Вершители. Часть 2. Копьё Маары

Глава 1. Снова в школу

Сон какой-то странный. Будто идет она по синему льду. Прозрачному. Гладкому как зеркало. Идет осторожно, медленно переставляя ноги в неудобных ботинках, синих, из грубой негнущейся кожи, с громоздкой и очень скользкой подошвой (в жизни у нее не было такой обуви). Где-то там, под многометровой толщей льда важно проплывают чужие тени. Одна, вторая… У самой поверхности, мелькнула и растаяла в глубине блестящая чешуйчатая спина… Бросает в холод, и липкий, противный страх перехватывает дыхание. Единственное, что важно – вернуться назад.

Трыынь – трыыынь… Трыыынь – трыынь… Трыыынь – трыыынь…

Аякчаана вынырнула из чудесного сна, недобро поглядывая на синий экран телефона: «Семь – двадцать, подъем».

Шумно вздохнув, она спустила ноги с кровати, удачно сразу попала в теплые пушистые тапки, – мама, и, улыбнувшись, привезла из командировки, – улыбнулась приятному ощущению, потопала вниз, на кухню. Чай заваривать. Выходя из комнаты, она сдернула одеяло со сладко похрапывающей сестры:

– Оюна, вставай! Бутеры заканчиваются, – пошутила она над толстушкой – сестрой. Та в ответ томно пробасила что-то вроде «Я не сплю», перевернулась на другой бок, плотнее заворачиваясь в теплое одеяло. Ну и пусть поспит еще пять минут – будильник-то старшая сестра не выключила. Сейчас сработает повтор, и будет трынькать, пока не нажмешь кнопку «отбоя». Но для этого надо найти телефон! А для этого (Ха!) – открыть глаза и вылезти из-под теплого одеяла!

Вполне довольная собой, Аякчаана вышла в коридор.

Там еще царила сонная тишина. Все спали.

Так повелось с самого ее семилетия. Шесть лет назад в день рождения отец подарил ей большую коробку для рукоделия, в которую они с мамой положили и нитки, и иголки, и кусочки ткани, ленты и кружева. Это означало, что Аякчаана выросла и стала полноправной маминой помощницей. На нее были возложены обязанности, которые она, как прилежная дочь, должна была выполнять.

Выходной ли, праздник ли, каникулы ли, она вставала раньше всех в доме и готовила завтрак для всей семьи. Она убирала в комнатах, стирала и гладила одежду, следила за тем, чтобы в доме была вода и дрова.

В этом году Оюне тоже исполнится семь. И часть обязанностей она, Аякчаана, передаст ей. Что бы ей такое спихнуть? Этот вопрос мучил Аякчаану с начала лета. Пока она склонялась к тому, чтобы младшая сестра мыла посуду и кормила козу Осу – очень противную особу, вечно бодающую Аякчаану и норовящую укусить ее за палец…

С этими далеко идущими размышлениями она, стараясь не шуметь, спустилась по хлипкой лестнице на первый этаж, на цыпочках прошла мимо двери в дедушкину спальню, проскользнула в кухню, и только плотно закрыв за собой дверь, щелкнула выключателем.

Вчера она потратила весь вечер, чтобы навести здесь идеальный порядок (так сказать, на неделю вперед: очень уж не хотелось в первые дни после каникул торчать дома с тряпкой и ведром в руках вместо того, чтобы болтать с подружками), и теперь еще раз придирчиво оглядывала результаты своих трудов.

Тесная, довольно потрепанная временем кухонька, сияла чистотой. Стекла в маленьких оконцах до блеска вымыты, цветы на узких подоконниках расставлены по местам, а их листья блестели словно отполированные. Занавески аккуратно подвязаны, чисты и вкусно пахнут свежестью. Старенькие шкафы идеально вымыты, стол покрыт почти новой клеенкой, а белая электрическая печь выглядит, пожалуй, лучше, чем новая. Ковровые дорожки выстираны и натянуты так, что по ним парады можно проводить. Молодец, короче! Немного огорчало, конечно, что голубая краска на кухонных шкафчиках облупилась, и сквозь некрасивые трещинки видна прежняя, зеленая. Да и окна тоже требуют побелки. А весь дом – ремонта. Но это уж поправить она никак не может.

Она подошла к электрическому чайнику, примостившемуся на подоконнике рядом с чахлым кактусом, и включила его. Тот сразу весело заурчал, зашумел, приветствуя молодую хозяйку. Аякчаана зевнула. Надо молоко поставить для каши. Сегодня у нее по плану овсяная каша, праздничная, с ягодами и корицей. Дедушка такую любит.

Она достала с нижней полки холодильника литровую банку с козьим молоком, вылила его в большую пузатую кастрюлю, зажгла газ, снова зевнула. Сон никак не проходил.

На узкой полке пристроилось махонькое зеркало с когда-то ярко-розовой пластмассовой оправой «цветочком». Пока закипали вода в чайнике и молоко в кастрюле, Аякчаана прихорошилась: подтянула косички, распушила челку, белозубо улыбнулась сама себе.

За дверью послышалось шуршание: в мутном дверном стекле мелькнула розовая пижама младшей сестры.

– Не шуми! – Аякчаана, не дожидаясь, пока Оюна всех разбудит, открыла скрипучую дверь.

– Ты чего будильник не выключила? – обиженно терла заспанные пухлые щеки та. – Я пока его нашла, пол комнаты носом пропахала…

– На, вот, карауль, чтобы молоко не «убежало», – вместо приветствия Аякчаана подтолкнула сестру к плите, а сама быстро достала хлеб из хлебницы и принялась энергично его нарезать. Оюна послушно передвинулась, обреченно вглядываясь в молочную пену через стеклянную крышку:

– Ая, – жалобно позвала она.

– Чего тебе?

– А в школе страшно?

– Конечно, страшно, – хмыкнула Аякчаана. Это была ее недвняя забава – Оюна шла в первый класс, и очень волновалась, как у нее все получится. На рассказы взрослых о том, какая у нее будет замечательная школа, добрая учительница, она с сомнением вздыхала, ведь «эксперт» и «непосредственный участник» событий, старшая сестра, говорила совсем другое. Говорила: порют розгами (это тонкие гибкие веточки, Оюна как-то сорвала себе такую и для пробы ударила по ноге: эффект получился потрясающий, ревела пол часа, потом еще неделю рассматривала продолговатый синяк). Еще старшая сестра говорила: есть специальные темные комнаты с пауками и змеями, в которых запирают нерадивых учеников за «двойки» и плохое поведение. А еще говорила, что у ее, Оюниной, учительницы есть тайный дар – она умеет превращаться в большую прожорливую жабу с черными бородавками и съедает всех, кто окажется рядом с ней.

Конечно, Оюна смотрела фильмы про школу. Там ничего подобного не было. Но, кто его знает, вдруг ее школа – исключение.

И сегодня как раз надо идти в первый класс. Первое сентября. Мама форму погладила, и ей, и Аякчаане. Банты приготовила, большие, белоснежные. И колготки белые. И туфли. И ранец достали – новый, нежно – розовый, с большеглазыми феями с блестящими крылышками за спиной. Вдруг она сегодня получит «двойку» или сделает что-то не так, и ее, такую нарядную, посадят в ту ужасную комнату с пауками и змеями…

– Да ты уснула, что ли! – Аякчаана с силой толкнула ее, быстро снимая с плиты кастрюлю, переполненную пушистой пенкой. – Ничего тебе доверить нельзя! Сказала же – следи, чтоб не «убежало»! – Ругалась она, вытирая дымящиеся лужицы молока, но оно неумолимо темнело, оставляя на белой плите неаппетитные разводы, а в кухне – едкий запах. – Открой окно!

Оюна подбежала к окну, дернула за раму, та с треском распахнулась, увлекая за собой несколько цветочных горшков. Аякчаана даже подпрыгнула от грохота – конечно, мамины любимые фиалки и эти, как их там… орхидеи.

– Ой, – только и пропела первоклассница.

– Ай, – передразнила ее сестра.

Дверь скрипнула, пропуская внутрь кухни дедушку.

– Ну, ничего, ничего, – мгновенно оценив обстановку, покачал головой он. – Торопливость еще никому хорошую службу не сыграла.

Оюна шмыгнула носом и полезла в шкафчик под раковиной – за совком и веником, а Аякчаана, бросив оттирать плиту, поспешила взять кружку, налила в нее чай и подала дедушке.

– На, дедушка Учур, выпей, разбудили мы тебя.

– И тебе доброе утро, внученька, – дедушка улыбнулся. Сухими пальцами, в глубоких морщинках, взял кружку, с наслаждением вдохнул ароматный чай.

– Что приключилось-то тут у вас?

– Да, эта растяпа цветок разбила, – с раздражением буркнула Аякчаана.

– Не «эта растяпа», а «Оюна», – мягко поправил дедушка. – А ты что скажешь, внучка младшая?

Оюна, виновато мявшаяся с совком у открытого окна, подняла на дедушку полные слез глаза:

– Я в школу боюсь идти, – прохныкала она, – там злая учительница и комната с пауками!

Дедушка медленно перевел потемневший взгляд, посмотрел на Аякчаану, да так, что дотянулся до самых потаенных уголков ее мыслей.

– Подойди ко мне, Аякчаана, – тихо сказал дед, с глухим стуком поставив чашку на стол. Аякчаана сразу съежилась. Ой, что сейчас буде-е-е-т…

– Ты зачем сестру пугаешь? – прошептал Учур. – Зачем неправду говоришь? Зачем напраслину на хорошего человека возводишь? – Аякчаана молчала. Зато Оюна покраснела до кончиков волос, виновато оглядываясь на посеревшее лицо сестры:

– Я ему ничего не говорила! – умоляюще прошептала она одними губами. – Я не знаю, как он узнал…

Учур и это услышал. Его морщинистое лицо стало еще более строгим, а глаза наполнились колючей темнотой, и она тонкими напряженными змеями повисла в воздухе.

– А мне и не надо ничего говорить. Сам все вижу… Оюна, встань ровно! – приказал он. Та замерла. И властно прошептал. – На меня посмотри…

Глаза у Оюны распахнулись, она перестала моргать, и, кажется, дышать. Руки безвольно повисли вдоль тела. По тесной кухоньке в далекой эвенкийской деревне растекался запах сырого камня. Аякчаана остро почувствовала его – он всегда появлялся, когда дедушка сердился. И это было самое страшное – рассердить дедушку, своего главного заступника и помощника во всех начинаниях и делах. Главного друга и опору.

– ПРОСТИ! – крикнула она и бросилась к нему в ноги. Обхватив его сухие колени, она со всей силой вжалась в них. Запах сырого камня стал медленно отступать, а темнота рассеялась. Оюна тяжело дышала за спиной. Тоже напугалась. – Прости, дедушка, я же шутила просто, без злой мысли, – она держала в ладонях узкое морщинистое лицо, стараясь держать его так, чтобы были видны глаза.

– Не мне говори «прости», а вот ей, – он указал на Оюну.

– Оюна, прости, я шутила, когда говорила гадости про школу и твою учительницу.

Та испуганно перевела взгляд со старшей сестры на дедушку и обратно, но промолчала.

– Не бойся, Оюна, – дедушка снова улыбался, – Аякчаана будет с тобой. Если тебя кто-то обидит или напугает, ей говори… – Он погладил старшую внучку по голове. – Она тебя в обиду не даст… И вот еще что, – его тон вдруг стал непривычно деловым. – Ты, как уроки закончатся, сразу домой беги, не задерживайся. К нам гости приедут, надо чтобы ты дома была.

Аякчаана онемела: какие гости? Мама ничего не говорила про гостей. А дедушка тем временем, медленно встал, и, похлопав ее по плечу, добавил:

– Это ко мне гости, внучка. Твоя мама еще о них не знает.

Он словно читал ее мысли.

Нет. Не так. Он ЧИТАЛ ее мысли.

Ее дедушка Учур был шаманом. Главой эвенкийской общины, одной из самых больших в Якутии. Несколько месяцев он проводил в тайге. Один. Без оружия. Говорят, его даже волки боятся, а медведи поклоняются как равному.

Говорят, он слышит шорох ветра с самого побережья Ледовитого океана.

Говорят, он усмиряет ветры и властен над всеми водами, ее дедушка Учур.