Лизочкино счастье

ГЛАВА XV. В больнице

Время по пути в больницу показалось Лизе коротким, счастливым сном. Добрая, кроткая m-lle очень любила детей. Лиза же понравилась ей с первого дня её поступления в труппу, и она всю дорогу проговорила с нею, расспрашивая ее о матери и её прежней жизни дома. Лиза, обрадованная ласковым обращением и сочувствием наставницы, рассказала ей подробно обо всем: как они жили с мамой, хотя и бедно сначала, но без особых лишений, и как потом болезнь подточила мамины силы, и они узнали голод и нужду.

M-lle Люси, сама видевшая много горя в жизни и прожившая всю свою молодость у чужих людей, с искренним сочувствием слушала Лизу. Незаметно прошли они недолгий путь и очутились у подъезда больницы.

– В какой палате лежит Мария Окольцева, вдова чиновника? – спросила m-lle Люси при входе в больницу у бородатого и сурового на вид швейцара, отворившего им двери.

Тот сердито посмотрел на обеих посетительниц, потом подошел к столу и, заглянув в большую толстую книгу, важно произнес сквозь зубы:

– Двенадцатая палата. По грудным болезням. Только сейчас прием окончился и больных видеть нельзя.

– Как нельзя? – вырвалось из груди Лизы, и её маленькое сердечко томительно сжалось.

– Ну да, нельзя, – безжалостно подтвердил швейцар. – Прием окончился, вам же сказали!

– О, пожалуйста, – умоляюще сложив ручки у груди, произнесла Лиза, – пустите меня, ради Бога! Только на минутку. На одну маленькую минутку. Я завтра уезжаю далеко-далеко отсюда и долго не увижу маму.

Но сурового швейцара мало тронул нежный голосок девочки: он преспокойно повернул ей спину и отошел к дверям.

Лиза не выдержала больше и, бросившись в объятия Люси, горько и жалобно заплакала.

Бедная Люси испугалась не на шутку. Она не знала что делать – просить ли снова о пропуске неприступного швейцара, или успокаивать Лизу, рыдавшую навзрыд на её груди.

– О чем так горько плачет этот ребенок? – неожиданно раздался над ними густой, громкий голос.

Подняв головы, они увидели высокого, полного господина, сочувственно и ласково смотревшего на Лизу. Люси, рассчитывая, что незнакомец может оказать им защиту, поторопилась пояснить ему в чем дело.

– Как! – воскликнул незнакомец, узнав причину Лизиных слез, – наш строгий швейцар не хотел пускать эту милую девочку к её маме? В таком случае, малютка, утри твои слезки и пойдем со мною. Я отведу тебя к ней… Надеюсь, Осип, – обратился он к швейцару с добродушной улыбкой на лице, – меня-то ты туда пропустишь, любезный?

– Ваше превосходительство шутить изволите, – осклабился во весь рот Осип. – Разве мы можем вам перечить, ваше превосходительство?

– Ну, вот и отлично! Пойдем же, малютка, – весело проговорил незнакомец и, попросив Люси обождать их немного в швейцарской, стал подниматься с Лизой по широкой, устланной коврами лестнице.

Они незаметно миновали второй и третий этаж и вошли, наконец, в длинный коридор, по обе стороны которого находились небольшие светлые комнаты, где стояли постели с больными и гуляли выздоравливающие в белых халатах и чепцах на голове.

– Ну, деточка, узнай-ка свою маму, – весело проговорил новый Лизин друг, вводя девочку в большую комнату, где стояло до дюжины постелей, на которых лежали больные женщины.

В один миг Лиза окинула взглядом комнату и с легким, радостным криком кинулась к крайней постели, где лежала её милая мама.

– Деточка моя ненаглядная, – со слезами на глазах шептала мама, прижимая к груди Лизу, – вот мы с тобой снова увиделись. Рассказывай же мне скорее про твое новое житье-бытье.

Но Лизу уже нечего было просить об этом. В каких-нибудь несколько минут она поделилась с мамой всем, что произошло с нею за последнее время. Таким образом мама узнала, что у неё есть уже друг – Марианна, и что после Марианны и Вити она больше всего любит Павлика и Валю, что Павлик немного капризен, потому что его пичкают лекарством, когда он и не болен вовсе, что Павел Иванович очень добр ко всем и сердится только на Мэри, а Григорий Григорьевич и Анна Петровна Сатина очень строги, но ею, Лизой, они довольны за её прилежание и еще ни разу не сердились на нее, и что Мэри злюка и всячески, чем может, досаждает ей. И даже о Люси, о суровом швейцаре и о добром господине, выручившем ее, успела сообщить Лиза матери.

– Он очень важный, мамочка, – рассуждала девочка, – швейцар называл его «ваше превосходительство».

– Да, деточка, очень важный. Он старший врач здешней больницы. Самое главное лицо здесь и имеет звание генерала.

– Неужели, мамочка? а какой он добрый, какой простой, ласковый и милый.

– Да, дитя мое, он очень хороший человек и любит детей. У него самого, говорят, есть девочка, которая постоянно болеет. Но скажи мне, родная, хорошо ли живется тебе в пансионе?

– Очень хорошо, мамочка, только тебя не хватает, – не задумываясь отвечала Лиза и снова, не умолкая ни на минуту, стала торопиться рассказывать матери про свою жизнь в детском кружке.

Мария Дмитриевна, слушая свою девочку, с нежной улыбкой любовалась ею. Лиза очень пополнела и поправилась за короткое время их разлуки, и это не могло ускользнуть от глаз матери.

«Слава Богу, она сыта и довольна, – подумала с облегчением больная. – Как хорошо сделала я, что отдала ее в кружок Сатина. По крайней мере, девочка не увидит нужды и не будет голодать и холодать по сырым углам, где нам пришлось бы ютиться».

Ни мать, ни дочь не заметили, как миновало время, и опомнились только тогда, когда новый знакомый Лизы вошел в палату и напомнил девочке, что m-lle Люси заждалась ее в швейцарской и что маму не следует утомлять долгим разговором, так как она еще очень слаба.

Лиза беспрекословно исполнила приказание доктора. Крепко обняла она мать и, шепнув ей на ушко: «До свидания, родная», – храбро пошла из комнаты, подавив свои слезы.

– А я и не знал, малютка, что ты такая важная птица, – шутливо произнес её спутник, выходя с нею снова на лестницу. – Мне твоя наставница поведала внизу, что ты маленькая актриса и, несмотря на свои детские годы, уже зарабатываешь хлеб…

– Ах, я тоже не знала… – начала было сокрушенным тоном Лиза и вдруг внезапно смолкла.

– Чего не знала? – удивился доктор.

– Да что и вы такой важный.

– Что? Что такое?

– Что вы такой важный, – набравшись храбрости, проговорила девочка, – что вы генерал.

– Почему же я не могу быть генералом? – засмеялся добродушно доктор.

– Ах, все генералы с орденами и звездами и ужасно сердиты, а вы такой добрый, – неожиданно заключила Лиза. – Я не знаю, как благодарить вас за то, что вы позволили мне увидеть маму.

– А я вот как раз и потребую от тебя благодарности, – произнес он шутливо. – Слушай, девочка, в первый же спектакль, который ваш директор даст здесь, я приеду смотреть, как ты играешь на сцене. Только ты должна будешь известить меня письмом. Согласна? – спросил доктор, протягивая ей руку, так как они спустились уже в швейцарскую.

– О, да, конечно, согласна, – поспешила ответить Лиза.

– А я за это постараюсь как можно скорее поправить твою маму, – заключил тем все добродушным, шутливым тоном доктор.

– Да, да, – подхватила Лиза, безо всякого смущения протягивая обе ручки своему новому знакомому, – поправьте ее поскорее! Я буду совсем, совсем счастлива тогда.

– И я также, – растроганный её детским порывом, произнес доктор, – буду очень, очень доволен, если принесу пользу и облегчение больной.

Когда Лиза, в сопровождении Люси, выходила из здания больницы, старший доктор еще долго стоял на одном месте и смотрел им вслед. Потом, когда Лиза исчезла за углом дома, он тихо побрел снова наверх для обхода больных, невольно размышляя о девочке:

«Чудный, редкий ребенок. Вот если б моей бедной Зое такую подругу, она наверное бы куда легче переносила болезнь и была бы много счастливее, нежели теперь».