Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века

Глава 6. Йемениты и маадиты

За исключением антагонизма, возникающего из-за столкновения фундаментальных принципов, которые всегда были и всегда будут предметами споров человечества, ни в Европе, ни в Азии не было противостояния более упорного как среди мусульман, так и среди христиан, чем ставшего результатом расовых антипатий. Такие антипатии существовали веками, пережив все политические, социальные и религиозные революции.

Мы уже вкратце упоминали о том, что арабская раса состоит из двух отдельных и враждебных друг к другу ответвлений. Теперь мы уточним это утверждение и подробно укажем на далеко идущие последствия этого факта.

Согласно восточной традиции прослеживания корней нации до эпонимного родоначальника, представители самой древней из двух ветвей утверждают, что ведут свое происхождение от некого Кахтана. Его арабы, познакомившись со священными текстами иудеев, идентифицировали с Йоктаном, согласно Книге Бытия, одним из потомков Сима. Потомки Кахтана, утверждают они, вторглись в Южную Аравию за много веков до начала христианской эры и покорили народ неизвестного происхождения, населявший этот регион.

Кахтанидов обычно называли йеменитами, по названию самой процветающей южной провинции – мы в дальнейшем тоже будем именовать их так.

Представители другой ветви, согласно преданиям, вели происхождение от Аднана, потомка Исмаила, и населяли более северные регионы Аравии, включая Хиджаз – провинцию, раскинувшуюся от Палестины до Йемена, в которой находятся и Мекка, и Медина, – и Неджд, обширное плато, составляющее центральную часть Аравии. Этих людей называют маадитами, низаритами, мударитами и кайситами, причем названия применяются как к отдельным племенам, так и ко всей группе в целом. Кайс – потомок Мудара, сына Низара, сына Маада. Мы будем называть их маадитами.

В европейской истории нет ничего похожего на взаимную ненависть – иногда подавленную, но чаще горящую, существующую между этими двумя группами, всегда готовыми броситься друг на друга с ножами даже по самому пустяковому поводу. Регион Дамаска, к примеру, в течение двух лет стал театром ожесточенных военных действий, потому что маадит сорвал дыню, росшую в саду йеменита. В Мурсии кровь лилась рекой семь лет, потому что маадит, проходивший мимо поля йеменита, машинально сорвал виноградный лист. Сильные расовые антипатии временами существовали и в Европе, однако они всегда были естественным следствием отношений между победителем и побежденным. В Аравии между тем ни одна раса не могла похвастать победой над другой. Это правда, что в древности маадиты Неджда признавали царя Йемена своим господином и платили ему дань, но они делали это по собственной воле. Дело в том, что какой-нибудь правитель был необходим, чтобы сохранить фанатичные орды от самоуничтожения, а вождю, избранному из одного из собственных кланов, не стал бы подчиняться ни один другой клан. Когда племена маадитов, временно объединившись под руководством того или иного вождя, восстанавливали свою независимость, что случалось отнюдь не редко, гражданская война заставляла их искать другого правителя. Вынужденные делать выбор между анархией и иностранным господством, вожди племен после длительной междоусобной борьбы собрались на совет. Они решили, что другого выхода нет – только вернуться под власть царя Йемена. Если платить ему дань баранами и верблюдами, он не позволит сильным угнетать слабых. В более поздние годы, когда Йемен был завоеван абиссинцами, маадиты Неджда были рады отдать в руки принца йеменитского происхождения – царя Хиры – умеренную власть, которая прежде принадлежала царю Йемена. Однако существует большая разница между добровольным подчинением, как это, и покорением иностранными завоевателями.

В Европе разница языков и обычаев воздвигла непреодолимый барьер между двумя расовыми группами, которых завоевание насильно собрало на одной территории. Но в мусульманской империи все было не так. Еще задолго до Мухаммеда йеменитский или химьяритский диалект (известный только по надписям, изучение которых активизировалось в недавнее время) – смесь арабского языка с языками покоренных племен – уступил место чистому арабскому языку, на котором говорили маадиты, обеспечившие для себя своего рода интеллектуальное превосходство. Если не считать некоторых диалектальных различий, две расовые группы с тех пор говорили на одном языке. Представляется, что в мусульманских армиях маадит без труда понимал йеменита. (Только в Махре, что на крайнем юго-востоке Аравии, сохранился древний язык, едва ли понятный другим арабам.) Более того, у них были одинаковые склонности и обычаи, и подавляющее большинство обеих групп было кочевниками. Когда же ими был принят ислам, у них появилась и общая религия. Короче говоря, разница между ними была куда менее существенна, чем между разными тевтонскими племенами, когда варвары вторглись в Римскую империю. Тем не менее, хотя причин, объясняющих расовые антипатии в Европе, не было на Востоке, такие антипатии не только существовали, но и развили стойкость, неизвестную на Западе. За три или четыре сотни лет родовая вражда исчезла в Европе, но среди бедуинов кровная вражда держится уже двадцать пять веков. Ее можно проследить до самых ранних времен, и конца ей не видно до сих пор. «Родовая вражда, – пишет древний поэт, – является наследием наших предков, и пока живы их потомки, она тоже будет жить». Да и в Европе эта вражда никогда не приводила к таким злодеяниям, как на Востоке. В наших предках она никогда не подавляла самые нежные и святые чувства. Мы никогда не слышали, чтобы сын ненавидел и презирал свою мать только потому, что она не принадлежит к роду его отца. Однажды йеменита, совершавшего ритуальный обход Каабы в Мекке, спросили, почему он молится только за отца, а за мать – нет. «Молиться за мою мать? – возмущенно воскликнул он. – Как я могу за нее молиться? Ведь она – дочь Маада!»

Об этой взаимной ненависти, передающейся из поколения в поколение, несмотря на общность языка, законов, обычаев, образа мыслей и, в какой-то степени, происхождения – ведь обе расы семитские, – мы можем сказать лишь одно: ее причины объяснить невозможно; они растворены в крови. Возможно, арабы VII века так же не смогли бы объяснить истоки этой взаимной ненависти, как и более поздние их потомки. На вопрос путешественников, почему они являются заклятыми врагами кайситов (маадитов), они отвечают лишь одно: взаимная ненависть между ними существовала с глубокой древности. Э. Робинсон писал: «Ни один человек – к кому бы мы ни обращались – не смог указать на корни или природу этого явления. Все отвечали, что ненависть существует с незапамятных времен и не имеет никакого отношения к религии». Ислам не только не уменьшил это инстинктивное отвращение, но и придал ему силу и остроту. Продолжая глядеть друг на друга с открытым вызовом, йемениты и маадиты теперь были вынуждены сражаться под одними и теми же знаменами, жить бок о бок, делить плоды победы. Эта тесная связь и повседневное общение лишь вызвали новые ссоры и столкновения. Вражда приобрела интерес и важность, которых не имела, пока была ограничена никому не известным уголком Азии. В последующие годы она пропитала Испанию и Сицилию, пустыни Атласа и берега Ганга кровью. В конечном итоге эта странная антипатия определила судьбу не только покоренных наций, но также латинской и тевтонской рас в целом, поскольку только она сдержала мусульман, стремившихся к завоеваниям, когда они уже угрожали Франции и всей Западной Европе.

Хотя на всем протяжении мусульманской империи две расовые группы постоянно конфликтовали, империя была такой обширной, а сотрудничество между племенами таким несовершенным, что ни один масштабный конфликт не привел к предрешенному концу. В каждой провинции велась собственная внутренняя война, и названия противоборствующих сил – как правило, названия наиболее многочисленных местных племен – всегда были разными. В Хорасане, к примеру, йеменитов называли аздитами, а маадитов – темимитами, поскольку племена азд и темим были самыми важными. В Сирии двумя партиями были кельбиты и кайситы. Кельбиты, имевшие йеменитское происхождение, составляли большинство арабского населения. Дело в том, что при халифате Абу Бакра и Омара, когда большинство племен йеменитов мигрировали в Сирию, маадиты предпочли обосноваться в Ираке.

Кельбиты и кайситы были в равной степени связаны с Муавией, чья мудрая и осмотрительная политика установила некое подобие равновесия между ними и обеспечила его доброжелательным отношением к обеим сторонам. Но даже он, несмотря на принятие правильных мер, не мог предотвратить периодических вспышек взаимной ненависти. Во время его правления кельбиты и фезара (кайситское племя) участвовали в генеральном сражении при Банат-Кайн. Позже кайситы стали чинить препятствия, когда Муавия пожелал, чтобы они признали Язида его преемником, на основании того, что его мать была из кельбитов. Она была дочерью Малика ибн Бахдаля, вождя племени, и в глазах кайситов Язид, выросший в племени матери, был кельбитом, а не Омейядом. Как Муавии удалось справиться с их противодействием, неизвестно. Кайситы, в конце концов, признали Язида наследником престола и хранили ему верность на протяжении всего периода его правления, которое, правда, было недолгим – около трех лет. Язид умер в ноябре 683 года, через два с половиной месяца после битвы при Харре, в возрасте тридцати восьми лет. После его смерти обширная империя оказалась без хозяина. И дело не в том, что Язид умер, не оставив сына – у него их было несколько. Но только халифат являлся выборным, а не наследственным. Этот важный принцип был заложен не Мухаммедом, который так и не пришел к решению по этому вопросу, а халифом Омаром. Этому праведному халифу, в отличие от Мухаммеда, нельзя было отказать в политической прозорливости, и он являлся признанным авторитетом в области законодательства. Именно он в своем обращении, произнесенном в мечети Медины, объявил, что, если любой человек будет провозглашен сувереном без голосов всего исламского мира, такое назначение не будет иметь силы. Это правда, что применение этого принципа всегда старались обойти. Но хотя Язид сам не был всенародным избранником, его отец заранее позаботился, чтобы ему была принесена клятва, как наследнику трона. Язиду не довелось совершить такой же шаг – помешала смерть. И его старший сын, названный Муавией в честь деда, не имел реальных прав на халифат. Тем не менее не исключено, что ему удалось бы добиться признания, если бы его согласились поддержать сирийцы, творцы халифов той эпохи. Но они не согласились, и прошел слух, что сам Муавия не слишком рвется к власти. Заметим, что истинные чувства этого молодого человека остаются для нас тайной. Если верить мусульманским историкам, Муавия ни в чем не походил на отца. В его глазах правда была на стороне мединцев, и, услышав о победе при Харре, разграблении Медины и смерти сподвижников пророка, он расплакался. Но эти историки, предубежденные теологическими учениями, нередко фальсифицировали историю. Им противоречит современный испанский хронист, писавший практически под диктовку сирийцев, обосновавшихся в Испании, который заявил, что Муавия был копией своего отца. Как бы то ни было, кайситы не склонились бы перед принцем, мать и бабка которого были кельбитами, и не подчинились они кельбиту – Хасану ибн Малик ибн Бахдалю, правителю Палестины и района Иордана, который взял на себя бразды правления от имени своего внучатого племянника. Кайситы повсюду проявляли враждебность, и один из их вождей, Зофар (Зуфар) из племени килаб, даже поднял знамя восстания в районе Киннисрин, откуда изгнал кельбитского правителя Саида ибн Бахдаля. Поскольку было необходимо выдвинуть кандидата-конкурента, Зофар объявил таковым Абдуллаха ибн Зубайра, к делу которого кайситы, однако, не проявляли ни малейшего интереса. Так ортодоксальная партия получила странного союзника. Поскольку он намеревался поддержать интересы сыновей сподвижников пророка, Зофар счел своим долгом произнести с кафедры назидательную публичную речь. Однако даже будучи неплохим оратором и поэтом – в манере арабов-язычников, – он, к сожалению, не владел религиозной тематикой и был непривычен к вкрадчивым заверениям. Он был вынужден прерваться в середине первого же предложения, а его братья по оружию встретили его речь громким смехом.

Муавия II пережил отца на сорок дней – или на два с половиной месяца – период нам точно не известен. Впрочем, это не важно. В любом случае воцарилась анархия. Жители провинций, которым надоело отношение к ним сирийцев как к покоренным народам, сбросили ярмо. В Ираке халиф – или эмир – сегодня выбирался, а завтра свергался. Ибн-Бахдаль так и не решил, объявить себя халифом или, учитывая, что его не признает никто, кроме кельбитов, объявить о своей готовности подчиниться Омейяду, избранному народом. Шансы на успех у любого отдельного человека были очень малы, и потому среди Омейядов было не так легко найти желающего стать кандидатом. Валид, сын Абу Суфьяна и бывший правитель Медины, согласился, но, когда он молился над телом Муавии II, его поразила чума, и он умер. Ибн-Бахдаль хотел бы видеть халифом Халида, брата Муавии, но тому было только шестнадцать лет, и, поскольку арабы не стали бы терпеть на месте халифа подростка, идея оказалась неприемлемой. Он обратился к Осману, бывшему правителю Медины, однако последний, считая, что дело его семьи проиграно, отказался и объявил о поддержке более удачливого Ибн-Зубайра, партия которого ежедневно увеличивалась. В Сирии все кайситы высказались за него. Заняв главенствующие позиции в Киннисрине, они вскоре стали хозяевами Палестины. Правитель Эмесы ансар Нуман ибн Башир тоже был сторонником Ибн-Зубайра. Ибн-Бахдаль, с другой стороны, мог рассчитывать только на Иордан, наименее важный из пяти регионов Сирии. Там население поклялось подчиняться ему с единственным условием – что он не отдаст халифат ни одному из сыновей Язида, которые еще слишком молоды. В самом важном сирийском регионе, Дамаске, правитель Даххак из племени фихр – то есть из курашитов окрестностей Мекки, в отличие от курашитов города, – сохранял нейтралитет. На самом деле он никак не мог принять решение. Бывший командир стражи, он был близким доверенным лицом Муавии I, и ему было трудно смириться с мекканским кандидатом. Но, будучи маадитом, он не желал иметь общих дел с вождем кельбитов. Отсюда и нерешительность. Чтобы выяснить намерения правителя и населения Дамаска, Ибн-Бахдаль послал правителю письмо, которое следовало зачитать в мечети в пятницу. В письме было много лести Омейядам и выпадов в адрес Ибн-Зубайра. Ибн-Бахдаль опасался, что губернатор откажется зачитать письмо на публике, и принял меры предосторожности. Он дал копию письма гонцу, приказав, что, если Даххак не прочитает оригинал арабам Дамаска, гонец должен был сделать это сам. Все получилось так, как он ожидал. В пятницу, когда Даххак поднялся на кафедру, он даже не упомянул о письме, которое получил. После этого гонец Ибн-Бахдаля встал и зачитал письмо людям. Едва он закончил чтение, как со всех сторон раздались крики: одни кричали, что Ибн-Бахдаль прав, другие утверждали, что он лжет. Начались беспорядки, и священная территория, которая во всех мусульманских странах служила местом политических дискуссий и религиозных церемоний, наполнилась криками – кайситы и кельбиты оскорбляли и всячески поносили друг друга. Наконец Даххаку удалось добиться молчания, и служба завершилась. Но о своем собственном мнении он так и не сказал ни слова.

Такова была ситуация в Сирии, когда солдаты Муслима вернулись домой. Но Ибн-Окба больше ими не командовал. Упомянем вкратце о событиях, которые тем временем происходили. После захвата Медины тяжелобольной Муслим, который даже не вставал во время битвы при Харре, решил больше не следовать советам своих врачей. Он считал, что покарал мятежников и теперь может спокойно умереть; а поскольку он отомстил убийцам Османа, Аллах простит ему грехи. Когда армия находилась в трех днях пути от Мекки и Муслим почувствовал, что конец близок, он послал за Хусейном, которого Язид назначил командующим на случай смерти Муслима. Хусейн был из племени сакун, а значит, как и Муслим, кельбитом; но только последний презирал его и сомневался в его способностях и хватке. Он обратился к Хусейну с грубой прямотой, столь характерной для него: «Ты вот-вот займешь мое место, хотя ты и ишак. Я не уверен в тебе, но воля халифа должна быть исполнена. Внемли моему совету; он тебе поможет, ведь я знаю, кто ты. Остерегайся хитростей курашитов: не слушай их льстивых речей. Помни, что, когда ты подойдешь к Мекке, тебе необходимо сделать три вещи: храбро сражаться, взять в плен жителей и вернуться в Сирию». Сказав это, он испустил последний вздох.

Хусейн, осадив Мекку, вел себя так, словно желал лишь одного – доказать, что Муслим, не доверявший ему, был не прав. Никто не упрекнул бы его в недостатке храбрости, да и религиозные соображения ему не мешали, поэтому он превзошел в поругании святыни даже самого Муслима. Его катапульты сначала метали огромные камни в Каабу и разрушили ее колонны; затем по его приказу сирийский всадник под покровом ночи метнул копье с привязанным к нему факелом в шатер Ибн-Зубайра, поставленный во дворе мечети; шатер вспыхнул, огонь перекинулся на занавесы храма, и священная Кааба, самая священная из всех мусульманских святынь, сгорела дотла. Заметим, что есть и другие версии причин пожара. Мы привели самую раннюю, представляющуюся наиболее достоверной.