Мать

9

Однажды Николай, всегда аккуратный, пришел со службы много позднее, чем всегда, и, не раздеваясь, возбужденно потирая руки, торопливо сказал:

– Знаете, Ниловна, сегодня из тюрьмы бежал один из наших товарищей. Но кто он? Не удалось узнать…

Мать покачнулась на ногах, охваченная волнением, села на стул, спрашивая шепотом:

– Может быть, Паша?

– Может быть! – ответил Николай, вздернув плечи. – Но как ему помочь скрыться, где его найти? Я сейчас ходил по улицам – не встречу ли? Это глупо, но надо что-нибудь делать! И я снова пойду…

– Я тоже! – крикнула мать.

– Вы пойдите к Егору, не знает ли он что-нибудь? – предложил Николай, поспешно исчезая.

Она накинула платок на голову и, охваченная надеждой, быстро вышла на улицу вслед за ним. Рябило в глазах, и сердце стучало торопливо, заставляя ее почти бежать. Она шла встречу «возможного, опустив голову, и ничего не замечала вокруг.

«Приду, а он там!» – мелькала надежда, толкая ее.

Было жарко, она задыхалась от усталости и, когда дошла до лестницы в квартиру Егора, остановилась, не имея сил идти дальше, обернулась и, удивленно, тихонько крикнув, на миг закрыла глаза – ей показалось, что в воротах стоит Николай Весовщиков, засунув руки в карманы. Но когда она снова взглянула – никого не было…

«Почудилось!» – мысленно сказала она, шагая по ступеням и прислушиваясь. Внизу на дворе был слышен глухой топот медленных шагов. Остановясь на повороте лестницы, она, нагнувшись, посмотрела вниз и снова увидала рябое лицо, улыбавшееся ей.

– Николай! Николай… – воскликнула она, опускаясь встречу ему, а сердце разочарованно заныло.

– А ты иди! Иди! – негромко ответил он, махнув рукой.

Она быстро взбежала по лестнице, вошла в комнату Егора и, увидав его лежащим на диване, задыхаясь, прошептала:

– Николай бежал… из тюрьмы!..

– Какой? – хрипло спросил Егор, поднимая голову с подушки. – Их там двое…

– Весовщиков… Идет сюда!..

– Чудесно!

Он уже вошел в комнату, запер дверь на крюк и, сняв шапку, тихо смеялся, приглаживая волосы на голове. Упираясь локтями в диван, Егор поднялся, крякнул, кивая головой:

– Пожалуйте…

Широко улыбаясь, Николай подошел к матери, схватил ее руку:

– Кабы не увидал я тебя – хоть назад в тюрьму иди! Никого в городе не знаю, а в слободу идти – сейчас же схватят. Хожу и думаю – дурак! Зачем ушел? Вдруг вижу – Ниловна бежит! Я за тобой…

– Как это ты ушел? – спросила мать. Он неловко присел на край дивана и говорил, смущенно пожимая плечами:

– Случай подвернулся! Гулял я, а уголовники начали надзирателя бить. Там один есть такой, из жандармов, за воровство выгнан, – шпионит, доносит, жить не дает никому! Бьют они его, суматоха, надзиратели испугались, бегают, свистят. Я вижу – ворота открыты, площадь, город. И пошел не торопясь… Как во сне. Отошел немного, опомнился – куда идти? Смотрю – а ворота тюрьмы уже заперты…

– Гм! – сказал Егор. – А вы бы, господин, воротились, вежливо постучали в дверь и попросили пустить вас. Извините, мол, я несколько увлекся…

– Да, – усмехаясь, продолжал Николай, – это глупость. Ну, все-таки перед товарищами нехорошо, – никому не сказал ничего… Иду. Вижу – покойника несут, ребенка. Пошел за гробом, голову наклонил, не гляжу ни на кого. Посидел на кладбище, обвеяло меня воздухом, и одна мысль в голову пришла…

– Одна? – спросил Егор и, вздохнув, добавил: – Я думаю, ей там не тесно.

Весовщиков безобидно засмеялся, тряхнув головой.

– Ну, теперь у меня голова не такая пустая, как была. А ты, Егор Иванович, все хвораешь…

– Каждый делает, что может! – ответил Егор, влажно кашляя. – Продолжай!

– Потом пошел в земский музей. Походил там, поглядел, а сам все думаю – как же, куда я теперь? Даже рассердился на себя. И очень есть захотелось! Вышел на улицу, хожу, досадно мне… Вижу – полицейские присматриваются ко всем. Ну, думаю, с моей рожей скоро попаду на суд божий!.. Вдруг Ниловна навстречу бежит, я посторонился да за ней, – вот и все!

– А я тебя и не заметила! – виновато молвила мать. Она рассматривала Весовщикова, и ей казалось, что он как будто легче стал.

– Верно, товарищи беспокоятся… – почесывая голову, сказал Николай.

– А начальства тебе не жалко? Оно ведь тоже беспокоится! – заметил Егор. Он открыл рот и начал так двигать губами, точно жевал воздух. – Однако шутки прочь! Надо тебя прятать, что нелегко, хотя и приятно. Если бы я мог встать… – Он задохнулся, бросил руки к себе на грудь и слабыми движениями стал растирать ее.

– Сильно ты расхворался, Егор Иванович! – сказал Николай и опустил голову. Мать вздохнула, тревожно обвела глазами маленькую, тесную комнату.

– Это мое личное дело! – ответил Егор. – Вы, мамаша, спрашивайте о Павле, нечего притворяться!

Весовщиков широко улыбнулся.

– Павел ничего! Здоров. Он вроде старосты у нас там. С начальством разговаривает и вообще – командует. Его уважают…

Власова кивала головой, слушая рассказы Весовщикова, и искоса смотрела на отекшее, синеватое лицо Егора. Неподвижно застывшее, лишенное выражения, оно казалось странно плоским, и только глаза на нем сверкали живо и весело.

– Дали бы мне поесть, – ей-богу, очень хочется! – неожиданно воскликнул Николай.

– Мамаша, на полке лежит хлеб, потом пойдите в коридор, налево вторая дверь – постукайте в нее. Откроет женщина, так вы скажите ей, пусть идет сюда и захватит с собой все, что имеет съедобного.

– Куда же – все? – запротестовал Николай.

– Не волнуйся – это немного…

Мать вышла, постучала в дверь и, прислушиваясь к тишине за нею, с печалью подумала о Егоре:

«Умирает…»

– Кто это? – спросили за дверью.

– От Егора Ивановича! – негромко ответила мать. – Просит вас к себе…

– Сейчас приду! – не открывая, ответили ей. Она подождала немного и снова постучалась. Тогда дверь быстро отворилась, и в коридор вышла высокая женщина в очках. Торопливо оправляя смятый рукав кофточки, она сурово спросила мать:

– Вам что угодно?

– Я от Егора Ивановича…

– Ага! Идемте. О, да я же знаю вас! – тихо воскликнула женщина. – Здравствуйте! Темно здесь…

Власова взглянула на нее и вспомнила, что она бывала изредка у Николая.

«Все свои!» – мелькнуло у нее в голове.

Наступая на Власову, женщина заставила ее идти вперед, а сама, идя сзади, спрашивала:

– Ему плохо?

– Да, лежит. Просил вас принести покушать…

– Ну, это лишнее…

Когда они входили к Егору, их встретил его хрип:

– Направляюсь к праотцам, друг мой. Людмила Васильевна, сей муж ушел из тюрьмы без разрешения начальства, дерзкий! Прежде всего накормите его, потом спрячьте куда-нибудь.

Женщина кивнула головой и, внимательно глядя в лицо больного, строго сказала:

– Вы, Егор, должны были послать за мной тотчас же, как только к вам пришли! И вы дважды, я вижу, не принимали лекарство – что за небрежность? Товарищ, идите ко мне! Сейчас сюда явятся из больницы за Егором.

– Все-таки в больницу меня? – спросил Егор.

– Да. Я буду там с вами.

– И там? О господи!

– Не дурите…

Разговаривая, женщина поправила одеяло на груди Егора, пристально осмотрела Николая, измерила глазами лекарство в пузырьке. Говорила она ровно, негромко, движения у нее были плавны, лицо бледное, темные брови почти сходились над переносьем. Ее лицо не нравилось матери – оно казалось надменным, а глаза смотрели без улыбки, без блеска. И говорила она так, точно командовала.

– Мы уйдем! – продолжала она. – Я скоро ворочусь! Вы дайте Егору столовую ложку вот этого. Не позволяйте ему говорить…

И она ушла, уводя с собой Николая.

– Чудесная женщина! – сказал Егор, вздохнув. – Великолепная женщина… Вас, мамаша, надо бы к ней пристроить, – она устает очень…

– А ты не говори! На-ко, выпей лучше!.. – мягко попросила мать.

Он проглотил лекарство и продолжал, прищурив глаз:

– Все равно я умру, если и буду молчать…

Другим глазом он смотрел в лицо матери, губы его медленно раздвигались в улыбку. Мать наклонила голову, острое чувство жалости вызывало у нее слезы.

– Ничего, это естественно… Удовольствие жить влечет за собой обязанность умереть…

Мать положила руку на голову его и снова тихо сказала:

– Помолчи, а?..

Он закрыл глаза, как бы прислушиваясь к хрипам в груди своей, и упрямо продолжал:

– Бессмысленно молчать, мамаша! Что я выиграю молчанием? Несколько лишних секунд агонии, а проиграю удовольствие поболтать с хорошим человеком. Я думаю, что на том свете нет таких хороших людей, как на этом…

Мать беспокойно перебила его речь:

– Вот придет она, барыня-то, и будет ругать меня за то, что ты говоришь…

– Она не барыня, а – революционерка, товарищ, чудесная душа. Ругать вас, мамаша, она непременно будет. Всех ругает, всегда…

И медленно, с усилием двигая губами, Егор стал рассказывать историю жизни своей соседки. Глаза его улыбались, мать видела, что он нарочно поддразнивает ее и, глядя на его лицо, подернутое влажной синевой, тревожно думала:

«Умрет…»

Вошла Людмила и, тщательно закрывая за собой дверь, заговорила, обращаясь к Власовой:

– Вашему знакомому необходимо переодеться и возможно скорее уйти от меня, так вы, Пелагея Ниловна, сейчас же идите, достаньте платье для него и принесите все сюда. Жаль – нет Софьи, это ее специальность – прятать людей.

– Она завтра приедет! – заметила Власова, накидывая платок на плечи.

Каждый раз, когда ей давали какое-нибудь поручение, ее крепко охватывало желание исполнить это дело быстро и хорошо, и она уже не могла думать ни о чем, кроме своей задачи. И теперь, озабоченно опустив брови, деловито спрашивала:

– Как одеть его думаете вы?

– Все равно! Он пойдет ночью…

– Ночью хуже – людей меньше на улицах, следят больше, а он не очень ловкий…

Егор хрипло засмеялся.

– А можно в больницу к тебе прийти? – спросила мать.

Он, кашляя, кивнул головой. Людмила заглянула в лицо матери темными глазами и предложила:

– Хотите дежурить у него в очередь со мной? Да? Хорошо! А теперь – идите скорее.

Ласково, но властно взяв мать под руку, она вывела ее за дверь и там тихо сказала:

– Не обижайтесь, что я выпроваживаю вас! Но ему вредно говорить… А у меня есть надежда…

Она сжала руки, пальцы ее хрустнули, а веки утомленно опустились на глаза…

Это объяснение смутило мать, и она пробормотала:

– Что это вы?

– Смотрите, нет ли шпионов! – тихо сказала женщина. Подняв руки к лицу, она потирала виски, губы у нее вздрагивали, лицо стало мягче.

– Знаю!.. – ответила ей мать не без гордости. Выйдя из ворот, она остановилась на минуту, поправляя платок, и незаметно, но зорко оглянулась вокруг. Она уже почти безошибочно умела отличить шпиона в уличной толпе. Ей были хорошо знакомы подчеркнутая беспечность походки, натянутая развязность жестов, выражение утомленности и скуки на лице и плохо спрятанное за всем этим опасливое, виноватое мерцание беспокойных, неприятно острых глаз.

На этот раз она не заметила знакомого лица и, не торопясь, пошла по улице, а потом наняла извозчика и велела отвезти себя на рынок. Покупая платье для Николая, она жестоко торговалась с продавцами и, между прочим, ругала своего пьяницу мужа, которого ей приходится одевать чуть не каждый месяц во все новое. Эта выдумка мало действовала на торговцев, но очень нравилась ей самой, – дорогой она сообразила, что полиция, конечно, поймет необходимость для Николая переменить платье и пошлет сыщиков на рынок. С такими же наивными предосторожностями она возвратилась на квартиру Егора, потом ей пришлось провожать Николая на окраину города. Они шли с Николаем по разным сторонам улицы, и матери было смешно и приятно видеть, как Весовщиков тяжело шагал, опустив голову и путаясь ногами в длинных полах рыжего пальто, и как он поправлял шляпу, сползавшую ему на нос. В одной из пустынных улиц их встретила Сашенька, и мать, простясь с Весовщиковым кивком головы, пошла домой.

«А Паша сидит… И – Андрюша…» – думала она печально.