Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Соляной бунт
1
Набат над Москвой ширится, подыхают над старым городом красные облака; жестяные главы на многих церквах стали золотыми.
– Стрельцы тоже по нас!
– Их тоже жмали – метятся!
Нашли палача. Палач не посмел перечить народу.
– Ходил твой кнут по нас – нынь пущай по боярам ходит!
Палач пошел в Кремль; за палачом толпа – кто потрезвее. Стрельцы – те пошли во хмелю.
– Подай сюда Плеще-е-ва-а!
– Самого судить будем!
В деревянном дворце царя, видимо, решили судьбу царского любимца.
На обширном крыльце с золочеными перилами стоял матерый ширококостный молодой царь в голубом кабате с нарамниками, унизанными жемчугом. Близ царя – воевода Долгорукий – в черной бороде проседь, из-под густых бровей глядят ястребиные желтые глаза. Князь одет по-старинному в длиннополом широком плаще-коце, застегнутом золотой бляхой на правом плече. Сзади царя – кучка бояр.
Перед царем, кланяясь в землю часто и униженно, сверкая лысиной, ползал на коленях пузатый боярин с пухлым лицом и сивой бородой. Черная однорядка волочилась за ним, слезая с плеч.
– Государь! Государь! Служил ведь я тебе и родителю твоему – себя не жалел! Попомни услуги, – пошто даешь меня на поругание холопам? Гож я, гож еще! Тоже и буду служить псом верным, и службу где дашь – туда отъеду, и какую хошь службу положи…
Парь отвернулся, молчал.
Сказал Долгорукий резко и громко:
– Вор ты, судья! За службу кара.
– Бью и тебе челом, князь Юрий!.. Молви за меня государю слово, за душу мою постой, а я…
Круглые глаза князя глядели сурово на судью.
– Лазал перед государем с оговором – нынь «молви»!
– Ой, князь Юрий! Пошто мне тебя хулить, ой, то ложь, князь!
– Подай сюда Плещея-а!
Долгорукий молодо и звонко сказал:
– Палача сюда!
Плещеев, подавленный, уткнув лицо в полу однорядки, плакал.
На крыльцо поднялся палач. Облапив, понес Плещеева вниз по ступеням, но обернулся, спросил:
– Провожатый дьяк – кто?
– Казни судью! Вина его ведома.
Долгорукий отошел в глубь крыльца.
– Бояре, родные мои, кровные, молю, молю, молю! – кричал Плещеев и, встав на ноги, упирался.
Стрельцы, помогая палачу, пинали Плещеева.
Царь и бояре видели, как волокли Плещеева. Царь плакал. Кто-то из бояр сказал:
– Допустим смерда к расправным делам – не то увидим!
Бояре придвинулись к перилам, глядели, охали, а в это время на крыльцо по-кошачьи мягко вбежал человек в сером сукмане, пал перед царем на колени, заговорил, кланяясь:
– Не осуди, государь! Дай молыть слово…
Царь попятился, но сказал:
– Говори!
– Не стрельцы мутят народ, государь, а пришлый детина, коего рода – не ведаю; приметины его – ширококост, лицо в шадрннах малых, голос – как медяный колокол!
– Уловите заводчика!
Царь отошел к дверям в сени. Человек в сукмане хотел незаметно юркнуть с крыльца, но его уцепили за полу, из-под полы истца вывернулся и покатился вниз по ступеням тулумбас. Старый боярин в синей котыге с тростью в руке держал истца за полу, шел с ним вниз и говорил:
– Уловите заводчика, справьте государю угодное… В кабаках водку огнем палите – к водке бунтовщик липнет. Да примечайте которого…
– Наших, боярин, много посекли бунтовщики в погребах боярина Морозова…
– А за то и посекли, что дураки! Дураков и бить. Киньте сукманы, шапки смените, людишками посадскими да смердами оденьтесь…
Истец хотел идти, но боярин держал его. Старик вскинул волчьи глаза, прислушался к говору бояр и тихо заговорил:
– Ежели ты, холоп, еще раз полезешь на царские очи, то будешь бит батогами, язык тебе вырежут воровской! Твое есть сей день счастье, что палач поганил, по слову Юрия-князя, крыльцо! Иди – ищи.
Не смея нагнуться поднять тулумбас, истец быстро исчез.
– Государь выдал! – крикнул палач, ведя Плещеева.
Много рук подхватили палача и судью за воротами Кремля, а на площади заухало тысячей глоток:
– Наш теперя-я!
Толпа бросилась к палачу, на нем затрещала рубаха, свалилась шапка, тяжело придавили ногу. Палач толкнул от себя судью:
– Сгоришь с тобой!
Толпа подхватила судью; сверкнули топоры, застучали палки по голове Плещеева.
– В смирной одеже!
– Сатана-а!
– Бархаты, вишь, дома-а!
Платье Плещеева в минуту расхватали, по площади волокли голое тело. На трупе с безобразным подобием головы болтались куски розовой шелковой рубахи, втоптанные в мясо ногами народа.
– А наши дьяка ухлябали!
– Назарку Чистова сделали чистым!
– Тверская гори-и-т!
– Мост Неглинной гори-и-т!
– Большой кабак истцы зажгли!
– Туды, робяты-ы! Сколь добра сгибло-о!
