Осколки зеркала

Редактор и корректор Илья Таучелов

© Игорь Павлов, 2019

ISBN 978-5-4496-2295-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРОЛОГ

Рыжий кот осторожно тронул лапкой золотую спинку солнечного луча и довольно чихнул. Он впервые прикасался к солнцу. Там, в его мире разноцветных картинок и галоотражателей, даже приблизительно нельзя было представить это расслабляющее каждую клеточку тела счастье. Холод и опасность мёртвых пространств ватным одеялом окутывали жилые зоны и проникали даже во сны…

«А быть котом совсем не так плохо, – подумал рыжий, облизав усы, – Подумаешь, хвост. Зато, какие когти!» Он громко муркнул, перекатился на спину, выпустил из мягких подушечек острые крючочки и зажмурился от живого тепла.

Солнце!

ДЕРЕВЕНСКИЙ ДОН КИХОТ. Осколок первый

1976

Петухи тоже были рады пробуждению солнца. Они орали так упоённо, что воробьи стайками слетали с окрестных тополей, возмущённо чирикая.

Деревня, нехотя, но привычно, просыпалась, помня, что лето зиму кормит, и как посеешь, так и пожнёшь. Суеверные старухи, крестясь, ковыляли в сторону церкви, тихо перешёптываясь о «наближающемся конце света», предсказанном святым старцем Никодимом из Афона в следующем 2000-ом году. Женщины помоложе выгоняли на выпас коров или спешили по своим невпроворотным делам, которых всё равно было не переделать.

Возле одного из живописных домов (живописность ему придавала искусная резьба оконных наличников и буйно разросшийся цветник), сидели рядком на лавочке две старухи. Они так давно и долго знали друг друга, что разговаривать им, в сущности, было не о чем. Гораздо приятнее было молчать, прислушиваться к мычанию стада, щебету птиц и тихому шагу времени, похожему на пересыпающийся песок в солнечных часах.

Одна была худая, даже высохшая, неразговорчивая, с всегда поджатыми губами и недоверчивым взглядом. Вторая – весёлая, маленькая, круглая как колобок, болтушка и сплетница. Своей дружбой они парадоксально подтверждали популярную теорию о совместимости несовместимостей или, проще говоря, о сходстве противоположностей. Так неразрывно дружить дано только очень разным людям, хотя сами старухи, наверное, о том и не догадывались.

– О-о-х… как болит проклятущее… – маленькая виновато потёрла ладонью колено, – Всю ночь крутило. И так сна уж нет никакого, так ещё и на тебе бабка, радуйся! А слышь, чё скажу тебе, Михална, – она неожиданно оживилась от пришедшей ей на ум мысли, – Гришка то, Воронцов, опеть вчера орал как самашедший!

– Чего?

Только очень проницательный человек смог бы разобрать интерес в безразличном вопросе Высокой.

– Чего, чего… приревновал Галку снова. Вроде с грузчиком засыть якшается, Славкой.

– Брехня! – высокая негодующе мотнула головой и презрительно сощурилась.

– А я чё говорю! Я чё говорю! Какая любовь, если семеро по лавкам! Да и Славка энтот алкаш. Разве нормальная баба на такого глянет? Галке, чё, в магазине заняться што ли нечем? Продавщица – не уборщица! – высокая согласно закивала в ответ, – Не глянет! А только Гришка ёйный – от этой ревности как ихний бык Никанор стал! На каждый куст рога наставляет… Мужики – они чё…, как дети. Чё в голову втемяшит, от того и бесится. А я вот, Михална, думаю…

Звук ружейного выстрела, как удачно вбитый с одного удара в доску гвоздь, заставил их подпрыгнуть на месте и оцепенеть. Там, в той стороне, откуда он прогремел, волной накатило истошный женский крик, залитый, как асфальтом, гневным мужским матом. Затем грохнуло опять.

– Чё это, бабонька? – Отмерла маленькая, – Никак со стороны магазина, а?

– Пойдём!

Высокая, сильно налегая на палку, с почти невероятной для её возраста скоростью, заковыляла в сторону сельпо. Толстенькая коротышка, затрусила следом, слезливо причитая:

– Куда пойдём? Куда? А може там террористы какие? А мы на наглую смерть торопимся?

Но Михална её не слушала. Она шла и шла. И только её палка, протыкая землю, оставляла за собой круглые ямочки, напоминающие следы гигантского муравья.

Сравнение с муравьиными следами было более чем уместно, так как небольшой пятачок возле магазина и был в данный момент настоящим людским муравейником. Озабоченно и боязливо галдя, никак не менее половины села (преимущественно женщины), сновали на почтительном расстоянии от зарешёченных окон и обитой цинком массивной двери деревенского магазина. Внутри что-то происходило, гремело, источало опасность. Наиболее любопытные выдумывали всякие небылицы, клятвенно заверяя, что они «всё слышали своими ушами».

Высокая с Маленькой пришли как раз вовремя. Ситуация почти прояснилась, и уже точно, отбросив ненужную шелуху домыслов, передавалась от жителя к жителю. Самая большая группка толпилась вокруг высокого остролицего старика с мохнатыми бровями и неприятным шрамом, разделившим правую щеку почти надвое.

– Семёныч, чё случилось? – робко тронула его за рукав Маленькая, – Война что ли? Или чё?

– Ага,… война, – шрам побагровел от прилившей к нему крови, – местного значения.

– Ой, баб Вера! – выплеснуло из толпы круглощёкую молодку с испуганно любопытным взглядом, – Сосед наш, похоже, с последних катушек слетел! Запёрся в магазине с Галкой и кричит, что всех гадов, кто на сто метров приблизится, расстреливать будет! Участковый в район уж звонил. Какое-то построение ждут!

– Подкрепление, дура! – хмыкнул какой-то мужик, презрительно сплюнув, – Построение… вот уж эти бабы!

– Не удержал, значит. Выпустил… – неожиданно чётко произнесла Высокая.

– Кого выпустил, Михална? – подружка-колобок почти с испугом перекрестилась.

– Беса, – так же чётко припечатала Высокая. И, как аккомпанемент страшному слову, со стороны сельпо опять грянул выстрел.

Всех шарахнуло назад. Резко заплакали дети и заголосили бабы. Забибикал подкативший «уазик» с милицейскими полосами на дверцах. Неуклюже развернувшись, он фыркнул, лязгнул железом, выдавив из своего нутра двух лейтенантов, старшего и младшего, к которым немедленно подбежал тутошний участковый Серёжа Одинцов, бывший прапорщик ПВО, а теперь представитель местной власти.

– Докладывай Одинцов! – нетерпеливо и с досадой скомандовал «старлей», – Перебулгачили весь район. Не было печали, называется!

Обстановка такая, товарищ старший лейтенант… – обстоятельно подошёл к делу участковый, но приехавшее начальство снова досадливо махнуло рукой:

– Давай без официоза, быстрее будет!

– В общем так, Пётр Семёнович, – по простому начал Одинцов, но снова сбился на казённый язык, – местный егерь или лесник, Григорий Воронцов, приревновав свою жену, продавца сельского магазина Галину Воронцову к грузчику данного магазина Вячеславу Прохорову, убил последнего, а жену и жительницу нашего же села Елизавету Скольникову и её одиннадцатилетнюю дочь Наташу взял в заложники. Мною установлено…

– Одинцов! – желваки на скулах «старлея» перекатывались как два морских голыша в час прилива, – А ты не пробовал выучить человеческий язык? Я же просил – просто, своими словами. Чего ты мне устный протокол читаешь?

– Я и так просто, Пётр Семёнович… – обиженно бормотнул участковый и замолк.

– Нет Одинцов, ты не просто. А просто – вот как. Гришка Воронцов из ревности убил Славку Прохорова и захватил магазин вместе с женой и двумя заложниками, один из которых – ребёнок! Вот теперь – просто. Правильно? Говорить с ним пробовал?

– Пробовал, – скрывая обиду, четко отбил Сергей, – что только не говорил! Да невменяемый он! А после убийства совсем сбрендил.

– А точно известно, что этот грузчик Прохоров убит? – вставил фразу второй, в чине младшего лейтенанта.

– Точно, – развернулся к нему участковый, – он сам, Гришка, из окна крикнул. Да и выстрелов внутри не меньше двух было…

– Ясно, – помрачнел «старшой», – делать нечего. Будем пытаться достать его сами. В крайнем случае, придется звонить воякам. ЧП, твою мать!

– Суки!! Не возьмёте, суки!! Всех порешу! И себя порешу! Су-у-у-ки!!! – казалось, завопили сами стены магазина, поставив в конце этого вопля очередную точку в виде нового выстрела. На этот раз – в сторону милицейского «уазика».

– Выкурить бы его, придурка…

– А как? План магазина есть?

Присевшие за машиной старший лейтенант и два его подчинённых лихорадочно искали решение.

– Есть, – Участковый достал из планшета замызганный лист ватмана.

– Давай!

– Пропустите, да пропустите же! Чего встал, ирод? – заколыхало толпу, выплеснув вперёд маленького сухонького человечка в рясе, который, медленно и совершенно спокойно направился прямо к центральному входу в магазин, попадая в зону обстрела.

– Стой!! Куда?? С ума сошел?? – дёрнулся к нему «старлей». Побагровев до синевы, он повернулся к Одинцову и рявкнул:

– Это что ещё за самоубийца, Одинцов?

– Отец Пантелеймон. В миру – Рубен Кихана.

– Какая ещё Кихана?

– Фамилия у него такая – Кихана, – глаза участкового, не отрываясь, следили за медленно удаляющимся священником, – испанская. Его родители – из детей испанцев, которые в 37-ом вывозились в СССР, когда республиканцы боролись с фалангистами Франко. А Рубеном назвали в честь Рубена Ибаррури, лётчика-героя.

– Ну и? – уже с интересом поторопил рассказчика шеф. Он тоже внимательно наблюдал за попом, бесстрашно остановившимся напротив окна.

– Остальное всё стандартно. Дед с бабой, родители его родителей, погибли. Многие дети испанцы вернулись, но многие и остались в СССР. Приняли православие. Женились на местных. В общем, осваивали вторую родину. Так вот, Отец Пантелеймон – и есть один из потомков этих испанских детей. Дон Кихот.

– Почему Дон Кихот?

Участковый, несмотря на накал ситуации, улыбнулся:

– Да это его так местный учитель литературы Звягинцев прозвал. Вроде, настоящая фамилия Дон Кихота, то ли, Кехада, то ли, Кихада была. Да и по характеру отец Пантелеймон – настоящий бессребреник. Всю жизнь для других живёт.

Звякнуло разбитое стекло, и в окно высунулся ствол карабина:

– Не подходи!! Я стреляю!! Не подходи!! – истошно завопили изнутри.

Послушно остановившись, отец Пантелеймон перекрестил направленное на него оружие и, успокоительно подняв одну руку вверх, прогудел:

– И сказано было: «Не делай зла, и тебя не постигнет зло. Удаляйся от неправды, и она уклонится от тебя. Сын мой! Не сей на бороздах неправды, и не будешь в семь раз более пожинать с них». Слышишь, Григорий?

– А ещё было сказано – «Око за око, а зуб за зуб»! С одним уже расплатился. Осталось Галке должок вернуть! – ствол выписал угрожающую кривую.

– Гриша! «Не прилагай греха ко греху, ибо и за один не останешься ненаказанным». Христос говорил: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какой мерою мерите, такою и вам будут мерить». Отпусти всех Гриша, и Господь отпустит тебе. А за то, что сделал – ответ держать будешь, но Господь милостив. Простит.

Ружьё в окне дрогнуло. Потом снова раздался отчаянно-звенящий голос Григория:

– Лишнего на себя не возьму! А Галка своё получит. Должна получить! А потом и я… В тюрьму не пойду! А теперь… уходи отец Пантелей, не доводи до греха!!

Внезапно массивная дверь подсобки приоткрылась, и из магазина вытолкнутые грубо прикладом и пинками, вылетели молодая, лет 35-ти, женщина и испуганная зарёванная девочка. Это были Елизавета Скольникова и ее дочь Наташа.

Миг – и толпа растворила их в себе, накрыв сочувственно-распахнутым гулом.

– Ай, молодец! Какой молодец этот ваш Дон Кихот! – не удержавшись и напрочь забыв о субординации, старший лейтенант в восторге хлопнул по плечу Сергея, – Панфилов! Звони в район! Сообщи – большая часть заложников на свободе. Скажи – всё под контролем, понял?

– Понял, – лейтенант нырнул в «уазик» к рации.

Священник, немного постояв, вновь двинулся к крыльцу магазина. Дуло карабина мгновенно высунулось из окна. На этот раз оно не дрожало.

– Стой! Я же сказал тебе, не доводи до греха! Уходи лучше. Уходи, отец Пантелеймон! Слышишь?

Самым пугающим было то, что сейчас Воронцов говорил почти спокойно. Оперативники знали, что это значит, когда истерику сменяет подобное спокойствие. Ничего хорошего.

– Не могу, сын мой, – Сокрушённо развёл руками «Дон Кихот», – Сан не позволяет. Христос как говорил? «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Ибо я пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию». Ты заблудился в грехах своих как ребенок в лесу, вот я и пришел тебя вывести.

Раздавшийся смех, напоминал карканье простуженной вороны:

– Я лесник, отче! Я в лесу, как дома. Последний раз прошу – уходи!!

На улице воцарилась такая тишина, что стал слышен каждый шорох. Даже птицы замолкли как при наступлении грозы. И в этой тишине отчётливо прозвучал шепот «старлея»:

– Ждать нельзя! Сейчас по команде – ты, Одинцов, делаешь перебежку к окну и прячешься под ним. Ты, Панфилов, – влево, к служебному входу. Я – на прикрытии, если этот чудак на букву «м» начнёт палить! Задача ясна?

– Так точно! – почти синхронно прозвучало в ответ.

– Выполняйте! Да, и вот ещё…, – «старшой» нехотя дополнил, – если другого варианта не будет, стреляйте на поражение. Ответственность беру на себя, как командир группы. Приготовились… Раз, два, три! Пошли!

ЛАБОРАТОРИЯ МОЛЕКУЛЯРНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ. 2744 год.

– Стас, что с маршрутом? – глава пространственного ориентирования во времени Артур Гаспарян нетерпеливо увеличил голограмму ведущего кэтчера группы «Карма» Лейникера.

– Линда говорит всё идет по плану. Опасности для «дрифтера» нет. Ты зря так переживаешь, Артур.

– Хорошо. Продолжайте. Удачи вам!

Гаспарян устало смежил веки и на мгновение отключился от бесконечного потока поступающих прогнозов. В конце концов, есть аналитики и кэтчеры. А решение по маршруту – он примет позже.

– Удачи всем нам, шеф! – квакнула четырёхмерная прозрачная голова Лейникера и голограмма погасла.

Плечо так больно поздоровалось с подоконником, что лейтенант Панфилов даже ругнулся сквозь плотно сжатые зубы: «Не рассчитал чуток. А, ерунда! Главное – я тут». Чуть повернув голову, он увидел метнувшуюся к двери подсобки тень Одинцова: «Молодец! Тоже на месте».

Всё было сделано быстро и точно, и будь преступником кто другой, а не Воронцов, успех был бы гарантирован, но никакой манёвр, каким бы стремительным и слаженным не казался, не мог ускользнуть от натренированных на охоте, рысьих глаз лесника. Упустив возможность остановить врагов в форме, он переключился на врага в сутане, почему-то связав манёвр захвата, с фигурой стоящего открыто священника. В голову бросило кровью, и уже почти ничего не соображая от ярости, он истошно заорал:

– А-а-а! Вот вы как?? А на!!

Два выстрела в отца Пантелеймона были произведены почти в упор. Толпа ахнула.

Повисшая за этим «ах» тишина улетела пороховым облачком, оставив священника на том же месте. Он был не только невредим, но даже не замедлил движения. Поднятая рука крестила потенциального убийцу, а чуть спутанная грива седеющих волос беззащитно подставлялась налетевшему ниоткуда холодному ветру.

– Чудо! Чудо! Господь явил руку свою! – истерический крик из толпы словно подстегнул группу захвата.

Профессионал тем и отличается от обычного человека, что работает почти на инстинктах. Не пытаясь ничего объяснять, Панфилов всем телом бросился на дверь, тогда как Одинцов вышибив ногой стекло, метнулся в сторону, чтобы занять более удобную позицию для стрельбы. В оконный проём была отлично видна цель, а палец уже мягко потянул собачку курка, и… здоровый рыжий котище, тупо ткнулся головой в сапог на уровне голени, подхалимски мурлыкая.

– Пошёл отсюда! Брысь, говорю! – момент для выстрела был упущен.

– Не стреляй! Не стреляй Саша!! Он сдаётся! – отец Пантелеймон метнулся к участковому, расправив крестом руки.

Лесник отбросил в сторону карабин и опустился на колени.

– Сидеть! – сухо щёлкнули наручники.

Воронцов опустив голову, страшно по-мужски завыл.

– Ну чё, гад, доигрался? – лицо «старлея» было мстительно багровым, – повой, повой… Скоро еще не так завоешь! Панфилов! Веди в машину. Да, позвони в район и скажи «отбой». Взяли голубчика. Одинцов! Проверь что с продавщицей и Прохоровым.

Он повернулся к священнику и медленно, очень медленно, произнёс:

– Не знаю я, уважаемый, есть Бог или нет, не в религиозной семье воспитывался, но в вашем случае – точно есть! Видел. А я привык верить своим глазам. Спасибо, отец!

– Верить или не верить – дело личное, – священник уступчиво наклонил голову, – Христос говорил: «Бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет». Благословляю тебя сын мой, будь справедлив и в помыслах честен.

Только сейчас стало заметно как он стар и немощен. Чуть пришаркивая, отец Пантелеймон повернул в сторону церкви и все деревенские, не только бабы, но и мужики, уважительно кланялись ему вслед.

– Да…, вот тебе и Дон Кихот!

«Старлей» потёр ладонью лоб и хмыкнул.

В это время в окно высунулся радостный Одинцов.

– Товарищ старший лейтенант! Пётр Семёнович! – его довольная физиономия вернула «старшого» к реальности, – Живы! И Воронцова, и Прохоров!

– И Прохоров?!

– Так точно! И Прохоров!

Старший опять покачал головой:

– Дон Кихот…, м-да.

ЭПИЛОГ

Кабинет старшего лейтенанта Ерёменко был скучен как любое казённое помещение. Стол, два стула, засохший от заталкиваемых в горшочек «бычков» цветок и непременный пузатый сейф. Истинным украшением милицейского интерьера была молодая женщина лет тридцати с небольшим. Она нервно перебирала пальцами платок, время от времени прикладывая его к заплаканным небесного цвета глазам. Ещё не отхлынувший после захвата, «старшой» искоса поглядывал на жену Воронцова, нетерпеливо постукивая по столу карандашом. Исписанный лист с её показаниями, никуда не годился. Курам на смех. Но ничего исправлять она не хотела.

– Так когда, ты говоришь, заменила ему патроны на холостые?

– Вчера, – Галина ещё ниже опустила голову, – когда он стал орать, что всем покажет. Угрожал. Мне, детям. Взбесился! Вот я, от греха подальше, и выкинула боевые заряды. Как чуяла!

– Ну-ну…

Почувствовав в недоверие в ерёминском голосе, Галина резко подняла голову и неожиданно горячо выпалила:

– Товарищ начальник! Да он неплохой мужик! Шальной только! Афганец. Две медали имеет! Это он из-за меня! Любит сильно! Он ещё до свадьбы вытворял кренделя! И мама моя говорила: «Ой, Галка, всем ревнивцам ревнивец». А если я его любила? И сейчас люблю! Я ж…

– Подожди, подожди Галина! – примирительно поднялась милицейская ладонь, – Не адвокатствуй. Ты вот что проясни. Как с Прохоровым-то получилось?

Голова женщины снова поникла:

– А что с Прохоровым…, наговоры это. В деревне, сами знаете, языки как помело. Треплют, чего сами не знают.

– Я не об этом! Как жив он остался?

– Так что, – в её глазах засветилась усмешка, или это «старшому» только показалось, – Гришка когда в него стрельнул, он со страху за прилавок и завалился. Обгадился даже… А когда падал – черепушкой прямо в стеллаж и сунулся. Ну, где банки с маринадами. И сомлел. Гришка то совсем ошалелый был. Пальнул ещё раз и успокоился. Думал – зашиб. А когда вы приехали – он на вас всё внимание, а этот Прохоров – возьми и очнись. Бежать хотел. А я ему и говорю: «Лежи тихо! Не двигайся! Может и пронесёт. Увидит что живой, добьёт».

– Понятно, – кивнул «старлей», – тактическая уловка.

– Что?

– Это я так. Продолжай.

– А чего продолжать, – шмыгнула Воронцова распухшим носом, – дальше вы сами знаете.

Она помолчала и вдруг исступлённо забормотала:

– А что с Гришей теперь будет, товарищ начальник? Не убил же никого, не ограбил. Ну, шишка у Прохорова, так заживет! Может, не засудят, а?

– Я, Галина Сергеевна, не судья, – вздохнул Ерёменко, – адвоката хорошего нужно. Только хорошие – не дешёво стоят. Вот так то!

– Ну что ж, значит, так тому и быть! – насупилась женщина.

– Ты о чём это?

– А? – она вынырнула откуда-то глубоко из своих мыслей, – да я о быке. О Никаноре нашем.

– А бык тут причём? – удивлённо сморщил брови старший лейтенант.

– Бык? Продам. Вот и деньги на адвоката. Ревнивцем ревнивца выкупать придётся!

– Да, история… – не удержавшись, хмыкнул хозяин кабинета, – ну так иди, Галина! Вопросов больше не имею.

Он задумчиво посмотрел ей в спину и вдруг, вспомнил то, что хотел спросить с самого начала:

– Постой! И всё-таки… – в глазах светился неподдельный интерес, – почему ты именно вчера подменила патроны? Ты говорила, он и раньше буянил и угрожал. Но почему именно вчера?

Помедлив, она достала из сумки, висевшей на плече, маленькое карманное зеркало и положила на стол.

– Не знаю. Смеяться наверно будете. Смотрите. И ни с того, ни с сего. Очень плохая примета. Вот я и подумала…

Зеркало было покрыто сеточкой маленьких трещин.

– Ясно… – Ерёменко осторожно протянул ей кругляшок обратно, – кстати, отец Пантелеймон ваш, написал, что претензий к твоему мужу за стрельбу не имеет. И просил тебе передать, чтобы ты зашла к нему. Помочь тебе собирается. Поняла?

– Поняла. Кивнула она в ответ, – Спасибочки!

Дверь хлопнула, а Ерёменко ещё несколько секунд смотрел ей вслед. Крякнул, почесал нос и повертев в руках листок с её показаниями, снова повторил:

– Да…, история. И даже с Дон Кихотом. Хоть романы пиши. Панфилов! Давай следующего!