Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
«Починка часов М.Л. Зелихмана»
– Прощайся с часами, Олимпиада Ивановна! Кончено! – сказал кому-то за мной вольноопределяющийся Нартов.
– Конники их по очереди носить будут. Во-и-ны!..
– Во-и-ны!..
– Отставить разговоры! – бросил из строя Свечников.
Нартов посмотрел на него и улыбнулся:
– У петуха – перья, у дурака – форс… Эх, ты-и!..
За пригорком прыгала ружейная пальба… Поручик Ауэ бродил по перрону. Скучал.
– В бой, так в бой!.. Нечего!..
Прапорщик Морозов крутил папиросу за папиросой. Скучал тоже… Я вышел с ним на вокзал, где, составив винтовки, расположилась 5-я рота.
– Забавно, ребята!.. – рассказывал Синюхаев собравшимся вокруг него солдатам. – Штаб она, понимаете, ищет… Какой тебе, старая, штаб?.. А она: главный!.. Да по делу какому? За часами я, служивые!.. Забавно! – Он засмеялся и, сняв малиновую дроздовскую фуражку, стал о колени стряхивать с нее пыль.
– Идемте, ребята! Сейчас старуха к батальонному пошла. У батальонного часы требовать хочет. Давай часы, и никаких гвоздей! К генералам, говорит, пойду! К главным.
– Что? Ну конечно, спятила!..
– И никто не знает, какие часы да откуда…
– Олимпиада Ивановна! – узнали мы, но подойти к ней не успели.
– В ружье!
Вдоль красных от вечернего солнца рельсов шли роты. Впереди рот вырастал бугорок. Две березки на нем обрисовывались все яснее и яснее…
– Ре-же! – командовал поручик Ауэ…
Разбив красных за Белопольем, дроздовцы пошли на северо-восток – к станции Кореново. Дроздовская бригада уже развернулась в Дроздовскую дивизию, причем 2-й офицерский полк был переименован в 1-й стрелковый имени генерала Дроздовского, а 4-й – во 2-й. Команду над вновь сформированным 3-м полком принял полковник Манштейн – «безрукий черт», в храбрости своей мало отличавшийся от Туркула. Он не отличался от него и жестокостью, о которой, впрочем, заговорили еще задолго до неудач. Так однажды зайдя с отрядом из нескольких человек в тыл красных под Ворожбой, сам, своею же единственной рукой, он отвинтил рельсы, остановив таким образом несколько отступающих красных эшелонов. Среди взятого в плен красного комсостава был и полковник старой службы.
– Ах, ты, твою мать!.. Дослужился, твою мать!.. – повторял полковник Манштейн, ввинчивая ствол нагана в плотно сжатые зубы пленного. – Военспецом называешься! А ну, глотай!
Перейдя около Кореново линию железной дороги, 1-й Дроздовский полк вновь встретил упорное сопротивление красных, которые бросили в бой матросские части. В первый раз за время моей службы в полку дроздовцам пришлось окопаться.
…Всплыло утро. Над узкой, как Стоход, Снакостью клубился туман. Мы только что отбили третью за ночь атаку матросов. У меня вышел табак, и, пользуясь затишьем, я заполз в окопчик прапорщика Морозова.
– Что ты скажешь? – спросил я, слюнявя цигарку.
– Хорошо дерутся…
– Нет, я не о том!.. Я о Манштейне…
Но Морозов не успел ответить. К окопчику подползал рядовой 1-го взвода Степун.
– Господин прапорщик, прикурить разрешите?
Прапорщик Морозов протянул ему огонек.
– Разрешите, господин прапорщик, спросить?..
– Что, брат?
– Разрешите узнать, правда ли, что Козлов уже казаками занят?
– Да, взят… Генералом Мамонтовым.
Степун вздохнул.
– Что это ты? А?
– Моя деревня под Козловом будет…
– Ну?
– Да вот боюсь я, как бы не грабили они, – казаки-то наши…
Вдоль окопчиков полз Филатов. Раздавал патроны.
– Меньше, братва, стреляй. Бери в плен, Манштейну товар доставляй…
Туман за окопами редел.
Над Снакостью – перед окопами – туман рассеялся только в полдень.
Опять – густо, цепь за цепью, наступали матросы. Без перебежек, не ложась, шли они по открытой, плоской равнине. Нами был пристрелян каждый кустик, и ближе как на шестьсот шагов матросы подойти не могли. Но редела и наша окопавшаяся цепь.
Наблюдая за стрельбой своего взвода, я приподнялся из-за окопчика.
– Свечников, головы не прятать! – закричал я, заметив, что Свечников стреляет не целясь, уйдя с головою за бруствер и журавлем колодца выставив вверх винтовку.
– Свечников! Свечнико-ов!
Но Свечников еще глубже ушел под бруствер. «Ну, я его!» Я вскочил и пошел к его окопчику.
– Ложись, ложись! – закричал мне прапорщик Морозов.
Но было уже поздно. Меня подбросило и с новой силой ударило о землю. Кажется, я вскрикнул.
Минуту я пролежал тихо, следя, как из правой ноги густым потоком струилась боль. Портянка в сапоге намокала. «Надо встать. Добьет…» Но встать я не мог – раненая нога вновь тянула к земле.
– …А ну, здоровой подсобите… Так!.. Здоровой ногой!..
Нартов волочил меня в кустарник… За кустарником поднял и, обняв за плечи, повел на перевязочный пункт.
Над бузиной около дороги метались воробьи. Тощая собака в канаве трепала какой-то длинный окровавленный бинт. С заборов сползало солнце.
Я прыгал на одной ноге, правым плечом навалившись на левое Нартова.
– Не страшно, господин прапорщик! – сказал фельдшер, наскоро сделав мне перевязку. – Ранение междукостное… Ну, трогай! – Он положил мне под голову мой надвое распоротый сапог и махнул рукой, подзывая следующую, еще не нагруженную подводу. Наша тронулась.
– Прощай, Нартов! Спасибо!
Некоторое время Нартов шел рядом с нами.
– Ну, иди в бой… С богом!..
Подвода пошла быстрее. Раненые застонали.
…Кажется, мы уже подъезжали к вокзалу. Глаза мои были закрыты. Палило солнце.
– Да говорят, не налезай! Пошла вон! – отгонял кого-то возница.
– Мне про генерала, служивые, узнать бы… про главного…
Я открыл глаза.
За подводой, перегнувшись к нам, шла черная от загара и пыли Олимпиада Ивановна…
