Король зимы

Глава 6

Осень плодоносит битвами и сражениями. Всю весну и лето саксы на лодках переправляются на наш восточный берег, а осенью пытаются вновь обрести свои отобранные земли. Это последний всплеск войны, перед тем как зима скует воду и землю.

Именно осенью в год смерти Утера я впервые сразился с саксами. Не успели мы вернуться с запада после сбора налогов, как услыхали о набеге саксов на восточное побережье. Овейн отдал нас под командование своего капитана, звавшегося Гриффид ап Аннан, и послал на помощь Мелвасу, королю Белга, данника Думнонии. Мелвас должен был оборонять наш южный берег от вторжения саксов, которые в тот мрачный год после погребального костра Утера воспрянули, и война вновь всколыхнулась. Овейн остался в Кар-Кадарне, потому что в Королевском совете затеялся острый спор о том, кто будет отвечать за воспитание Мордреда. Епископ Бедвин желал растить короля в своем доме, но тех, кто не поклонялся Христу, в Совете было большинство, и они воспротивились тому, чтобы Мордреда воспитывали христиане. Бедвин и его партия восставали против того, чтобы король-ребенок воспитывался язычником. Овейн, который бахвалился, что поклоняется всем богам одинаково, брался всех рассудить.

– Вовсе не важно, в какого бога верит король, – толковал он нам перед походом, – потому как король должен уметь драться, а не молиться.

Он остался доказывать другим свою правоту, а мы ушли убивать саксов.

Гриффид ап Аннан, наш капитан, был тощим, угрюмым человеком. Насупившись, он бурчал, что Овейн просто не хочет допустить Артура к воспитанию Мордреда.

– Не то чтобы Овейн не любит Артура, – поспешно добавлял он, – но коли власть над королем принадлежит Артуру, то и вся Думнония принадлежит ему.

– Разве это так плохо? – спросил я.

– Для меня и для тебя, мальчик, лучше, чтобы земля наша принадлежала Овейну.

Гриффид коснулся пальцем одного из золотых торквесов на шее, давая мне понять, что Овейн – это богатство.

Все они называли меня парнишкой или мальчиком потому, что я был не только самым юным в войске, но и не освященным кровью в настоящей битве. Из-за того, что мне однажды удалось избежать ямы смерти друида, они верили, будто я могу приносить удачу. Все люди Овейна, как и любой солдат, были ужасно суеверными. Они пытались разгадать тайный смысл каждого предзнаменования, толковали его и обсуждали с особым трепетом. Всякий из них носил с собой заячью лапу или камень, в который ударила молния, и уж никто не стал бы надевать правый башмак прежде левого или точить копье в своей собственной тени. В наших рядах была горсточка христиан, и мне казалось, что они-то должны были выказывать меньше страха перед богами, духами и призраками, но эти были столь же суеверными, как и все остальные.

Столица короля Мелваса, Вента, была бедным приграничным городком. Ремесленные мастерские давно позакрывались, а на стенах больших римских строений темнели следы пожарищ, оставшиеся со времени последнего набега саксов. Король Мелвас опасался нового набега. У саксов, твердил он, появился новый полководец, жадный до добычи и неистовый в сражении.

– Почему не прибыл Овейн? – спросил он с раздражением. – Или Артур? Может, они хотят моего падения? – Мелвас был обрюзгшим, подозрительным человеком со смрадным дыханием и всегда оставался лишь властителем племени, а не всей страны, что делало его королем второго ранга. А по виду он и вовсе напоминал крестьянина, причем самого захудалого. – Вас ведь совсем мало, а, Гриффид? – ныл он. – Хорошо еще, что я собрал ополчение.

Ополчение считалось городской армией Мелваса, и каждый здоровый мужчина племени белгов обязан был служить. Хороших, обученных воинов было мало, а большинство богатых людей племени взамен себя посылали рабов. И все же Мелвас при случае мог собрать немалую силу – сотни три человек, каждый из которых приносил свое собственное оружие и запас еды. Некоторые прежде были воинами и приходили в отличных доспехах, с прекрасными боевыми копьями и заботливо сохраненными щитами. Правда, у большинства не было ничего, кроме дубинки или острой мотыги. Ополчение сопровождал целый обоз женщин со скарбом и детьми. Оставаться дома без мужчин в ожидании нападения саксов никто не желал.

Мелвас настоял на том, чтобы обученные воины из его ополчения засели за стенами Венты и обороняли город от нападения, а это означало, что под команду Гриффида отдавались неумелые новобранцы, с которыми он должен был выйти навстречу врагу. Мелвас понятия не имел, откуда появятся саксы, поэтому Гриффиду с отрядом приходилось вслепую блуждать в непроходимых лесах к востоку от Венты. Мы были похожи скорее на беспорядочный сброд, чем на военный отряд. Случайно замеченного оленя все скопом начинали преследовать с таким гиканьем и свистом, что насторожило бы любого врага, будь он хоть за дюжину миль отсюда. К тому же такая охота кончалась тем, что ополченцы разбредались по всему лесу и то ли терялись в чаще и отправлялись домой, то ли попадали в руки затаившихся саксов. Таким образом мы потеряли человек пятьдесят.

Эти леса просто кишели саксами, хотя поначалу мы не видели ни одного. Иногда нам попадались их лагерные стоянки с еще теплыми кострищами, а один раз мы даже наткнулись на небольшое поселение белгов, которое было сожжено и разграблено саксами. Повсюду валялись трупы мужчин и стариков, а молодых людей и женщин, наверное, увели и превратили в рабов. Вид смерти и разрушения привел ополченцев в чувство, все наконец поняли, что вышли вовсе не на увеселительную прогулку, и теперь Гриффид вел сплоченный отряд суровых, насупленных людей. Мы шли на восток.

Первую шайку саксов мы случайно обнаружили в широкой речной долине, где они устраивали небольшое поселение. К моменту, когда мы появились, саксы уже возвели половину деревянного частокола и поставили опорные столбы главного дома. Однако наше неожиданное появление на опушке леса заставило их побросать инструменты и взяться за колья. Мы превосходили их числом примерно в три раза, но и при таком превосходстве Гриффид не мог понудить нас атаковать плотную стену их щитов с шипами острых кольев. Мы были молоды и задиристы и как дурачки кривлялись и насмешничали на расстоянии, но саксы не обращали никакого внимания на наши насмешки, а те люди Гриффида, кто был постарше, лишь злились на нас и, не желая ввязываться в драку, попивали мед. Мне, отчаянно мечтавшему добыть кольцо воина, выкованное из железа саксов, не терпелось кинуться в атаку. Но я, еще не испытавший ужаса сшибки двух стен ощерившихся щитов, не знал, как тяжело столкнуть с места живую массу тел и втянуть их в эту кровавую работу. Гриффид предпринял несколько вялых попыток воодушевить отряд на атаку, а потом и сам отхлебнул меда и принялся издали поносить саксов. Так мы и стояли лицом к лицу с врагом часа три или больше, не сделав ни шага вперед.

Нерешительность Гриффида позволила мне наконец-то рассмотреть саксов, которые, как оказалось, не очень от нас отличались. Волосы их были светлее, кожа смуглее нашей, а глаза бледно-голубые. Они любили напяливать на себя побольше мехов, но в основном их одежда была сходной с нашей. Оружие тоже не особенно разнилось с нашим, разве что длинные ножи, которыми трудно было орудовать в стычке, да огромные топоры с широкими лезвиями, разрубавшие щит с одного удара. Некоторые из наших людей, испытавшие на себе силу их топоров, и сами обзавелись такими же, но Овейн, как и Артур, с презрением отзывался о топорах саксов, считая их слишком неудобными и тяжелыми.

– Топором, – говорил Овейн, – ты никогда не сможешь отбить удар врага, а оружие, которое не защищает, никуда не годится.

Жрецы саксов здорово отличались от наших святых людей, ибо эти иноземные колдуны обряжались в шкуры животных и натирали волосы коровьим навозом так, что, высыхая, они торчали на голове иглами во все стороны. На наших глазах один из таких жрецов принес в жертву козла, желая выяснить, стоит ли им с нами драться. Сначала жрец сломал заднюю ногу бедному животному, потом ударил его в спину ножом и отпустил бежать окровавленного с волочащейся ногой. Животное, шатаясь, истекая кровью, с душераздирающим криком тащилось вдоль боевой линии саксов, затем повернулось в нашу сторону и замертво рухнуло на траву, что, очевидно, было дурным предзнаменованием, потому что линия вражеских щитов вдруг дрогнула и саксы быстро отступили за недостроенную ограду. В спешке подхватив женщин, детей и рабов, погоняя перед собой стадо свиней и коров, они скрылись за деревьями. Мы посчитали это своей победой, съели козла и снесли их частокол. Однако никакой добычи не оказалось.

Нас уже начал преследовать голод, потому что безмозглые и нетерпеливые ополченцы в первые же несколько дней съели весь запас еды и теперь питались лишь лесными орехами. Без провизии не оставалось ничего другого, как возвращаться назад. Голодные ополченцы, страстно желавшие поскорей оказаться дома, шли впереди, а мы, воины, лениво тащились следом, здорово отставая. Гриффид, возвращавшийся без золота и рабов, был мрачен, хотя, говоря по совести, такая же судьба уготована была любому военному отряду, рыскавшему вслепую по ничейным землям. Но когда мы почти уже вышли к знакомым местам, нам повстречался отряд саксов, возвращавшихся по другой дороге. Они, должно быть, наткнулись на наше ушедшее вперед ополчение, потому что были нагружены захваченным оружием и гнали с собой пленных женщин.

Встреча была неожиданной для обеих сторон. Я находился в хвосте колонны Гриффида и ничего не видел, я лишь услышал шум начавшейся битвы, когда наш авангард вышел из-за деревьев и обнаружил полдюжины саксов, переходивших реку. Наши люди не мешкая ринулись на них. Подоспевшие копьеносцы напали на растерянных саксов с двух сторон. На этот раз не было никакой стены щитов, а просто на самом мелководье затеялась беспорядочная кровавая драка. И вновь, как в тот день, когда я убил своего первого врага в лесах к югу от Инис-Видрина, меня обуяла радость битвы. Это было, полагал я, сравнимо лишь с тем чувством, которое испытывала Нимуэ, когда боги посещали ее. «Как будто у тебя вырастают крылья и несут к блаженству», – как-то призналась она. Именно это я и ощущал тем осенним утром. С копьем наперевес я настиг своего первого в этом бою сакса и, видя его налитые страхом глаза, знал, что он уже мертв. Копье молниеносно вонзилось ему в живот, а я выхватил меч Хьюэла, который теперь называл «Хьюэлбейн» – «возмездие Хьюэла», и прикончил врага ударом в бок. Затем я вошел в реку и убил еще двоих. Я дико, словно злой дух, вопил на языке саксов, вызывая их приблизиться и найти свою смерть, и на мой призыв вдруг откликнулся огромный воин. Он набросился на меня, размахивая страшным топором. Но его топор был настолько тяжел, что, замахнувшись им, уже нельзя было остановить движение руки, и я, легко увернувшись, уложил громилу на спину прямым ударом, который наверняка порадовал бы Овейна. Только у этого махавшего топором воина я взял три золотых торквеса, четыре броши и нож, украшенный драгоценными камнями. Топор я тоже прихватил, чтобы после сделать из него вожделенные боевые кольца.

Саксы бежали, оставив восемь мертвецов и столько же раненых. Я убил не меньше четырех – подвиг, не оставшийся незамеченным. В этот день я наслаждался уважением моих спутников, но позднее, став старше и мудрее, понял, что лишь глупость молодости могла толкнуть меня на столь рискованный подвиг, ибо туда, куда молодой понесется сломя голову, мудрый отправится ровным шагом. Мы потеряли троих, и одним из них был Ликат, спасший мне жизнь на торфянике. Я выдернул копье из тела первого поверженного мною сакса, прихватил еще два серебряных торквеса у тех, которых убил в реке, а затем спокойно смотрел, как раненые враги один за другим отправляются в иной мир, где они должны были стать рабами наших умерших бойцов. За деревьями мы обнаружили шестерых пленных бритток – женщин, сопровождавших наших ополченцев на войну и захваченных в плен саксами. Одна из этих женщин обнаружила в прибрежном куманике единственного уцелевшего вражеского воина. Увидев его, она закричала и хотела ударить ножом, но он проворно отполз в реку, где я и схватил его. Это был безбородый юнец, примерно моих лет, он весь дрожал от страха.

– Как тебя зовут? – спросил я, приставив ему к горлу окровавленный наконечник своего копья.

Он так и сидел в воде, не смея шевельнуться.

– Вленка, – ответил сакс, а затем рассказал мне, что попал в Британию всего лишь несколько недель назад, но вразумительно объяснить, откуда он явился, парень не смог, а лишь твердил, что пришел из дома. Его язык чуть отличался от моего, но разница была настолько невелика, что я все понимал. Король его народа, сказал этот сакс, был великим военачальником и звался Кердиком. Он сумел взять земли на южном берегу Британии. Кердик, толковал парень, собирался основать новую колонию, а для этого ему нужно было побить Эска, короля саксов, который теперь правил землями Кентиша. И тут я впервые понял, что саксы воюют между собой, прямо как и мы, бритты. Кажется, тот самый Кердик выиграл войну против Эска и теперь сунулся в Думнонию.

Женщина, обнаружившая Вленку, сидела поблизости на корточках и смотрела на него с ненавистью и угрожающе шипела, но остальные женщины заявили, что Вленка не участвовал в изнасиловании пленниц. Гриффид, обрадовавшись, что привезет домой хоть какую-нибудь добычу, даровал Вленке жизнь. Его раздели догола и под охраной женщин отправили на запад в рабство.