Дорогие гости

5

Завивка держалась до самого конца дня, но наутро по пробуждении Фрэнсис выглядела как пациентка психиатрической клиники: с одной стороны головы волосы выпрямились, слежались и висели безжизненными прядями, а с другой – дыбились спутанными кудрями, расчесать которые было невозможно. Не зная, что еще с ними делать, Фрэнсис до упора отвернула кран ванны и сунула под него голову. От завивки не осталось и следа, но волосы, высохнув, стали нелепо топорщиться.

Внимательно рассмотрев Фрэнсис, мать осталась далеко не в таком восторге, как накануне.

– Почему бы тебе не попросить миссис Барбер привести твою прическу в порядок? Вчера у нее получилось совершенно замечательно.

Но когда Фрэнсис обратилась за помощью к Лилиане, между ними опять возникла мучительная неловкость. Лилиана показала, как следует укладывать волосы, чтобы они лежали естественными волнами. Она стояла за ней у трюмо в спальне, поправляя пряди кончиками пальцев, но упорно избегала встречаться с ней взглядом в зеркале и все время сохраняла такую настороженную позу, будто входит в колючие заросли и боится поцарапаться. У Фрэнсис тоскливо сжималось сердце. Она чувствовала, что своим вчерашним признанием разладила, разрушила их дружбу. И чего ради, спрашивается? Во имя честности. Во имя принципа. Во имя старой любви, которая в любом случае уже давно угасла, вечность назад.

В последующие дни Фрэнсис продолжала считать свою новую стрижку чересчур экстравагантной, но, получив множество комплиментов от подруг матери и соседей, она в конце концов решила, что с прической все в порядке. Мистер Барбер, расхаживая по дому, весело насвистывал «Немножко не в своем уме», и Фрэнсис восприняла это как своего рода похвалу. А Кристина при виде нее слегка опешила: «Ого!.. Недурно, совсем недурно, хотя такая стрижка подчеркивает твою тяжеловатую челюсть» – и это Фрэнсис тоже сочла за комплимент. Даже парнишка, приносивший мясо, стал смотреть на нее как-то по-другому. В общем, все восхищались ее новым образом, – все, кроме Лилианы. Такое впечатление, что их дружба, набиравшая обороты, вдруг резко остановилась, визжа тормозами, и дала задний ход. Почти неделю они общались как домовладелица и квартирантка – просто обменивались незначительными фразами, случайно сталкиваясь на лестнице, лестничной площадке или в холле. В «Анне Карениной» Китти ждала ребенка, Анна с Вронским были глубоко несчастны, и трагическая развязка приближалась. Но ни литературных разговоров, ни пикников в парке, ни совместных перекуров на пороге задней двери больше не было. И никаких упоминаний о вечеринке у Нетты.

Фрэнсис не могла не заметить, что и раздоры с Леном тоже прекратились. Даже более того. Однажды вечером супруги ушли куда-то с мистером Уисмутом и его невестой и вернулись только в половине первого: поднялись на цыпочках по лестнице, принеся с собой ощущение многолюдного сборища, громких голосов, музыки, смеха, звона бокалов, – во всяком случае, так показалось Фрэнсис, напряженно прислушивавшейся в темноте. А в другой вечер у них долго орал патефон, проигрывая пластинки с танцевальной музыкой. Ближе к ночи, направляясь к себе в спальню, Фрэнсис мельком увидела через приоткрытую дверь гостиной, что они двое сидят в розовом плюшевом кресле, тесно прижавшись друг к другу. Мистер Барбер играл то ли с марионеткой, то ли с куклой, заставляя ее скакать по своим коленям, а Лилиана зачарованно наблюдала, засунув босую ступню ему под отворот брючины и бесцельно трогая пальцами ромбовидный орнамент на его носке. Вид этих лениво шевелящихся пальцев произвел на Фрэнсис неожиданное действие: она вдруг сильнее, чем когда-либо, почувствовала одиночество. Она тихонько прошла в свою комнату, разделась, не зажигая свечи, и свернулась клубком в постели, охваченная беспросветной тоской. Зачем ей жить? Ее сердце иссохло, омертвело – оно что сморщенный чернослив, что древняя окаменелость, что кусок застывшей лавы. Ее рот словно набит золой. Все безнадежно, все тщетно…

На следующее утро в туалете Фрэнсис обнаружила, что пришла «подруга». Почему это называли «подругой», она никогда не понимала – уж скорее, «враг у ворот». Тем не менее при виде алого пятна на гигиенической прокладке ей полегчало. Женщины всегда малость не в себе перед этими днями, подумала Фрэнсис, и не виноваты в своем подавленном настроении. Она сказала матери, что у нее легкий приступ невралгии, и весь день провела в постели с грелкой.

Полулежа на подушках, ощущая шеей шелковистость коротких волос, Фрэнсис слышала, как Барберы ходят взад-вперед по лестничной площадке. Время от времени доносился голос Лилианы: сейчас, вне ее физического присутствия, старательно поставленные интонации в нем казались совсем неестественными, и ее смех звучал резко, с привизгом. Фрэнсис в который раз задалась вопросом: что, собственно говоря, у нее с Лилианой общего? Может быть, они сошлись просто от скуки, от нечего делать? Ну вот как они проводили время вдвоем? Прогулки в парке, рахат-лукум… убогие, банальные развлечения. Глядя на платяной шкаф, Фрэнсис вспомнила, как Лилиана перебирала ее платья. «И ты должна носить шелковые чулки, Фрэнсис, а не эти ужасные хлопчатобумажные!» Не было ли в этом известного высокомерия? Обидной снисходительности по отношению к Фрэнсис? Как будто в ее унылую жизнь требуется внести какое-то оживление, и никто, кроме Лилианы, этого сделать не может.

А когда выяснилось, что в свое время жизнь Фрэнсис оживлял, причем самым нетрадиционным образом, другой человек, Лилиане это не понравилось.

Ладно, тем хуже для нее! Извиняться Фрэнсис не намерена. «Лучше уж быть такой, как я, – подумала она, – чем замужней женщиной. Лучше быть старой девой, чем ограниченной пекхамской женушкой!»

Назавтра утром Фрэнсис встала, полная решимости.

– Нам надо чаще выбираться из дома, – заявила она изумленной матери. – Надо разнообразить нашу жизнь. Мы погрязли в рутине.

Она составила список мероприятий: концерты, экскурсии, общественные собрания. Под влиянием момента пролистала свою записную книжку с адресами и написала письма старым друзьям. Взяла в библиотеке несколько книг современных авторов, которыми никогда раньше не интересовалась. Начала самостоятельно изучать эсперанто, повторяя фразы за работой по дому.

La faro brulos malbone. Огонь горит сильно.

U vi min comprenas? Вы меня понимаете?

Nenie oni povis trovi mian hundon. Они нигде не нашли мою собаку.

– Ты замечательно выглядишь, Фрэнсис, – сказала подруга матери, миссис Плейфер, заглянувшая к ним в середине месяца. – Раньше ты частенько ходила хмурая, а сейчас прямо вся светишься, чему я очень рада. Хочу пригласить вас с матушкой на ужин. У меня теперь есть радиоприемник. Можем послушать вместе какую-нибудь передачу. Что скажешь? Давай в ближайшие дни. Скажем, в четверг?

Ну… почему бы и нет? Фрэнсис знала миссис Плейфер всю свою жизнь. Ее муж работал старшим брокером в фирме отца Фрэнсис, а дочери учились в одном классе с Фрэнсис. Сейчас миссис Плейфер заседала в разных благотворительных комитетах вместе с матерью Фрэнсис. Она принадлежала к разряду степенных эдвардианских дам, одержимых жаждой организаторской деятельности, и вечера в ее обществе обычно проходили скучновато. Но… для разнообразия и такое сгодится. Ведь Фрэнсис хотела именно разнообразия. И вот в четверг вечером она надела темно-синее платье, старательно расчесала и уложила волосы, и они с матерью проделали недолгий путь через вершину Чемпион-Хилл к «Бремару» – внушительному особняку миссис Плейфер, построенному в семидесятые годы.

– Ах, как мило ты выглядишь! – воскликнула миссис Плейфер, приветствуя Фрэнсис в гостиной. – Я знала, что поход в гости будет тебе на пользу. Садись вон там, у окна на свету, рядом с мистером Краузером. Вам, молодежи, солнце нипочем. А я солнце плохо переношу.

Значит, мистер Краузер тоже приглашен на обед. Обмениваясь с ним рукопожатием, Фрэнсис вспомнила, что слышала о нем от матери. Он то ли служил в одном батальоне с сыном миссис Плейфер, Эриком, то ли лежал на соседней койке в лазарете, когда Эрик умер, – что-то такое, в общем, – и миссис Плейфер совсем недавно разыскала его. Ибо у миссис Плейфер была еще одна страсть – собирать всевозможные подробности, касающиеся смерти Эрика в Месопотамии. Она переписывалась с капелланами, медсестрами, военными врачами, полковниками. Хранила фотографии могилы Эрика и места, где он был ранен. Изучала книги, карты, планы местности – она любила хвастаться, что, закрыв глаза, мысленно видит улицы Багдада столь же ясно, как, например, улицы Камберуэлла.

«Интересно, – подумала Фрэнсис, – понимает ли мистер Краузер, зачем он здесь нужен?»

Это был довольно привлекательный мужчина лет тридцати, темноволосый, с аккуратными усами.

– Вы давно знаете миссис Плейфер? – спросил он, пока они потягивали херес, и Фрэнсис объяснила связь между семьями.

– В школьные годы я здесь часто бывала, в гостях у Кейт и Делии. Сейчас они обе замужем и живут далеко. Делия так вообще на Цейлоне.

Мистер Краузер кивнул:

– Я сам одно время думал поселиться на Цейлоне. Или в Южной Африке. У меня там двоюродный брат.

– Вот как? А чем вы там собирались заниматься?

– Пошел бы на какую-нибудь административную должность, если бы взяли. Или подался бы в инженеры. Не знаю даже.

– Судя по вашим словам, вы человек разносторонне одаренный.

Он улыбнулся, но продолжать тему не стал.

Прозвонил обеденный гонг, и они прошли в столовую залу, тоже залитую ярким предвечерним солнцем. Фрэнсис, опять усаженная хозяйкой у самого окна, рядом с мистером Краузером, на протяжении всего обеда щурилась от ослепительного света. Тем не менее съесть четыре блюда, приготовленные не своими руками, было настоящим наслаждением. Миссис Плейфер, чьи капиталовложения оказались удачными, не расставалась со своими слугами даже во время войны. Она держала кухарку и горничную Пэтти, а также приходящую служанку для черной работы. Нарезая маслянистую куриную грудку в беспощадном свете солнца, Фрэнсис ясно видела, в каком ужасном состоянии у нее руки. Она заметила, что мистер Краузер один раз взглянул на них и тотчас вежливо отвел глаза.

Он сохранял вежливость, даже когда разговор, как и следовало ожидать, перешел на Эрика. Несколько натянутым, но учтивым тоном он рассказывал о проведенных в Месопотамии днях, о палящей жаре, о раскаленном песке, об изнурительных переходах, о сумятице и неразберихе короткого боя, в котором они с Эриком были ранены. Миссис Плейфер одобрительно кивала, словно коллекционер, оценивающий новое приобретение и прикидывающий, в какую витрину его поместить. Когда по завершении обеда они вернулись в гостиную и уселись у радиоприемника, мистер Краузер любезно вызвался покрутить ручки настройки. Радиоприемник произвел на Фрэнсис неоднозначное впечатление. Она почувствовала себя довольно нелепо, когда надела наушники и, к великому своему разочарованию, не услышала ничего, кроме подобия предсмертных хрипов, продолжавшихся добрых две минуты. Но наконец треск и шипение преобразовались в голос, и тогда… да, было странно и восхитительно вдруг услышать строки Шекспира и с замиранием сердца осознать, что слова прилетают через многие мили пустого пространства, прямо в уши, точно шепот Бога. Но даже еще более странно было снять наушники и внезапно понять, что шепот продолжается и будет продолжаться, все такой же страстный – независимо от того, слушает кто-нибудь или нет.

Пэтти принесла кофе, и они вышли наружу. Лето уже перевалило за середину, но погода стояла на удивление теплая и ясная. Мать Фрэнсис и миссис Плейфер устроились в тростниковых креслах на террасе, а Фрэнсис с мистером Краузером спустились в сад и неспешно пошли по дорожке. Сиамские кошки миссис Плейфер, Ко-ко и Ням-Ням, увязались за ними, а когда они уселись на резную каменную скамью, Ням-Ням запрыгнула на колени к мистеру Краузеру, и тот гладил и почесывал ее, пока она не заурчала, как крохотный моторчик.

Они сидели на виду у миссис Плейфер и матери Фрэнсис, но за пределами слышимости, а потому могли разговаривать совершенно свободно. Наблюдая, как мистер Краузер почесывает за ухом блаженно мурлычущую кошку, Фрэнсис сказала:

– Боюсь, вам сегодня пришлось сполна отплатить миссис Плейфер за гостеприимство. Не только помощью с радиоприемником, я имею в виду. Вряд ли вам было приятно.

Не поднимая глаз, мистер Краузер ответил:

– О, я не жалуюсь. Обычно, когда дамы узнают, что ты был где-то восточнее Суэца, они теряют к тебе интерес. Им подавай романтику окопной жизни и все такое.

– И вы не против вспоминать все снова и снова?

– Не против. Да, это был ад кромешный. Самый настоящий ад. Но поверите ли, я иногда ловлю себя на том, что тоскую по тем дням. Видите ли, там ты постоянно сознавал, что делаешь важное дело. А это очень много значит, как я теперь понял. Здесь же… сейчас, когда все закончилось… ты оказался никому не нужен. Друзей почти не осталось – мало кто вернулся живым. На приличную должность таким, как я, не устроиться. На днях я случайно столкнулся со своим лейтенантом. Так он чистит обувь на вокзале Виктория! Другие мои знакомые мыкаются с места на место, хватаясь то за одно, то за другое. Ни у кого из нас недостает силы за что-то зацепиться. Сам я живу, будто в тумане. Цейлон, Южная Африка – я никогда туда не доберусь. А если даже и доберусь, стану влачить там такое же бессмысленное существование, как здесь. Честно говоря, я завидую простому рабочему человеку. Да, у него тоже нет работы, но, по крайней мере, у него есть идеи большевизма.

Все это время мистер Краузер продолжал гладить кошку, и Фрэнсис поразило, что говорит он без всякой горечи, без малейшего признака гнева. После долгой паузы она тихо произнесла:

– Я тоже тоскую по военным дням. Вы не представляете, мистер Краузер, чего мне стоит признаться в этом. Но нам нельзя поддаваться тоске, верно? Иначе мы истаем, как призраки. Нам надо пересмотреть свои ожидания. Важные вещи утратили былое значение. Я говорю об Идеях с большой буквы, во имя которых погибло без счету людей нашего поколения. Но именно поэтому вещи незначительные стали сегодня как никогда важными.

– Незначительные вещи? – улыбнулся мистер Краузер. – Вроде этой вот зверушки, вы имеете в виду?

– Я имею в виду самые простые, обыденные вещи, требующие внимания и заботы. Клочки земли, которые нужно вспахивать и засеивать. Дома, где нужно убираться.

– Дома, где нужно убираться, – неопределенным тоном повторил он, по-прежнему улыбаясь, и Фрэнсис не поняла, понравилась ему эта мысль или позабавила своей нелепостью.

Впрочем, она не поняла, нравится ли мысль ей самой, или уже кажется полнейшей чепухой. Глядя на мистера Краузера, почесывающего кошку, Фрэнсис начала раздражаться. Казалось, в нем совсем нет жизни – если не считать безостановочно шевелящихся пальцев. Наверное, он пришел к миссис Плейфер сегодня по той же причине, что и она сама: просто чтобы убить вечер, вычеркнуть из календаря еще один день. А заодно поесть и выпить на дармовщину.

Раздосадованная, Фрэнсис отвернулась от мистера Краузера и заметила, что миссис Плейфер и мать наблюдают за ней с террасы. Вернее, наблюдают за ними обоими, украдкой, но с явным интересом, словно тот факт, что они двое тихо сидят в тенистом саду, имеет для них какое-то особое значение и им страшно любопытно, как там у молодежи «идут дела».

Очевидность ситуации раздосадовала Фрэнсис еще сильнее. Она шумно, раздраженно выдохнула, и мистер Краузер поднял на нее глаза, потом бросил взгляд на террасу:

– А, да. Похоже, предполагалось, что сегодня я отплачу за гостеприимство не единственным способом. Мне очень жаль, мисс Рэй, что собеседник из меня никудышный.

– Вовсе нет, – коротко ответила Фрэнсис. – Не говорите так.

– Хотите, мы подыграем? Можем пройтись по саду или…

– Нет, не стоит.

Мистер Краузер всмотрелся в лицо Фрэнсис и наконец перестал улыбаться.

– Да вы расстроены, похоже.

– Не расстроена, а… Не знаю даже, как объяснить!

Он немного подождал, доброжелательно на нее глядя, а затем снова принялся ласкать Ням-Ням, и они сидели в молчании еще несколько минут – пока кошка, внезапно заскучав, не спрыгнула с коленей мистера Краузера, точно палевая мартышка, и не погналась за мотыльком.

Фрэнсис встала:

– Ну что, вернемся к дамам?

Когда все четверо перешли обратно в гостиную и расселись там, Фрэнсис почти не принимала участия в разговоре. Она изо всех сил старалась улыбаться, но это не помогало. Броня решимости растрескивалась и отваливалась кусок за куском, как старая кора с дерева. Фрэнсис чувствовала, что медленно, но неотвратимо – будто бы под напором некой неодолимой силы – приближается к состоянию депрессии. Пэтти принесла поднос с ликерами. Миссис Плейфер предложила сыграть в бридж «аукцион».

– Ты будешь моим партнером, Эмили, – обратилась она к матери Фрэнсис своим обычным повелительным тоном. – Померимся интеллектуальными способностями с молодежью.

– Боюсь, мне сейчас не до бриджа, – сказала Фрэнсис. – У меня что-то голова разболелась. Наверное, солнцем напекло за ужином.

– Ах, какая жалость!

Пожилые дамы были разочарованы: втроем-то в «аукцион» не поиграешь. Вместо бриджа пришлось удовольствоваться патефоном: они прокрутили три-четыре пластинки со старомодными вальсами. Потом стали обсуждать последние новости – выделенные Германии кредиты, громкие разводы в светском обществе… Но сумрачное молчание Фрэнсис действовало гнетуще, и разговор скоро сошел на нет. В конце концов все заметно обрадовались, когда Ням-Ням запрыгнула на колени к мистеру Краузеру и принялась тыкаться головой ему в руку: теперь, по крайней мере, было на что смотреть и о чем говорить.

Без двадцати десять миссис Плейфер велела Пэтти принести шляпы. Мистер Краузер, учтивый до конца, проводил Фрэнсис с матерью до их калитки.

Они вошли в дом молча. Свет в холле не горел, и (как часто бывало после визитов к миссис Плейфер) все вокруг выглядело ветхим, убогим и грязным. Лестницу будто не натирали ни разу, в отчаянии подумала Фрэнсис. А пол будто никогда не мыли – хотя только сегодня утром она надраила все плинтусы «Вимом».

Фрэнсис сняла шляпу и привстала на цыпочки, чтобы зажечь от спички газовый светильник.

Мать задержалась около нее:

– Как твоя голова?

– Терпимо.

– Выпьешь аспирина?

– Нет. Сразу лягу спать, пожалуй.

– Да? Тогда и свет зажигать незачем.

– Барберам понадобится, позже. Кажется, они опять ушли куда-то.

– А… ну да. Ты действительно сейчас же поднимешься к себе? Может, немножко посидишь со мной? Расскажешь, о чем вы с мистером Краузером разговаривали.

– Да нечего рассказывать, мама.

– Не может быть, чтобы совсем нечего, ведь вы так увлеченно беседовали.

– Решительно нечего, уверяю тебя.

Мать неодобрительно поцокала языком:

– Ты определенно в дурном настроении сегодня вечером. Не понимаю почему.

– Не понимаешь? Неужели?

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Тишину нарушало лишь шипение газового рожка.

Лицо матери приняло замкнутое выражение.

– Хорошо, ступай спать. Надеюсь, к утру голова у тебя пройдет.

– Спасибо, – буркнула Фрэнсис, поворачиваясь прочь.

Ко времени, когда она привела в порядок кухонную плиту и вынесла наружу молочный бидон, мать уже закрылась в своей комнате.

Фрэнсис стала подниматься наверх, испытывая отвращение от одного вида лестницы. На промежуточной площадке она остановилась и задернула портьеры, с трудом подавив желание сорвать их с колец к чертовой матери. Теперь у нее и впрямь разболелась голова, – во всяком случае, она чувствовала, как боль сгущается, собирается в пульсирующий ком под затылком и ползет вверх.

Поднимаясь по последним ступенькам, она увидела свет в гостиной Барберов, услышала скрип пола под чьими-то ногами и с упавшим сердцем поняла, что супруги все-таки дома. Она нерешительно замедлила шаг, потом ускорила, но было уже поздно: мистер Барбер вышел на полутемную лестничную площадку прямо навстречу Фрэнсис.

Он был босиком и без пиджака, в рубашке с мягким воротником, и держал в руке два высоких стакана.

– Мисс Рэй! Мы думали, вас не будет допоздна. У вас все в порядке?

Слышал ли он их с матерью перепалку? Чтобы он не подумал, что она рассержена или раздражена, Фрэнсис выдавила улыбку:

– Да, все хорошо. Мы были в гостях у соседей.

– Жаль, мы не знали, что вы вернетесь так рано. Мы пригласили бы вас и вашу матушку чуток выпить с нами. Мы сегодня отмечаем одно приятное событие.

– Да?

– Да. Не люблю хвастаться, но… ваш покорный слуга получил повышение по службе. – Мистер Барбер шутливо-застенчивым жестом пригладил усы.

В полумраке Фрэнсис разглядела пенное кружево на внутренних стенках стаканов и остатки пива на донышке. Лицо у мистера Барбера было красное.

– Поздравляю. Браво. – Продолжая улыбаться, Фрэнсис бочком двинулась к своей комнате.

Мистер Барбер вытянул руку:

– Послушайте, почему бы вам не присоединиться к нам? Время еще детское. Глоточек на сон грядущий, а? На дорожку, так сказать? Лили будет рада – правда, Лил? – Он уже вошел обратно в гостиную, легко переступая босыми ногами, и говорил, глядя в часть комнаты, скрытую от глаз Фрэнсис отворенной дверью. – Здесь мисс Рэй, она уже вернулась из гостей. Я пригласил ее посидеть с нами.

Ответ прозвучал невнятно, но Фрэнсис услышала скрип диванчика и поняла, что деваться некуда. Мистер Барбер сделал ей знак рукой, и она проследовала за ним в гостиную.

Лилиана сидела в янтарном свете единственной лампы, явно не зная, встать ей или нет при появлении Фрэнсис. Она была без тапочек, как и муж, и тоже вся раскрасневшаяся. Вокруг нее валялись в беспорядке смятые диванные подушки. На одной из них лежала кукла, которую Фрэнсис мельком видела однажды. Сейчас она хорошо ее рассмотрела: тряпичная кукла с длинными разболтанными конечностями и зловещим оскалом, в темно-синем вельветовом костюмчике и белой бескозырке.

На нее опять накатило щемящее чувство одиночества. Когда Лилиана наконец встала и сказала, немного смущенно:

– Привет, Фрэнсис! Правда здорово, что Лена повысили? – она ответила фальшиво-жизнерадостным тоном, сама себя не узнавая:

– Ну еще бы не здорово! Держу пари, вас обоих распирает от гордости!

Мистер Барбер выпятил грудь колесом, теперь изображая самодовольство.

– Ага. Когда начальник вызвал меня в кабинет сегодня утром, я думал, он устроит мне разнос! А он усадил меня, угостил сигарой и сказал: «Послушайте, Барбер. Такой способный малый, как вы…»

– Да ладно, не говорил он такого! – рассмеялась Лилиана.

– Это его доподлинные слова! «Барбер, дружище, послушайте. Такому умнику, как вы, не годится застревать на должности, которая никогда не принесет больше двухсот пяти в год. Старый Эррингтон скоро от нас уходит. Как вы смотрите на то, чтобы занять его место? Там положено жалованье на десять фунтов больше. А чтобы показать, насколько высоко мы вас ценим, мы накинем еще пятерку и сделаем кругленькие двести двадцать».

Фрэнсис продолжала улыбаться, но это стоило ей огромных усилий. Двести двадцать фунтов! Она только сегодня утром получила отчет о дивидендах с одной из неудачных инвестиций отца: сорок пять фунтов. В прошлом году было шестьдесят.

– Поздравляю, – повторила она. – Действительно есть что отметить. Но… я не хочу вам мешать…

– О чем вы говорите? – Мистер Барбер выглядел расстроенным. – Мы же все тут друзья, разве нет?

– Да, конечно, но…

– А на дворе еще совсем светло! Еще и десяти нет! Знаю, каминные часы показывают четверть одиннадцатого – но они как Лили: вечно спешат. – Мистер Барбер со смехом отскочил от жены, попытавшейся шутливо ткнуть его кулаком.

Фрэнсис быстро посторонилась, чтобы он на нее не налетел, и в результате переместилась чуть дальше в комнату.

Она предприняла очередную попытку:

– Пожалуйста, не стоит беспокоиться…

Но у нее уже не осталось сил сопротивляться. После всех переживаний сегодняшнего вечера она была как выжатый лимон.

– Так, что будете пить? – осведомился мистер Барбер не допускающим возражений тоном. – Портер? Херес? Джин с лимонадом?

Фрэнсис, после секунды мучительного колебания, наконец сдалась:

– Джин с лимонадом. Самую малость.

Мистер Барбер двинулся к двери.

– А Лили у нас по-прежнему хлещет портер, да?

Снова шутливый тычок кулаком, и снова мимо. Лилиана покраснела пуще прежнего.

– Я буду то же, что Фрэнсис, – крикнула она вслед мужу, направившемуся на кухню.

Мистер Барбер унес с собой оживленную атмосферу. Лилиана и Фрэнсис стояли как чужие. Потом обе сели: Лилиана – на прежнее место на диване, а Фрэнсис – в глубокое кресло напротив, страшно неудобное. Из кухни донесся хлопок пробки, выдернутой из горлышка, потом звон бокалов.

– Я тебя целую вечность не видела, – наконец сказала Лилиана.

– Ты каждый день меня видишь.

– Ты понимаешь, о чем я. Как твои дела?

– О, у меня все тип-топ. А у тебя? Как поживаешь, чем занимаешься? Дочитала «Анну Каренину»?

Лилиана опустила глаза:

– Лучше бы вообще не читала. Я над последними страницами прямо слезами обливалась.

Она подтянула к себе куклу, положила на колени и принялась теребить ее вельветовые штаны. Взгляд Фрэнсис привлекла одна вещь на каминной полке: коробка из-под рахат-лукума, поставленная между испанским веером и фарфоровым Буддой.

Фрэнсис не успела ничего сказать по этому поводу. Мистер Барбер вернулся с тремя стаканами в руках: в одном – темное пиво, а в двух других – джин с лимонадом, налитый доверху и перетекающий через края. Он закрыл дверь ногой и прошел через комнату. Фрэнсис взяла мокрый стакан осторожно, двумя пальцами. Отдав второй стакан жене, мистер Барбер поднес руку ко рту и принялся слизывать джин с костяшек.

– Я все вижу и все понимаю, я же не слепой! – вдруг укоризненно произнес он, и в первый момент Фрэнсис подумала, что он обращается к ней.

Но мистер Барбер разговаривал с куклой.

– Морячок Сэм положил глаз на Лил, – пояснил он. – Стоит только мне отвернуться, шельмец тотчас перебирается к ней на колени. – Он поставил стакан на пол и взял куклу. – А ну-ка, иди сюда, приятель! Хватит с тебя удовольствий на сегодня. Посиди теперь на каминной полке, держа свои шаловливые ручонки при себе… Если, конечно, я найду для тебя место среди этих чертовых безделушек. – Он немного передвинул Будду, глухо брякнувший тамбурин. – Вы когда-нибудь в жизни видели столько хлама, мисс Рэй? Знаете, когда рядом Лили, нельзя терять бдительность ни на минуту. Иначе она непременно прицепит к вам какой-нибудь бантик. Хотя с бантиком вы будете выглядеть премило, я уверен. И Морячок Сэм тоже так считает – верно, дружище? Что-что? – Он поднес к уху ухмыляющееся лицо куклы. – А вот насчет Лили ты не уверен? По-твоему, Лили выглядит как… фу, Морячок Сэм, это не очень приличное слово!

Лилиана выбросила вперед ногу, пытаясь пнуть мужа, на сей раз по-настоящему, и он снова со смехом увернулся. Наконец мистер Барбер усадил куклу на каминной полке, старательно скрестил ей ноги, потом поднял с пола свой стакан и сел на диван рядом с женой.

Фрэнсис, усталая, сконфуженная и нимало не позабавленная Морячком Сэмом, задалась вопросом, не совершила ли она ошибку. У миссис Плейфер она выпила хереса, сухого вина и мятного ликера, и ей совсем больше не хотелось пить. Сейчас, когда дверь была закрыта и единственная лампа отбрасывала маленький круг света, комната казалась маленькой и тесной – и Фрэнсис внезапно почувствовала себя словно в ловушке. Она заперта здесь вместе с Лилианой, на которую не может смотреть без кома в горле. Вместе с мистером Барбером, которому не вполне доверяет. И что самое ужасное, вместе с их браком, их загадочными отношениями, в которых кратковременное потепление, чем бы оно ни объяснялось, явно закончилось и уже назревал очередной разлад… Подробности Фрэнсис не интересовали. Поднося к губам липкий стакан, она подумала: «Пятнадцать минут, самое большее – и откланяюсь». Она отхлебнула глоток – изрядный глоток, чтобы поскорее допить до дна, – и мгновенно закашлялась. Напиток обжег язык и застрял в горле – неразбавленный джин, что ли?