, винты перестали действовать.

«Кэтсберд» парит еще одно мгновение, опускается, скользит еще около 20 метров и останавливает свои дрожащие крылья, точно орел, только что опустившийся на свою жертву.

Поверхность была немного более шероховата, чем следовало, но плоская. Спуск был удачен настолько, насколько этого можно было желать.

Лейтенант Форстер соскочил на землю и вынул свои часы. Была половина четвертого утра.

«Кэтсберд» находился в пути 22 часа. Он сделал вместе с ночными объездами 2900 километров при среднем ходе в 130 километров в час. До Сан-Франциско оставалось еще 3300 километров.

Можно ли думать снова пуститься в путь, запасшись драгоценной жидкостью, играющей роль крови в аэроплане?

Это будет разрешено отправляющимся немедленно в путь американцем.

Он направится, прежде всего, в гостиницу, спустившись в кратер через замеченную им во время спуска трещину.

Из гостиницы он будет телефонировать на плантацию, прося немедленно доставить спирт или бензин, за который будет тотчас заплачено. Он же поедет на взятой в гостинице лошади впереди мулов, везущих драгоценный груз и, повернув налево, заставит их обогнуть утес.

Он рассчитывал, что до его возвращения пройдет шесть часов.

– Быть может, было бы лучше спуститься прямо к плантации и устроить там плоскость для подъема аэроплана при помощи туземцев. Но кто знает, возможно, что китайцы, осведомленные о захвате островов желтолицыми, отнеслись бы враждебно к двум белым или удержали бы их до прихода миноносца?

Но всякие подозрения и сожаления были теперь излишни.

«Кэтберд» опустился здесь и должен отсюда улететь.

Во время отсутствия своего друга Морис Рембо повернет аэроплан на полкруга, так как он должен уехать в сторону кратера. Затем почистит и выровняет поверхность земли, как можно лучше, до самого откоса.

Наконец, согласно сигналу, данному ему из гостиницы Форстером, лишь только ему станет известно, доставят ли им спирт или бензин, Морис разберет карбюратор или оставит в прежнем положении.

Они условились, что если с плантации могут доставить бензин, то развевающийся над гостиницей американский флаг, очень ясно различаемый на расстоянии, по крайней мере, двух миль, будет спущен до половины мачты. Если же можно получить только спирт, то флаг будет совершенно спущен. И, сердечно попрощавшись, оба друга расстались.

Стоя на краю пропасти, Морис Рембо видел, как неустрашимый американец спускался по узкой тропинке в трещине, ведущей в глубину кратера. Он следил за ним, когда он цеплялся по извилинам, скользил и быстро пробирался к скале. Он казался в ту минуту совсем маленьким, когда, прыгая через расселины, огибая потоки еле успевшей остыть лавы, направлялся к обнаженным пустошам.

Вот он около Галемаумау!

Арчибальд Форстер осторожно и на почтительном расстоянии обходит колодезь, наполненный лавой.

Наконец он дошел до тропинки туристов и исчез среди синеватых облаков серных испарений, непрерывно поднимавшихся от земли к небу, точно вечно угрожая извержением.