Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
8
Лондон, четырьмя годами ранее
Нельзя было сказать, что Шон и Том поставили крест на своей дружбе, хотя они уже два года не встречались и не разговаривали друг с другом. Но теперь Шону был нужен Том и, хотя Том этого еще не знал, ему тоже был нужен Шон. Потому что предложение его старого друга давало бесценную, уникальную возможность, которой он едва ли мог пренебречь, – шанс защитить Арктику и хоть раз в жизни получить за это хорошие деньги.
Шон позвонил Тому, решив не возиться с перепиской, и застал его в приподнятом настроении, когда тот возвращался в кебе из аэропорта в Ричмонд после дальнего путешествия к одной ушедшей под воду народности в Тихом океане, и Шон дал понять, что знает, о чем идет речь. Том был удивлен и искренне радовался, услышав его, проявил большой интерес, узнав, что слухи о продаже земли на северном архипелаге были правдой. Не земли, поправил его Шон, а только собственности. Речь о Мидгардфьорде.
– Серьезно? Ты это покупаешь?
– Когда ты будешь дома? Хочу отправить тебе кое-что почитать.
– Давай прямо сейчас. Мне уже не терпится.
– Я хочу отправить бумажную версию.
Шон также намеревался отправить кое-что еще. Вызвав курьера, он снял со стены своего домашнего кабинета маленькую фотографию в рамке. Он купил ее, будучи еще студентом Оксфорда, и с тех пор не расставался с ней, даже в течение двух лет заграничной стажировки у Кингсмита, когда все его пожитки умещались в одном чемодане.
Со снимка цвета сепии на него смотрели два лучших друга-полярника – Кнуд Расмуссен и Петер Фрейхен, их сфотографировали где-то в арктической Гренландии примерно в 1925 году. Шон нашел снимок в лавке старьевщика и собирался подарить Тому, который просто бредил этой парочкой в то время. Но едва Шон приложил фотографию к своей стене, ему захотелось оставить ее, хотя сам он был больше увлечен Британской арктической воздушной экспедицией 1930 года под предводительством эффектного и трагичного Джино Уоткинса с его ватагой золотой. Но Расмуссен и Фрейхен уже были легендой и словно обладали силой некоего тотема, и это ему нравилось.
– Должно быть, где-то в Гренландии, – мечтательно сказал Том, глядя на новое сокровище Тома с восхищением и завистью. – На пути к Туле. Если она тебе когда-нибудь надоест…
Двадцать лет спустя Шон сунул фотографию в папку вместе с деловым предложением и передал курьеру.
В Оксфорде их дружба переживала расцвет, но потом, когда они оставили кампус и каждый избрал свой путь, всякий новый шаг отдалял их друг от друга. Теперь они не просто рисовались, заявляя о своих намерениях: Том действительно хотел спасать мир, а Шон действительно хотел вписать свое имя в историю и сказочно разбогатеть. И то и другое было для них символом веры.
Шон пошел в ученики к Джо Кингсмиту, показав себя послушным и энергичным работником при выполнении любых заданий, какие поручал ему патрон, будь то административная поддержка вспомогательного офиса, приобретение собственности по доверенности или даже зачисление больших денежных сумм на свое имя, а потом их выдача по первому требованию. У Шона не было криминальных наклонностей, он хотел обрести богатство, идя по прямому пути, и Кингсмит всячески поощрял его в этом, помогая продвигаться к поставленной цели и давая ценные советы, которые Шон быстро усваивал. Инвестиции Шона приносили хороший доход, и Кингсмит увеличивал кредитную линию своему протеже.
Вскоре Шон, купив и обновив маленький неприметный отель, превратил его в «дом вдали от дома» для таких людей, как Кингсмит. И хотя патрон никогда там не жил, он поддерживал бизнес Шона, и тот смог приобрести еще один отель. Он объединял свои активы. Он расширял свои владения. Он поднимал цены и стандарты, а потом – снова цены. Это было поразительно: чем больше росли цены, тем труднее становилось получить элитное членство и тем больше людей хотели оказаться там и играть по его правилам.
Том отклонял приглашения стать членом клубов Шона, даже если они облекались в форму подарка. Это был не его круг. Это не был и круг Шона, но теперь тот стал гораздо богаче Тома и перестал это замечать. Шон, подобно хамелеону, уже не осознавая, автоматически сливался с любым окружением. Когда он виделся с Томом, то удивлялся непривычному упрямству своего давнего друга: казалось, они обменялись между собой какими-то качествами. Но Том по-прежнему оставался добряком в душе, а Шон по-прежнему изумлялся своему богатству, и до поры до времени им удавалось не придавать значения этим различиям, хотя прежняя легкость их общения исчезла. Так что их дружба сделалась данью молодости, а затем, когда Том вступил в «Гринпис» и стал проповедовать Шону бескомпромиссные взгляды о том, каким должен быть мир, она тихо угасла с их молчаливого согласия.
Последний раз Шон разговаривал с Томом, когда Мартина убедила того прийти на открытие выставки живописи одного из своих инвесторов. Это была маленькая галерея в Сент-Джеймсском парке, и на картинах белой художницы из Кении были изображены гепарды во всевозможных видах. В буклете сообщалось, что семья художницы обожала живую природу Африки и с давних пор способствовала обучению туземцев прогрессивным способам заботы о своей земле. Шон едва мог поверить, что видит Тома в окружении шумных молодцев в полосатых рубашках и ухоженных дам, одна из которых, очевидно подшофе, что-то без умолку тараторила, обращаясь к Тому и чокаясь с ним, точно желая придать ему ускорения. На ее пальцах сверкали бриллианты. Том увидел Шона, усмехнулся и, извинившись перед дамой, подошел к нему и крепко обнял.
– Странная публика для тебя, – сказал Шон, смущенный и растроганный таким приветствием.
– Я стал мальчиком по вызову, – усмехнулся Том и украдкой оглянулся. – Она думает, я все еще работаю в «Гринписе», и сказала, что пожертвует мне десять штук, если я приду. И вот я здесь, хотя все уже не так. – Он заметил Мартину, и выражение его лица изменилось, когда Шон представил ее ему, держа за руку.
– Репутация Тома идет впереди него, как и его невыносимо милое лицо, а Мартина занимается фондом Линнея, который…
– Я слышал. Технология чистой энергии. – Том кивнул, но без улыбки. – Привет.
Мартина улыбнулась ему с вызовом:
– Пожалуйста, считайте нас новой силой добра.
Том повернулся к Шону:
– А Гейл знает?
Фотовспышка – и фотограф приторно улыбнулся им. Шон направился к нему, и Мартина с Томом услышали, как он грозным тоном потребовал не использовать это фото. Фотограф пожал плечами и кивнул, а затем какие-то женщины приветствовали Шона, и он стал любезничать с ними.
Том и Мартина смерили друг друга взглядами.
– Он много говорил о вас. Он по вас скучает.
– Вот он я, и мы по-прежнему друзья. – Он смотрел на нее. – Вам, вероятно, следует знать, что я также дружу с Гейл, женой Шона.
– Вот уж поистине неблагодарное дело.
– Возможно, вам такое просто не предлагали.
– Вы так думаете?
– Нет, не думаю. Это не мое дело.
– Не могу сказать, как я с вами согласна.
– Они еще женаты? У них ребенок.
– Это пока. И она очень свободомыслящая молодая женщина.
– Ах да. Она наведалась к вам на работу, не так ли?
– Это был очень неприятный и непродуманный поступок.
– А я думал, это было смело.
Вернулся Шон и сразу уловил напряжение.
– Что-то произошло?
– Шон, – заявила Мартина, – я устала прятаться. Я не злодейка, но твой друг Том, похоже, думает обо мне именно так. Я не заслуживаю, чтобы меня отчитывали.
– Я не хотел, чтобы так вышло, – сказал Том и поставил бокал. – Прости, Шон, но я не знаю, как разговаривать с твоей дамой, если я дружу с твоей женой. И мне не нужно ничего объяснять.
С тем он и ушел.
После того раза Шон не разговаривал с Томом, пока не объявили тендер на продажу виллы «Мидгард». Тогда они поговорили, но исключительно о деле. Том знал, что почем, он понимал, каковы были ставки. Его надежность плюс деньги Шона. Участок Арктики, нуждавшийся в защите, выставлялся на продажу. Едва ли он мог отказать.
Эта бесснежная ледяная равнина подобна жизни без любви – ничто не сглаживает ее. Отметины всех выбоин и вмятин на льду так отчетливы, точно были сделаны совсем недавно, – грубые, затрудняющие движение. Любовь – это снег жизни. Нежно смягчая, она проникает, глубочайшие раны, полученные в битве, и она белее и чище самого снега. Что есть жизнь без любви? Она подобна этому льду – холодная, нагая, грубая масса, которую ветер толкает, разгоняет и снова сбивает, и нечем укрыть зияющие расселины, нечем смягчить неистовые удары, нечем сгладить острые углы изломанных плавучих льдин – ничего, ничего, кроме обнаженного изрезанного дрейфующего льда.
