Монстролог. Дневники смерти (сборник)

Дневник 3. Бойня

Часть одиннадцатая. «Теперь у нас нет выбора»

Утро выдалось пасмурное. По небу неслись хмурые облака, словно бесконечная серая рябь на холодной воде; дул сильный западный ветер. Когда я вынырнул из вязкой полудремы (сном это даже с натяжкой нельзя было назвать), на Харрингтон-лейн стояла тишина, только ветер гулял по карнизу да поскрипывал, точно вздыхая, старый дом.

Двери в комнаты Доктора и Кернса были закрыты, а вот дверь в комнате Малакки – нет, и кровать его была пуста. Я поспешил вниз и увидел, что дверь в подвал тоже нараспашку, а внизу горит свет. Я думал, что увижу там Доктора; вместо этого я обнаружил Малакки. Он сидел, скрестив ноги в шерстяных чулках, на холодном полу, пристально рассматривая монстра, висящего вниз головой в паре шагов от него.

– Малакки, – сказал я, – тебе не надо было сюда спускаться.

– Я не мог никого найти, – ответил он, не отрывая взгляда от мертвого Антропофага. – Чуть не спятил сначала, – добавил он будничным голосом, – думал, что это – она. Глаза-то нет.

– Идем, – потянул я его за рукав, – я приготовлю завтрак.

– Я тут подумал, Уилл. Когда все кончится, давай сбежим, ты и я, вместе. Можем записаться в армию.

– Меня не возьмут, я еще не дорос. Пожалуйста, Малакки, пойдем, Доктор не…

– Или можем податься на китобойное судно. Или уехать на Запад. Вот было бы здорово! Мы могли бы стать ковбоями, Уилл Генри! Или солдатами в Индии. Или вне закона, как Джесси Джеймс. Хочешь быть вне закона, Уилл?

– Мое место здесь, – ответил я, – с Доктором.

– А если он уедет?

– Тогда я уеду вместе с ним.

– А если умрет? Если не переживет сегодняшний день?

Я окаменел от такого предположения. Мне никогда не приходило в голову, что Уортроп может умереть. С учетом того, что я был сиротой и моя наивная вера в то, что родители будут жить вечно, была сломлена, я мог бы и рассмотреть такую возможность. Но нет – до сегодняшнего дня я и помыслить об этом не мог. Теперь меня передернуло. Что, если Доктор и правда умрет? Свобода? Да, свобода от того, что Кернс назвал «темным и грязным делом». Но свобода для чего? Куда я денусь? Что буду делать? Наверное, меня определят в интернат или подберут мне семью. Что хуже: жить под опекой такого человека, как монстролог, или влачить несчастное одинокое существование сироты, никому не нужного, лишенного всех надежд?

– Он не умрет, – сказал я больше самому себе, чем Малакки. – Он и раньше попадал в передряги.

– Я тоже, – ответил Малакки. – Прошлое не дает никаких гарантий на будущее, Уилл.

Я снова потянул его за рукав, поторапливая. Я не знал, как отреагирует Доктор, если обнаружит нас здесь, и у меня не было никакого желания выяснять это. Малакки оттолкнул меня, ткнув рукой в ногу. Что-то брякнуло у меня в кармане.

– Что это? – спросил он. – Что у тебя в кармане?

– Не знаю, – честно ответил я, потому что напрочь забыл. Я вытащил их из кармана, и они, щелкая и ударяясь друг о друга, легли у меня на ладони.

– Это домино?

– Нет, кости, – ответил я. – Они называются Кости судьбы.

Он взял одну и принялся рассматривать; его синие глаза восторженно заблестели.

– А для чего они?

– Предсказывать будущее, кажется.

– Будущее? – Он провел пальцем по хитрому лицу на изображении. – А как ими пользоваться?

– Я точно не знаю. Они принадлежат Доктору, точнее, принадлежали его отцу. Думаю, их подбрасывают в воздух и то, какой стороной и в какой последовательности они упадут, должно о чем-то говорить.

– О чем?

– О будущем, но…

– Вот и я говорю! Прошлое ничего не значит. Дай-ка мне их!

Он взял фигурки, сжал их между двух ладоней и потряс, перетасовывая. Фигурки заклацали – громкий звук разнесся эхом в холодном сыром воздухе подвала. Я увидел отражение его рук, встряхивающих Кости судьбы, в огромном черном глазу мертвого Антропофага. И вот Малакки подбросил кости в воздух – они закрутились, переворачиваясь, и дробью осыпались на цементный пол. Малакки согнулся над ними, рассматривая, что получилось.

– Все – лицом вверх, – пробормотал он. – Шесть черепов. Что это значит, Уилл?

– Я не знаю, – сказал я. – Мне Доктор не рассказывал.

Вот я и соврал, пусть это и худший вид шутовства.

Я еле уговорил его пойти со мной на кухню, чтобы поесть что-нибудь. Я как раз ставил чайник на огонь, когда распахнулась задняя дверь и в комнату ввалился Доктор. Лицо у него было перекошено от тревоги и беспокойства.

– Где он? – взревел Доктор.

В этот момент Кернс вошел в кухню из холла, и вид у него был настолько же спокойный, насколько у Доктора взбудораженный. Кернс был элегантно одет и причесан; Доктор был растрепан и небрит.

– Где кто? – спросил Кернс.

– Кернс! Где вас носит?!

– «Я ходил по земле и обошел ее…» А что?

– Все приготовлено почти час назад. Ждут только нас.

– А который час? – Кернс театральным жестом вытащил из кармана жилета часы и открыл крышку.

– Половина одиннадцатого! – воскликнул Доктор.

– Да? Так поздно? – Он потряс часами под ухом.

– Мы не успеем, если не поторопимся прямо сейчас!

– Но я еще не завтракал.

Он посмотрел на меня, а затем заметил Малакки, который сидел за столом и смотрел на него завороженно, полуоткрыв рот.

– О, привет! Ты, должно быть, бедняжка Стиннет. Прими мои соболезнования. Такая трагедия. Не так обычно встречают Создателя, но как бы то ни было, все мы там будем. Вспомни об этом, когда в следующий раз приставишь пистолет к голове Уортропа.

– У нас нет времени завтракать! – настаивал Уортроп; он покраснел.

– Нет времени завтракать? Но я никогда не выхожу на охоту на пустой желудок, Пеллинор. Что ты там готовишь, Уилл? Яйца? Свари и мне два – без скорлупы в кипятке. Один тост. И кофе – самый крепкий, какой только можешь сделать!

Он опустился в кресло напротив Малакки и широко улыбнулся Уортропу, сверкнув идеальными зубами.

– Тебе бы тоже поесть, друг мой. Уилл Генри, ты вообще когда-нибудь кормишь этого человека?

– Я пытаюсь, сэр.

– Возможно, у него кишечный паразит. Меня бы это не удивило.

– Я подожду на улице, – сказал Доктор сдержанно. – Посуду мыть не надо, Уилл Генри. Констебль и его люди ждут нас.

Он вышел, хлопнув дверью. Кернс подмигнул мне.

– Голый нерв, – заметил он.

Он перевел взгляд своих пепельных глаз на Малакки:

– Насколько ты приблизился?

– Приблизился? – эхом отозвался Малакки. Казалось, он немного ошалел от мощи, исходящей от Кернса, от его притягательности.

– Да. Насколько ты приблизился к тому, чтобы нажать на курок и выбить ему мозги?

Малакки опустил глаза в тарелку:

– Не знаю.

– Не знаешь? Хорошо, я спрошу иначе: в тот самый момент, когда ты приставил дуло к его лицу, когда ты мог всадить ему пулю в лоб, разнести его череп на части, лишь слегка нажав на курок, – что ты почувствовал?

– Страх.

– Страх? Хммм… Ну, возможно… Но не почувствовал ли ты также определенного… как бы это сказать?.. Определенного восторга?

Малакки помотал головой. Он был потрясен, но одновременно, как мне показалось, заворожен и как-то подчинен, покорен этим человеком.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Да прекрасно ты понимаешь! Момент эйфории, когда чья-то жизнь оказывается вот здесь, в твоей власти!

Он вытянул вперед руку, раскрыв ее ладонью вверх.

– И ты решаешь их судьбу – ты, а не невидимое сказочное нечто. Было у тебя так? Нет? Ну, что ж, надо полагать, для того, чтобы испытать это, нужно иметь настоящее намерение. Желание. Волю. Ты не намеревался его убивать, ты не хотел на самом деле снести ему череп.

– Мне казалось, хотел. А потом… – Малакки посмотрел в сторону, не в силах закончить фразу.

– Поэтическая натура и правосудие… Слушай, а вот мне интересно, если бы Уортроп постучался в дверь вашего дома и сказал твоей семье: «Скорее бегите отсюда, поблизости разгуливают безголовые людоеды!» – твой отец просто захлопнул бы дверь или отправил бы Уортропа в ближайшую психлечебницу?

– Это глупый вопрос, – сказал Малакки. – Потому что Уортроп нас не предостерег. Он никого не предостерег.

– Это не глупый, а философский вопрос, – поправил его Кернс, – и потому бессмысленный.

Когда мы наконец вышли, Доктор мерил шагами двор. О’Брайан стоял поблизости, рядом с большой телегой, в которой уже лежали чемоданы Кернса. Взглянув на них, английский денди всплеснул руками и воскликнул:

– Да что ж это со мной?! Я чуть не забыл! Уилл, Малакки, бегите скорее наверх и тащите мой ящик и маленький черный несессер, да поживее! Несите очень осторожно, особенно ящик – в нем хрупкий груз.

Оказалось, он уже закрыл крышку ящика и обмотал его шелком, обвязав той же веревкой, что и раньше. Я поставил маленький черный несессер сверху, но Малакки сказал:

– Нет, Уилл, так он упадет, когда мы будем спускаться по лестнице. Давай его сюда, я повешу его на руку… А он легче, чем я думал, – сказал он, когда мы несли ящик вниз, – что в нем?

Я признался, что не знаю. Я говорил правду; я не знал, но я подозревал. Это было жутко – так жутко, что и в кошмарном сне не привидится; просто уму непостижимо. Но это и была монстрология – наука, изучающая непостижимое.

Мы погрузили ящик рядом с чемоданами. Кернс то подбадривал нас, то предостерегал:

– Грузите, грузите, мальчики! Не так быстро, не так быстро – аккуратнее!

Потом он осмотрел весь груз, быстро кивнул и затем вытянул шею, глядя на небо изучающим взглядом:

– Будем надеяться, эти облака развеются, Пеллинор. Сегодня ночью нам позарез надо, чтобы было полнолуние.

Доктор, Кернс и О’Брайан отправились с грузом; мы с Малакки поспевали за ними верхом: Малакки – на жеребце Доктора, я – на своей кобылке.

С каждым шагом, неумолимо приближающим нас к месту жестокого убийства его семьи, Малакки все больше замыкался в себе; взгляд его снова приобрел то жуткое потустороннее выражение, которое было в нем в день нашей встречи в церкви. Знал ли он уже, в глубине души, что за судьба уготована ему? Предчувствовал ли, что едет навстречу черной пропасти? Если и так, он не свернул назад.

Около полудня мы встретились с Морганом и его людьми у дома Стиннетов. Между Доктором и Кернсом вспыхнул спор, не в первый и не в последний раз за эти два дня. Кернс желал осмотреть место кровавого побоища; Уортроп хотел немедленно начать приготовления к страшному, вселяющему суеверный ужас, ночному предприятию.

– Я не ради извращенного удовольствия хочу осмотреть дом, Уортроп, – сказал Кернс. – Ну, не только ради этого. Вы могли что-то упустить, а оно может оказаться полезным.

– Что, например? – спросил Доктор.

Кернс повернулся к Моргану; тот выглядел измученным, глаза покраснели – было ясно, что он не спал всю ночь.

– Констебль, вы охраняете место преступления. Пожалуйста, могу я его осмотреть?

– Если вы считаете это настолько необходимым, – раздраженно ответил Морган. – Я дал согласие полагаться на ваши суждения и ваше руководство, так что…

Кернс коснулся шляпы кончиками пальцев, подмигнул и исчез внутри дома. Констебль повернулся к Уортропу и выдохнул:

– Если бы вы не поручились за него, Уортроп, я принял бы его за шарлатана. Он слишком весел и беспечен для такого жестокого и беспощадного предприятия.

– Это веселье и радость человека, идеально подходящего для такой работы.

Морган приказал О’Брайану ждать Кернса у дверей, а мы присоединились к его помощникам, ожидающим в церкви. Констебль выбрал для участия в охоте шестерых мужчин. Они сидели на передней скамье – там же, где вчера сидел, сжавшись в комок, Малакки. Сбоку у них стояли винтовки, выражение лиц было твердым и решительным, взгляд – пристальным, когда Морган представил им монстролога.

– Это Доктор Уортроп, для тех из вас, кто его не знает или не слышал о нем. Он… крупный специалист в этой области.

Доктор серьезно кивнул, но никто ему не ответил и не кивнул в ответ на его сдержанное приветствие. В удручающем молчании мы ждали, пока Кернс закончит свою отвратительную инспекцию. Один из мужчин поднял винтовку и как бы прицелился; потом перебрал ее и, удовлетворенный ее состоянием, снова поставил рядом с собой.

Малакки сидел рядом со мной. Он не шевелился и не говорил, только смотрел вверх на распятие. В какой-то момент Морган остановил взгляд на нас и прошептал Уортропу:

– Вы, конечно, не собираетесь брать мальчиков с собой?

Доктор помотал головой и прошептал что-то в ответ, но что – я не смог разобрать.

Через полчаса двери распахнулись, и Кернс стремительно зашагал по проходу. За ним поспевал О’Брайан, словно обломок, несущийся в стремительном потоке.

Он прошел мимо нас, не обращая внимания, к центру, где с минуту стоял, не оборачиваясь, спиной к нашей маленькой пастве, задумчиво глядя на крест; по крайней мере, так могли подумать те, кто его не знал. Морган терпел, сколько мог, потом встал с места, и голос его раскатисто пронесся под сводами церкви:

– Итак, чего мы ждем?!

Кернс скрестил руки на груди и наклонил голову. Так он постоял еще немного, прежде чем повернуться, и, когда он поворачивался, по лицу его скользнула эдакая улыбочка, словно он вспомнил скабрезный анекдот.

– Да, это Антропофаги. Сомнений нет, – констатировал он.

– Их и не было, – зло бросил Уортроп, – давай ближе к делу, Кернс.

– Меня зовут Кори.

– Ну все, – пробормотал Морган, – с меня хватит.

Он повернулся к снайперам, сидящим на скамье в первом ряду:

– Доктор Уортроп пригласил… этого человека, чтобы он помог нам в деле, в котором, как он утверждает, у него есть опыт…

– Огромный опыт, – поправил Кернс.

– …в уничтожении этих тварей. Я представил бы вам его, но не уверен, что на данный момент он сам знает, как его зовут, если вообще зовут хоть как-то.

– Напротив, у меня имен больше, чем я сам могу сосчитать.

Кернс улыбнулся, но лишь на мгновение.

– Спасибо, констебль, за то, что вы так тепло представили меня, за ваше одобрение и поддержку. Я приложу все усилия, чтобы оправдать ваши ожидания.

Он обратил свой взгляд на сидящих перед ним людей (в полумраке церкви глаза его были черными, как ночь). Из кармана брюк он извлек вогнутый предмет размером с монету.

– Может мне кто-нибудь сказать, что это такое? Пеллинор, тебе отвечать не разрешается… Нет? Никто? Тогда даю подсказку: я нашел это в доме преподобного только что. Ничего, даже никаких догадок? Прекрасно. Это, джентльмены, фрагмент височной кости взрослого мужчины примерно сорока – сорока пяти лет. Для тех из вас, чье знание анатомии немного поистерлось, напоминаю: височная кость – часть черепа, и не случайно самая твердая часть вашего тела. Несмотря на это, в центре вы видите большую овальную дыру.

Кернс поднес кость к глазам и посмотрел в упомянутое отверстие, как в «глазок».

– Эта дыра не была просверлена при помощи хирургического инструмента. Ее проткнули зубом, и пробивная сила укуса этого существа такова, как если бы на нашу самую твердую кость, джентльмены, обрушился груз весом в тонну.

Он опустил обломок черепа обратно в карман.

– Такую невероятную силу укуса Антропофаги обрели в ходе эволюции, так как они лишены коренных зубов. Два ряда меньших зубов обрамляют большие, центральные зубы. Передние зубы служат для того, чтобы схватить и зажать жертву; остальные – количеством примерно трех тысяч – чтобы разрезать и нарубать. Проще говоря, они не жуют свою добычу; они глотают ее целиком. И мы, джентльмены, как эвкалиптовые листья для коалы, содержим в себе весь необходимый рацион для данного вида существ. Они буквально рождены, чтобы есть нас. Естественно, данный факт вызывает некоторые трения между нашими видами: им нужно питаться, мы предпочли бы, чтобы они этого не делали. С развитием цивилизации мы получили в наши руки такие средства защиты, как копья и ружья; это склонило чашу весов в нашу пользу. Антропофаги оказались вынуждены прятаться. Но одновременно у них развился адаптационный инстинкт, проявление которого привело вчера к столь печальным последствиям. Антропофаги стали яростно защищать место, где им удалось спрятаться и которое они считают своим домом; и они будут бороться за принадлежащую им территорию до последнего вздоха – все, от мала до велика. Иными словами, джентльмены, беспощадность и жестокость, с какой они охотятся, превышает только безжалостная свирепость, с которой они защищают свою территорию. И именно на ней нам предстоит встретиться с Антропофагами сегодня – на их земле, не на нашей. Мы сами выберем время, но не место. Мы бросим им вызов – и они ответят нам! И вот когда это случится, джентльмены, вы можете ожидать нечто сродни детской истерике, только вот закатят эту истерику существа семифутового роста весом приблизительно в двести пятьдесят фунтов, с тремя тысячами острых, как бритва, зубов, расположенных в центре грудной клетки.

Кернс улыбнулся. Просветленное выражение его лица никак не соответствовало произнесенным словам.

– Сегодня вы станете свидетелями кошмарного сна наяву. Вы увидите такое, от чего у вас сердце уйдет в пятки и кровь застынет в жилах. Но если вы будете делать все, что я скажу, вы доживете до рассвета и увидите зарю нового дня. Но только если будете делать все, что я скажу. Если вы готовы дать такой обет сейчас – без оговорок и замечаний, – вы доживете до того дня, когда будете очаровывать ваших внуков страшилками, вспоминая сегодняшнюю ночь. Если же нет – предлагаю вам забрать ваши винчестеры и идти домой. В этом случае – спасибо за внимание и попутного ветра вам в спину.

Повисло молчание. Кернс ждал, каков будет их вердикт. Вряд ли им нужна была эта лекция; все они видели человеческие останки в доме пастора и представляли, на что способны Антропофаги. Они понимали, на что идут. Понимали, но не дрогнули. Никто не принял предложение Кернса удалиться.

Один из мужчин откашлялся и яростно крикнул:

– Не только они умеют защищать то, что им дорого, гады! Что вы хотите, чтобы мы сделали?

Кернс тут же приставил мужчин к работе. Из лесоматериалов, хранящихся на центральном дворе, требовалось соорудить две платформы размером четыре на восемь футов. Закончив, надо будет доставить их на кладбище, поднять с помощью блока и системы веревок на высоту десять футов на деревья, расположенные вдоль западной границы кладбища, и закрепить там.

– Почему десять футов? – спросил Доктор у Кернса, в то время как вокруг стучали топоры и раздавался пронзительный звук пилы. – Они могут легко запрыгнуть на высоту в десять футов.

– Десять – достаточно высоко, – рассеянно ответил Кернс. У него явно было что-то на уме на этот счет, но в данный момент его сильнее беспокоила погода. Он все осматривал свои чемоданы и таинственную коробку и кидал взгляды на небо. Около трех часов дня, как раз когда был вбит последний гвоздь, заморосил мелкий дождь. Его капли падали на очки констебля, заставляя того все время стаскивать их с носа и вытирать о жилетку. Дождь потушил его трубку и слегка погасил боевой настрой. Кернс заметил это и сказал:

– Когда все закончится, пришлю вам хорошего табаку. Намного лучше этого заячьего помета, который вы курите.

Констебль не обратил внимания на его слова.

– Пеллинор, я волнуюсь насчет мальчиков, – кивнул он в нашу с Малакки сторону. – Я считаю так: надо либо оставить их здесь, в церкви, либо отправить обратно к вам домой. Им нет смысла…

– Напротив, – перебил его Кернс, – мне это на руку.

– Возможно, вы правы, Роберт, – неохотно признал Уортроп.

– А вот и нет! Для меня в этом – весь смысл! – зло бросил Малакки. – Я не мальчик, и я не уйду!

– Я не могу взять на себя такую ответственность, Малакки. Мне совесть не позволит, – беззлобно сказал констебль.

– Совесть? – закричал Малакки. – А как насчет моей совести?!

– Браво! – рассмеялся Кернс. – Правильно, Малакки, надо было остаться в комнате, чтобы тебе тоже оторвали голову после того, как переломали все кости твоей сестренке. Иначе что ты за брат такой?

С криком ярости Малакки бросился на своего мучителя. Доктор перехватил его, когда тот уже готов был вцепиться Кернсу в лицо, и прижал ему руки к туловищу, крепко держа.

– Ты сделал верный выбор, Малакки, – прошипел Уортроп ему на ухо, – у тебя было моральное обязательство…

– На твоем месте я не говорил бы о моральных обязательствах, Пеллинор, – предостерег Кернс, и глаза его блеснули от удовольствия. – И в любом случае, это абсурдное знание непреложной морали – целиком и полностью причудливое изобретение человека, капризная выдумка толпы. Нет никакой морали, кроме морали данного мгновения.

– Я начинаю понимать, почему вы с таким удовольствием охотитесь на Антропофагов, – сказал Морган с отвращением. – У вас так много общего!

Малакки обмяк в руках человека, которого вчера чуть не убил. Ноги мальчика подкосились, и теперь Доктор держал его, чтобы тот не упал на мокрую землю.

– А что, констебль, это правда, – согласился Кернс. – Мы во многом на них похожи: неразборчивые убийцы, движимые мотивами менее ясными и едва понятными, мы так же яростно боремся за территорию. Единственное существенное различие между нами и Антропофагами заключается в том, что им еще недостает опыта в притворстве и фальши, лицемерии и лжи. Они еще не обрели умения забивать и кромсать толпы себе подобных, мотивируя это благими намерениями и благословением свыше.

Он обернулся к Малакки:

– Так что давай, мой мальчик, отомсти! Ты вновь обретешь «моральный» выбор, который разрывает твою душу на части. И если сегодня ночью ты встретишь своего Бога, ты сможешь посмотреть ему прямо в глаза и сказать: «Да будет воля Твоя».

Он развернулся на каблуках и зашагал прочь. Морган отвернулся в сторону и демонстративно плюнул. Уортроп поспешно успокаивал Малакки; сейчас не время поддаваться чувству вины и жалеть себя, говорил он.

– Вы не сможете оставить меня в стороне, – был ответ. – Меня ничто не удержит.

Уортроп кивнул:

– Никто не будет тебя удерживать.

Он посмотрел через плечо мальчика на констебля и сказал:

– Дайте ему винтовку, и мы найдем ему место, Роберт.

– А Уилл Генри? Его-то, конечно, вы не возьмете с собой?

Я заговорил, сам едва веря словам, сорвавшимся у меня с губ:

– Не отсылайте меня, сэр. Пожалуйста.

Еще не ответив, Доктор улыбнулся тихой и печальной улыбкой:

– Ох, Уилл Генри. После всего, что мы пережили вместе, как я могу отослать тебя сейчас, в самый критический момент? Ты для меня незаменим.

Платформы были слишком большими и тяжелыми, чтобы везти их на телеге. Из-за дождя уже начинало смеркаться. Так что люди Моргана понесли их сами по длинной дороге, ведущей к кладбищу, а потом еще полмили до главных ворот. Там они перевели дух перед последним броском до пункта назначения – места, где старый Эразмус Грей встретил свой бесславный конец в могиле, которую сам же и вскрыл.

Теперь стало ясно, почему утром Кернса не было дома. Когда мы добрались, оказалось, что он уже хорошо ознакомлен с ландшафтом, уже выбрал деревья, на которые, как на крючья, надо будет вешать платформы, и тщательно начертил на листе бумаги план местности вплоть до расположения могильных камней.

Между могилой Элизы Бантон и ближайшими деревьями он нарисовал красный круг и надписал изысканным шрифтом с виньетками: «Кольцо забоя».

Начали поднимать платформы, вбивая якорные крепления в деревья при помощи обмотанных тряпками молотков, переговариваясь только при помощи жестов или тихим шепотом, так как Кернс дал строгие указания, прежде чем мы покинули церковь: как можно меньше шума и только тогда, когда это совершенно необходимо.

– Хотя Антропофаги – страшные сони (кроме как есть и спариваться, они только и делают, что спят), слух у них, как и чутье, крайне развит. Даже находясь на много футов от нас, под землей, сквозь почву и камни, они могут нас услышать или учуять. Так что хотя бы в одном дождь нам на руку: он увлажнит землю и приглушит звуки.

В то время как трое мужчин висели, натягивая своим весом веревки, которые крепили заднюю часть платформ к деревьям с крюками, другие вставляли квадратные скобы размером четыре на четыре вдоль переднего края платформ. Оставшиеся доски были прибиты гвоздями к стволам двух деревьев по обе стороны в качестве импровизированных лестниц. Затем Кернс отправил О’Брайана, Малакки и меня принести его чемоданы.

– Кроме ящика и несессера. Их пока оставьте, не хочу, чтобы они намокли. Ах, проклятая погода!

Уортроп отвел его в сторону, так, чтобы и без того взволнованный констебль их не слышал, и спросил:

– Возможно, я буду жалеть, что задал тебе этот вопрос, – прошептал он, – но что в ящике?

Кернс посмотрел на него с притворным изумлением:

– Шутишь, Пеллинор?! Да ты прекрасно знаешь, что в ящике!

Он подошел к одному из чемоданов и открыл крышку. Внутри, упакованная в отдельные ячейки, лежала дюжина черных цилиндров. По форме они напоминали ананасы, и каждый был обложен соломой. Кернс вытащил один из них и тихо позвал меня:

– Уилл Генри! Лови!

И он бросил мне цилиндр. Тот ударил меня прямо в живот, и я еще некоторое время смешно жонглировал им, пытаясь удержать в руках, такой он был скользкий.

– Осторожно! – предупредил Кернс. – Только не урони!

– Что это такое? – спросил я.

Я наконец поймал «ананас» – он был весьма тяжелым для своего размера.

– Как?! И ты еще называешь себя начинающим ассистентом монстролога?! Незаменимый инструмент в нашей работе, Уилл Генри. Граната, конечно. Дерни вон за то маленькое колечко.

– Он шутит, Уилл Генри, – тихо сказал Доктор, – не дергай, не надо.

– Как с вами скучно, – пожаловался Кернс. – Вот что, Уилл, назначаю тебя ответственным за гранаты. Будешь моим гренадером. Разве не прекрасно, а? Ладно, будь молодцом, и как только платформы установят, можешь поднимать гранаты наверх.

Он откинул крышку второго чемодана. Оттуда он вытащил длинную и очень прочную веревку, к одному концу которой была прикреплена тяжелая железная цепь, а к противоположному концу цепи был приварен крюк.

Потом он достал металлический столбик длиной в четыре фута и в два фута в окружности, заостренный снизу, а сверху имеющий отверстие типа «глазка». Столбик был похож на гигантскую швейную иголку.

Последнее, что он вытащил из чемодана, был большой молоток, каким забивают железнодорожные штыри. Он перебросил веревку через одно плечо, в другую взял молоток и столбик и позвал меня идти за ним.

Я поспешил следом и услышал, как у меня за спиной констебль спрашивает шепотом у Уортропа:

– А это-то для чего ему понадобилось? Жуть какая-то…

А Уортроп ответил с отвращением:

– Это – чтобы привязать и закрепить приманку.

Кернс отмерил шагами примерно двадцать ярдов от деревьев в направлении могилы Элизы Бантон, опустился на одно колено на мокрую землю и прищурился, примериваясь сквозь серую пелену дождя, какое расстояние отделяет его от платформы.

– Да, так будет верно. – Он взял металлический столбик. – Уилл Генри, держи этот штырь вот так вертикально, двумя руками. А я буду забивать его в землю. Главное, не шевелись. Дернешься – и я расплющу тебе руку.

Я встал в грязь на колени и сжал двумя руками столбик, направив его острым концом в землю. Кернс поднял молоток высоко над головой, размахнулся и ударил с такой силой, что крошки шрапнели полетели во все стороны. Отзвук удара эхом разнесся над кладбищем. Мужчины, которые прибивали гвоздями поперечные доски к ногам платформы, обеспокоенно повернули головы на звук. Дважды Кернс поднимал молоток и опускал на столбик. Мои руки вибрировали при каждом ударе, и я крепко сжимал зубы, чтобы случайно не прикусить себе язык.

– Отлично, еще разок – и сойдет. Хочешь попробовать стукнуть, Уилл Генри?

Он протянул мне молоток.

– Не думаю, сэр, что смогу даже поднять этот молоток, – честно ответил я. – Он же размером с меня.

– Хмм… А ты маловат росточком-то для своего возраста. Сколько тебе, десять?

– Двенадцать, сэр.

– Двенадцать?!

– Надо будет поговорить с Пеллинором. Он морит тебя голодом.

– Я сам готовлю, сэр.

– Почему меня это не удивляет?

Он стукнул по штырю еще раз, отставил молоток и потянул за штырь двумя руками, кряхтя от напряжения.

– Нормально, – сказал он задумчиво. – Сколько ты весишь, Уилл?

– Не знаю точно, сэр. Семьдесят пять или восемьдесят фунтов.

Он покачал головой:

– На Уортропа надо подать в суд. Ладно.

Он продернул свободный конец веревки сквозь «ушко» столбика и завязал ее каким-то сложным узлом. Потом велел мне взять другой конец – тот, к которому прикреплялась цепь, – и идти к деревьям, пока веревка не натянется.

– Теперь дерни за веревку, Уилл! – крикнул он. – Дерни изо всей силы!

Он стоял, упершись одной рукой в бок, а другой поглаживая свои прозрачные усы, и смотрел, какой эффект оказывает дерганье веревки на металлический столбик. Я тянул изо всех сил, ноги мои скользили по мокрой липкой грязи. Он махнул мне, что достаточно, поднял молоток и еще раз сильно стукнул по штырю. Потом подозвал меня взмахом руки.

– Веревка длинновата, Уилл Генри, – сказал он.

Он развязал узел, приподнял одну брючину и извлек длинный охотничий нож из-под ремня, стянутого на икре. Он укоротил веревку примерно на два фута, обрезав ее – а она была толстая и крепкая – так легко, словно нитку.

– В том же чемодане у меня лежат три связки деревянных кольев, Уилл Генри, давай сбегай и притащи их.

Я кивнул и бросился за кольями, хотя и так уже тяжело дышал от усилий с веревкой. Добежав до чемоданов, я обнаружил Уортропа и констебля все там же, и между ними разгорался яростный спор, хотя они говорили шепотом. Каждый свой аргумент Морган подтверждал, тыкая Доктора в грудь концом трубки:

– Обязательное расследование! Тщательное следствие! Я не могу быть связан словом, данным под давлением и по принуждению, Уортроп!

Когда я вернулся, Кернс сверялся с промокшим планом на своем листочке, отмеряя шагами расстояние от центра – столбика – до границ «Кольца забоя». Отмерив, он стал указывать мне, куда вбивать колья с интервалом в четыре фута – пока не получился ровный круг окружностью примерно в сорок футов с металлическим штырем в центре. Западная часть круга была в пятнадцати футах от платформы. Кернс с удовольствием оглядел свою работу и похлопал меня по плечу:

– Прекрасно исполнено, Уилл Генри! Даже в племени Маори, которое изобрело этот метод, не смогли бы сделать лучше.

К этому всремени мужчины закончили с платформой и взяли в руки лопаты. Кернс помахал им рукой, приглашая присоединиться к нам, и они собрались вокруг, мрачные, тяжело дыша. Они уже падали от усталости. Кернс обратился к ним, в голосе его слышалось нетерпение:

– Ночь наступит раньше, чем мы могли предвидеть, джентльмены. Теперь надо действовать быстрее. Быстрее! Так быстро, как вы только можете! Копайте, джентльмены, копайте!

Вдоль воткнутых кольев, которые были для них указателями, мужчины, методично работая, рыли неглубокий ров. Каменистая влажная земля скрипела под их лопатами. Этот звук приглушал дождь, который лил теперь сплошной стеной, барабаня с частотой в тысячу крошечных ударов в секунду, так что все промокли до нитки и у всех волосы прилипли к голове. Как жаль, что я забыл дома свою шапочку! Со стороны мужчины с лопатами казались серыми тенями наподобие привидений за темной матовой стеной дождя.

– Пеллинор! – сказал Кернс. – Помоги мне с ящиком, пожалуйста.

– Да, кстати, вот еще об этом ящике, – пробормотал Морган, в то время как его сгружали с телеги, – я хотел бы точно знать, что у вас в нем лежит, Кори.

– Терпение, констебль, терпение. Вы узнаете совершенно точно, что в нем… Осторожнее, Пеллинор, опускаем потихоньку! Уилл Генри, захвати мой несессер, хорошо?

Он содрал шелк с ящика и снял крышку. Доктор отшатнулся, словно отказываясь верить своим глазам; он знал, что в ящике еще до того, как Кернс открыл его, но знать и видеть – не одно и то же.

Морган шагнул вперед, чтобы рассмотреть содержимое ящика, – и ахнул. Кровь отхлынула от его лица. Он смог только промямлить что-то нечленораздельное.

Внутри ящика лежало тело женщины, облаченное в белое полупрозрачное платье. Она лежала как в гробу – глаза закрыты, руки сложены на груди крестом. Не старше сорока. Возможно, когда-то она была красива, но теперь лицо ее отекло, на нем просматривались рубцы – возможно, от оспы, нос увеличился и был красным от просвечивающих капилляров – несомненно, результат пристрастия к алкоголю. Кроме платья, на ней ничего не было, ни колечка на руке, ни браслета на запястье, только вокруг шеи была туго повязана лента цвета старой меди, и к этой ленте под подбородком было прикреплено металлическое кольцо.

Через несколько секунд потрясенного молчания Морган обрел наконец голос:

– Это ваша приманка?

– А какую приманку вы бы хотели увидеть, констебль? – спросил Кернс. Вопрос был, конечно, чисто риторическим. – Козленка?

– Когда вы требовали неприкосновенности, вы не упоминали об убийстве, – в негодовании воскликнул Морган.

– Я ее не убивал.

– Тогда откуда у вас…?

– Это уличная девка, Морган, – бросил Кернс. Казалось, его вывела из себя ярость констебля. – Один из человеческих отбросов, какими полнятся закоулки Балтимора. Грязное существо, пропитанное ромом и болезнями, чья смерть послужит более благородной цели, чем вся ее промотанная жизнь. И если то, что мы используем ее, оскорбляет ваши чувства и идет вразрез с вашей моралью и нравственностью – что ж, предложите в качестве приманки себя.

Морган повернулся к Уортропу:

– Пеллинор, но должен же быть какой-то другой способ…

Доктор покачал головой.

– Она уже отстрадала свое, Роберт, – заметил он. – У нас сейчас нет выбора: надо сделать это.

Он наблюдал, как Кернс вынимает неподвижное тело из самодельного гроба, и в глазах его стоял немой вопрос. Голова женщины откинулась назад, руки соскользнули вниз и безжизненно повисли, пока Кернс нес ее в «Кольцо забоя».

– Уилл Генри! – кинул через плечо Кернс. – Подай мой несессер!

Работа остановилась, когда мужчины с лопатами увидели Кернса с ношей. Рты у них открылись, глаза перебегали с Кернса на Моргана. Констебль подал им знак – копайте, копайте! Кернс бережно уложил тело рядом с железным столбиком, вбитым в землю, заботливо приподняв и поддерживая рукой голову женщины. Он кивнул на веревку. Я поставил несессер рядом с ним и протянул веревку с цепью на конце. Он зацепил крюк, припаянный к концу цепи, за кольцо на шее женщины.

– Не понимаю, из-за чего Морган так расстроился, – сказал он. – Маори используют в подобных случаях четырнадцатилетних девственниц – рабынь. Дикие животные, Уилл Генри!

Он подергал за цепь. Голова женщины дернулась, прицепленная за крюк.

– Хорошо.

Он опустил ее голову на землю, размытую дождем. Потом поднялся и оглядел поле деятельности. Я взглянул направо, в сторону платформы, и увидел одинокую фигуру, стоящую там, с винтовкой на изготовку, словно часовой на посту. Это был Малакки. Он пристально смотрел на нас.

Хотя монотонный дождь все лил и лил, а серый день переходил в вечер почти незаметно, все же возникло чувство, что время побежало быстрее, что часы-то тикают. Из повозки выгрузили две большие бочки со смесью керосина и растительного масла и вылили содержимое в ров, окружающий тело женщины. Кернс приказал всем подняться на платформу и еще раз повторить то, что он называл Основными правилами Маори.

– Я стреляю первым, – напомнил он промокшим до нитки, запачканным грязью с головы до ног людям. – Вы ждете моего сигнала, чтобы открыть огонь. Цельтесь им в то пространство, которое расположено прямо под пастью, либо в нижнюю часть спины. Выстрелы по другим частям тела будут для них безвредны.

– Сколько у нас будет времени? – спросил кто-то.

– Рискну предположить, что при такой погоде – меньше десяти минут. Этого более чем достаточно, чтобы сделать дело, по крайней мере завершить эту фазу дела. Но и десять минут покажутся вам вечностью. Помните, мы покидаем платформу только в двух случаях: если мы закончили работу или если кому-то из людоедов удалось перебраться через ров. Кто дежурит у рва?

Мужчина с узким лицом по имени Брок поднял руку. Кернс кивнул и сказал:

– Стойте рядом со мной и ждите приказа – ничего не предпринимайте, пока я не скажу! Правильное распределение времени и синхронизация, джентльмены, – вот что главное, как только мы заметим первого «разведчика» Антропофага… Ну, хорошо. Вопросы есть? Может, кто-то передумал? Сейчас еще можно уйти. Время пришло. – Он поднял к небу лицо и закрыл темные глаза под дождем. На его чувственных губах играла улыбка. – Роковой час пробил!

Мы все подошли к краю платформы, вглядываясь, прищурившись, в сгущающуюся тьму. Кернс тем временем спустился к телу в центре круга, опустился на колени и раскрыл несессер, который я ему принес. Он склонился над телом спиной к нам, так что ничего не было видно.

– Что, прости, господи, он там делает? – спросил Морган.

– Не знаю точно, – ответил Доктор, – но я ставлю под сомнение все, за что Господь может не простить.

К нашему несказанному удивлению, тело женщины вдруг дернулось, словно от жестокого спазма, ноги засучили в воздухе, руки вцепились пальцами в размякшую землю, сгребая грязь и кусочки травы. Кернс откинулся назад, чтобы осмотреть произведенный им феномен, а я услышал, как Доктор выдохнул рядом со мной:

– О нет!

У Кернса в правой руке как бы невзначай появился уже знакомый охотничий нож; одновременно кончиками пальцев левой руки он надавил женщине на горло.

– Уортроп, – прорычал Морган. – Уорт-роп!!!

Одним легким движением руки Кернс провел ножом вдоль дергающегося туловища пленницы, вскрывая ей брюшную полость острым, как скальпель, лезвием. Один бессердечный и варварский жест – и тут же пронзительный крик боли взорвал сумеречную тишину ударом грома. Звук эхом разнесся среди деревьев и кладбищенских камней, заполняя собой, нарастая, все пространство и время. Каждая секунда, казалось, длится час. Женщина перекатилась на бок и протянула руки к Кернсу – к человеку, распоровшему ее пополам, но он уже торопливым шагом возвращался к нам, с окровавленным ножом в руке. Взбираясь на платформу по приставной лестнице, он зажал лезвие между зубами и, должно быть, в этот момент почувствовал вкус ее крови на языке. Благополучно поднявшись на платформу, он выплюнул нож, и тот упал на доски. Однако мы этого почти не заметили, потому что взгляды наши были прикованы к тому, что происходило внизу. Нас сковал страх, пронизал ледяной ужас. Женщине удалось встать на карачки и поползти нам навстречу, крича и визжа, словно недобитый поросенок, захлебывающийся в собственной крови. Но веревка сыграла свою роль; цепь, прикрепленная к ее шее, натянулась.

Кернс схватил винтовку, вскинул на плечо и уставился в прицел, поворачивая дуло с севера на юг и обратно, не обращая внимания на наше оцепенение и испуг от этого неожиданного – и ужасающего – поворота событий. Он, казалось, даже не слышал истошных криков женщины, сотрясающих воздух вокруг. Теперь ей удалось встать на колени, и она протягивала руки к нам, ее лицо перекосила гримаса боли; недавно белое платье было заляпано кровью и грязью. Цепь на ее шее звякала и поскрипывала каждый раз, как она отчаянно дергала головой.

– Будь ты проклят, Кори! – заорал Морган. – Она жива!

– А я никогда и не говорил, что она мертва, – резонно возразил Кернс. – Наблюдатели, видите что-нибудь? Смотрите внимательно! Мистер Генри, ты тоже смотри!

Я оторвал взгляд от несчастной жертвы и стал пристально вглядываться в ветви деревьев и кладбищенские камни – нет ли где какого движения? Но пелена застилала все вокруг, и я не высмотрел ничего, кроме земли, деревьев, камней и теней.

А потом боковым зрением я заприметил темный силуэт, метнувшийся от одной могилы к другой. Да, он низко пригибался к земле, продвигаясь зигзагообразно все ближе и ближе. Я подергал Кернса за рукав и указал на силуэт.

– Где? – прошептал он. – А, молодчина! Вижу. Джентльмены, спокойно, первый выстрел – мой.

Он встал прямо, расставил ноги для правильного баланса и прицелился, поглаживая спусковой крючок.

– Иди, иди, дружочек, – пробормотал он, – обед уже подан.

Одинокий «разведчик» Антропофаг лишь на секунду замер в нерешительности на краю рва. Дождь переливался на его молочной коже, и даже с этого расстояния в наступающих сумерках я видел, как его рот открывается и закрывается и как его зубы злобно поблескивают в бездонной глотке. Массивные руки были такими длинными, что костяшки пальцев буквально царапали землю, когда он стоял, немного кривоногий, на краю ловушки.

Если он и чувствовал нас поблизости, то все равно был настолько одержим жаждой крови или мы были настолько ему безразличны, что он бросился вдруг вперед со страшным рыком, одним махом преодолев расстояние между ним и раненой женщиной. Их разделяли примерно тридцать футов, и он уже подпрыгнул, выпустив когти и разинув пасть, когда Кернс выстрелил.

Монстр перевернулся в воздухе: пуля Кернса прошила ему плечо в дюйме от выпуклого глаза. Он камнем упал на землю, и его мычание и рев перекрыли на какое-то время вопли женщины. Но потом он быстро поднялся, плюясь и хрюкая, протягивая когтистые руки к жертве и упрямо двигаясь вперед. Женщина обернулась на странный хлюпающий звук и на миг замолчала, парализованная ужасом, а потом дернулась на цепи так сильно, что я думал, она сломает себе шею.

Кернс перезарядил винтовку и выстрелил вновь, попав монстру в верхнюю часть бедра. Тот споткнулся, но продолжил движение. Вот их с жертвой разделяет уже лишь пятнадцать футов… десять… Кернс перезаряжает, щелкает затвор…

Третий выстрел попал Антропофагу в другую ногу, и он рухнул, царапая когтями землю, мыча и воя, беспомощно меся ногами грязь. Кернс опустил винтовку.

Морган заорал на него:

– Да ради бога, что вы творите?! Стреляйте же! Вы его не убили!

– Идиот, – бросил Кернс, – я и не собирался его убивать.

А женщина тем временем лежала, не двигаясь. То ли она сломала шею, то ли лишилась сознания от страха или от потери крови. Доктор протолкнулся мимо Кернса к краю платформы и подобрал нож, который тот бросил.

– Уилл Генри! Пошевеливайся!

Он спрыгнул вниз. Я выбрал более долгий маршрут и спустился по приставной лестнице, нагнав Доктора уже около тела жертвы. Я с опаской посмотрел через плечо Уортропа на кричащего, извивающегося Антропофага. Я боялся, что он недостаточно сильно ранен и в любой момент соберется с силами, подскочит и оторвет нам головы своими огромными руками. Но Доктору было не до того; он целиком и полностью сосредоточился на женщине. Он перекатил ее на спину и прижал пальцы к ее горлу под челюстью.

– Еще не слишком поздно, Уилл Генри, – сказал он, повышая голос, чтобы перекричать вой Антропофага у нас за спиной.

Он перерезал веревку одним сильным движением, сунул мне нож и поднял женщину на руки.

– За мной! – скомандовал он, и мы побежали, скользя и спотыкаясь в грязи, перепрыгнули через наполненный керосином и маслом ров и оказались под платформой, прямо под тем местом, на котором стоял Кернс и другие. Он прислонил женщину к стволу дерева и низко склонился над ней, чтобы осмотреть рану в ее животе.

Прямо над головой я услышал, как Кернс крикнул вниз:

– На твоем месте, Пеллинор, я бы поторопился.

Доктор не обратил внимания. Он сбросил куртку, сорвал с себя рубашку – так, что пуговицы брызнули во все стороны, – потом туго скрутил ее и наложил на рану, а сверху прижал моей рукой.

– Постоянное давление, Уилл Генри. Но слишком сильно не нажимай.

В этот момент я услышал, как Морган закричал громким голосом, в котором звучала паника:

– Вот там! Вы видите? Что это там такое?!

Доктор схватил меня за плечо и низко склонился к моему лицу, глубоко заглянув в глаза:

– Ты сможешь, Уилл Генри? Ты сможешь?

Я кивнул:

– Да, сэр.

– Держи.

Он вложил мне в руку револьвер и повернулся, чтобы идти, но вдруг замер как вкопанный. Я решил, что нам конец, что один из людоедов прокрался между деревьев и уже навис над нами. Я проследил за взглядом Доктора и увидел высокую тощую фигуру с винтовкой. Синие глаза блестели в темноте.

– Я останусь с Уиллом Генри, – сказал Малакки.

Он остался.

И тут появились Антропофаги, привлеченные воем и стонами своего подстреленного собрата. Сама земля изрыгала их; могилы вздымались и словно выплевывали их наружу. Долгие годы они рыли туннели, расширяя свои подземные владения, чтобы было где разместить подрастающее поколение. В твердой, каменистой почве Новой Англии, глубоко под могилами, они прорыли сеть туннелей, сравнимых по сложности переплетения с лабиринтом.

Теперь, в ярости от того, что кто-то посмел вторгнуться в их владения, что кто-то ранил их одноплеменника, они приближались со стороны восточной границы «Кольца забоя». Шипящей, хрюкающей, рычащей и клацающей зубами молочно-белой массой они скопились на краю рва… и остановились. Возможно, они учуяли что-то, что им не понравилось, а может, и более глубокий инстинкт подсказал им что-то – инстинкт, приобретенный за годы сражений со своей добычей.

Я услышал, как Кернс крикнул наверху:

– Тихо, ребята, тихо! Только по моему сигналу. Брок, ты готов?

Брок бросил что-то в ответ. Рядом со мной Малакки опустился на одно колено и взвел винтовку. Я был так близко к нему, что слышал его прерывистое дыхание и чувствовал запах его мокрого шерстяного пиджака. По другую сторону от меня безымянная жертва Кернса пришла в себя и схватила меня обеими руками за запястья, непонимающим взглядом глядя мне в лицо.

– Кто ты? – прохрипела она. – Ты ангел?

– Нет, – ответил я, – меня зовут Уилл Генри.

Вдруг голос Кернса громко разнесся над кладбищем:

– Давайте, давайте, красавцы мои! Идите, идите скорее! Праздник начинается!

Эффект, произведенный криками на Антропофагов, был мгновенным. Гигантскими прыжками они двинулись вперед, внутрь «Кольца забоя» – две дюжины сильных, разъяренных монстров, со сверкающими глазами-луковицами и раскрытыми пастями. Как только последний из них перепрыгнул ров, Кернс крикнул:

– Брок, огонь!

И Брок бросил в ров горящую тряпку. Огонь взметнулся на пять футов в высоту. Я ощутил его жар на своих щеках, огонь мгновенно охватил весь ров, заключив внутри «Кольца забоя» всех монстров. Они забегали и заметались в панике, а вокруг взметались языки пламени и черные клубы дыма. Завладев огнем, человечество предопределило судьбу чудовищ.

– К оружию, джентльмены! – крикнул Кернс, перекрывая треск огня, шипение и шорох дождя, визгливые вопли ужаса Антропофагов. – Огонь!

Над нами раздался треск выстрелов, такой сильный, что я испугался, что платформа вот-вот рухнет нам на голову. Уже совсем стемнело, но теперь все озарялось сполохами света из горящей траншеи, а в «Кольце забоя» забоя метались и дергались монстры. Кернс проорал:

– Это все равно что забивать рыбу в бочке!

Что-то размером с мяч приземлилось внутри круга, и тут же земля дрогнула, и раздался оглушительный взрыв гранаты.

– Не вижу, не вижу! – отчаянно бормотал Малакки, поворачивая винтовку то вправо, то влево. – Хоть бы одного подстрелить, Господи, только одного!

И тут его желание было исполнено.

Антропофаги не рождаются с жаждой человеческой крови. И, в отличие от одинокой акулы или орла, не рождаются они и охотниками. Им приходится, как львам и волкам – как и людям, кстати, – учиться у старших. Взрослыми Антропофаги становятся в возрасте тринадцати лет, а до этого они кормятся тем, что осталось после взрослых. Это период обучения, проб и ошибок, наблюдений и подражания. Один из поразительных фактов: Антропофаги очень заботятся о своих младших. Только в экстремальных случаях – одним из таких был случай на злосчастной «Феронии», описанный капитаном Варнером, когда младшего съели, – Антропофаги приносят их в жертву. Такие случаи и ввели в заблуждение Вальтера Скотта и Шекспира, называвших Антропофагов каннибалами (с тем же успехом людей тоже можно было бы назвать так, ибо известны случаи, когда в экстремальной ситуации мы поедали себе подобных). Всем племенем Антропофаги обучают и защищают своих отпрысков и в случае опасности прячут их подальше.

Один молодой Антропофаг примерно моего возраста не перепрыгнул через ров вместе со всеми. Может, испугался, а может, просто не успел, как уже взметнулся огонь. Невидимый за языками пламени, он обогнул «Кольцо забоя» и оказался между деревьями как раз в том месте, где прятались мы. Его нападение было неуклюжим, а возможно, и первым в его жизни.

Мы не слышали, как он подкрался, и только когда он вышел из-за дерева, открывая пасть и протягивая вперед когтистые руки так, как это делали взрослые Антропофаги, Малакки обернулся и заметил его. Этих нескольких драгоценных секунд было достаточно, чтобы Малакки развернулся и выстрелил, не прицеливаясь. Я не сомневался, что он промахнулся, как промахнулся бы я или любой другой на его месте. Он попал Антропофагу ровно между глаз – рана, смертельная для человека. Но, как заметил Доктор, у Антропофагов между глаз не располагается никаких жизненно важных органов. Выстрел просто замедлил его приближение, но не настолько, чтобы Малакки успел перезарядить ружье. Он и не попытался, а просто изо всех сил вбил винтовку прямо в разверзшуюся над ним пасть. Пасть захлопнулась – и щепки винтовки вместе с кровью и зубами полетели во все стороны. Малакки сделал шаг назад… оступился… упал… Еще секунда, и ревущий Антропофаг схватил бы его – но я был всего в трех-четырех футах, и пуля из моего револьвера вонзилась ему в руку, протянувшуюся к лицу Малакки и уже царапнувшую его ногтями по щеке. Это был мой первый – и последний – выстрел. Безголовая тварь тут же позабыла про Малакки и сосредоточилась на мне. Я и глазом не успел моргнуть, как молодой Антропофаг вырвал пистолет Доктора из моей руки и схватил меня за горло. Он приподнял меня за шею на несколько дюймов над землей и потащил к себе в клацающую пасть.

Я никогда не забуду, хотя с тех пор прошла уже целая жизнь, ужасный запах, которым он дохнул на меня, и вид спускающихся вниз по глотке рядов острых зубов. Этот вид я смог бы рассмотреть и получше, если бы не Малакки. Он накинулся на монстра сзади и повис у него на спине. Мне этого было достаточно. Слова Доктора эхом отозвались у меня в голове: «Если не прицелиться получше, бей его в глаз – это их уязвимое место». Я выхватил из-за пояса нож и вонзил его Антропофагу в черный непроницаемый глаз по самую рукоятку. Антропофаг забился в агонии, пытаясь еще и сбросить Малакки со спины, а я для верности провернул лезвие пару раз, выдернул нож и вонзил монстру в другой глаз. Ослепленный, окровавленный, он с рычанием заметался, хлопая когтистыми лапами, словно мы играли в прятки – страшная пародия, – и рухнул на колени, бешено раскачиваясь взад-вперед.

Нас спасло то, что в бессонную ночь, когда Доктор делал вскрытие в лаборатории, я вынужден был делать записи под его диктовку. И хотя тогда я валился с ног от усталости, я наблюдал и запоминал, как и младшие Антропофаги. Так что теперь, видите ли, я знал, в отличие от многих, где именно у этих монстров находится мозг.

И я вонзил нож Антропофагу именно в это место – между нижней челюстью и гениталиями. Вот и все. Монстр окаменел и рухнул на землю, раскинув руки.

Я тоже рухнул рядом, прижимая к животу нож дрожащими руками, едва переводя дыхание после пережитого шока. Рука опустилась мне на плечо, я инстинктивно поднял нож – но это был всего лишь Малакки. Его лицо было заляпано грязью, на щеке виднелись царапины от когтей Антропофага.

– Уилл Генри, ты ранен?

Я помотал головой.

– Я – нет. Но он – да. Я убил его, Малакки. Убил гада!

Он улыбнулся. И улыбка оказалась ярко-белой на грязном лице.

Кернс был прав в своем предсказании: все заняло не более десяти минут. Вскоре появился Доктор.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил он.

– Уилл Генри убил Антропофага, – объяснил Малакки.

– Уилл Генри! – воскликнул Доктор. Он посмотрел на меня с удивлением.

– Он спас мне жизнь, – добавил Малакки.

– И не только твою, – сказал Уортроп. Он опустился на колени перед женщиной, потрогал пульс, поднялся.

– Она потеряла сознание – и большое количество крови. Мы должны немедленно доставить ее в больницу.

Он поспешил прочь, чтобы организовать перевозку, а Малакки подобрал черенок винтовки и подошел к «Кольцу забоя», где уже собрались все мужчины. Я не видел Кернса. Доктор почти тут же вернулся с О’Брайаном, и все вместе мы отнесли женщину к телеге.

– Что я скажу врачам? – спросил О’Брайан.

– Правду, – ответил Уортроп. – Вы нашли ее раненой в лесу.

Мы тоже подошли к «Кольцу забоя». Никто не говорил. Как будто мы все ждали чего-то, но никто не мог сказать чего. Казалось, все в шоке. Лица мужчин раскраснелись, дыхание было прерывистым. Дрожащими руками Морган набил трубку, и огонь спички отразился в его запотевших очках. Уортроп кивнул мне следовать за ним и перепрыгнул через ров. Мы оказались внутри «Кольца забоя», тут я и увидел Кернса. Он бродил среди оторванных конечностей и бледных тел, от которых в сыром воздухе поднимался пар.

– Уортроп, дай мне свой револьвер.

Я протянул револьвер Кернсу.

Он пнул ногой одного монстра, тот слегка схватил его за ногу – и Кернс добил его из револьвера… Так он сделал еще несколько контрольных выстрелов. Потом вернул пистолет Доктору.

– Сосчитайте их, потом сравним результаты, – сказал он.

Я насчитал двадцать три, Уортроп тоже. И Кернс.

– Есть еще один, сэр, – сказал я, – он под платформой.

– Под платформой? – удивленно поднял брови Кернс.

– Я убил его.

– Ты убил Антропофага?

– Я подстрелил его, а потом выколол глаза и выбил мозг.

– Выбил мозг! Вот уж действительно начинающий ассистент монстролога! – рассмеялся Кернс. – Уортроп, наградите мальчика главной медалью Общества Монстрологов за храбрость!

Улыбка растаяла на его лице, глаза потемнели.

– Итак, в сумме – двадцать четыре. Добавим еще трех-четырех молодых, которые сбежали и спрятались где-то. Получится двадцать семь – двадцать восемь.

– Но мы предполагали, что примерно столько и будет, – сказал Уортроп.

– Да, вот только… Мы, конечно, подсветим сейчас, чтобы удостовериться, но пока я что-то не вижу среди них той одноглазой – матери всего племени. Уортроп, ее здесь нет.

Когда Морган присоединился к нам среди трупов Антропофагов, над которыми вздымался пар, он уже немного пришел в себя. Самообладание постепенно возвращалось к нему, хотя возвращаться-то было особо нечему, настолько события последних дней выбили его из колеи. Но, по крайней мере, он был снова в состоянии почувствовать себя слугой закона. Он строго обратился к Кернсу тоном, не допускающим возражений:

– Вы под арестом, сэр.

– На каком основании? В чем меня обвиняют? – спросил Кернс, кокетливо похлопывая глазами.

– В убийстве!

– Она жива, Роберт, – сказал Уортроп. – По крайней мере, была жива, когда ее увозили.

– Тогда в попытке убийства! В похищении! В безрассудном риске! И…

– В охоте на безголовых монстров до наступления сезона охоты, – с готовностью предложил Кернс.

Морган обернулся к Доктору:

– Уортроп, я опирался на ваше мнение в этом вопросе. Я доверился вам как эксперту!

– Ну так и что? – сказал Кернс. – Проклятые твари мертвы. В чем претензии?

– На вашем месте я приберег бы эти аргументы для суда, мистер Кернс.

– Доктор, – поправил его Кернс.

– Доктор Кернс.

– Кори.

– Кернс, Кори, мне плевать! Пеллинор, вы знали, что он собирается сделать? Вы знали, что находилось в том ящике?

– На твоем месте, Уортроп, я бы не стал отвечать, – сказал Кернс. – Я знаю прекрасного адвоката в Вашингтоне. Если хочешь, я тебя с ним познакомлю.

– Нет, – ответил Доктор Моргану. – Я не знал, что в ящике. Но я подозревал.

– Я не виноват в том, что они – людоеды и ничего другого не едят, – сказал Кернс. – Равно как не виноват и в том, что они здесь появились. Но я понимаю, констебль. Это – ваша благодарность. Вы – человек закона, а я – человек… – Он не стал заканчивать фразу. – Вы наняли меня для выполнения определенной работы и дали определенные обещания, которые вы обязались соблюсти по окончании этой работы. Так позвольте мне действительно ее закончить прежде, чем вы нарушите свое слово.

– Я не давал вам никакого слова! – замотал головой Морган и вдруг замер. Кое-что из того, что сказал Кернс, начало доходить до него. – Что вы имели в виду, сказав «действительно закончить»?

– Есть большая вероятность, что Антропофаги еще остались, – осторожно сказал Уортроп.

– Еще? Сколько еще? Где? – Морган стал судорожно оглядываться по сторонам, словно ожидая, что сейчас следующая партия монстров возникнет прямо на краю рва.

– Мы не узнаем где, пока не попадем туда, – сказал Кернс.

– Попадем куда?

– В их милое гнездышко, констебль. Туда, где они живут.

Но констебль отказался даже говорить на эту тему. Вместо этого он собрал своих людей, поблагодарил их за храброе участие в сражении, которое он сравнил с битвой при Ватерлоо, и отдал команду собрать тела монстров в одну кучу, чтобы их уничтожить.

Мы с Малакки присоединились к грязной работе. Мы притащили тело убитого мной молодого Антропофага из-под платформы и положили его в общий погребальный костер. Дальше ужасный холм облили остатками горючего из канистры.

Кернс зажег спичку и сказал:

– Покойтесь с миром.

И только тогда бросил спичку в центр кучи. Пламя взлетело до самого неба. Вскоре послышался запах горелой плоти. Я не впервые чувствовал его. Глаза у меня заслезились, не столько от дыма, сколько от воспоминаний, вспыхнувших ярко вместе с пламенем. Чья-то рука легла мне на плечо. Я обернулся и увидел Малакки. В его синих глазах отражался свет костра. По раненой щеке скатывалась слеза. От костра шло тепло, но Малакки был скован ледяной тоской – ледяной, как могильные камни.

Бедный! О чем он думал, глядя на горящих монстров, как не о своей семье, о Майкле и об отце, о матери, прижимающей к себе младенца переломанными руками, о любимой сестре Элизабет, которая прибежала к нему за спасением, а встретила смерть? Чувствовал ли он облегчение сейчас? Свершилось ли, по его мнению, правосудие? «Я тоже мертв… внутри ничего нет», – сказал он мне. А сейчас? Воскресил ли его этот костер из оторванных конечностей и торсов, сваленных в кучу?

Я остро сочувствовал его горю, потому что мы были братьями по несчастью – такому, когда все дороги ведут только к неизбывному горю и чувству вины. Есть ли чудодейственное средство, волшебный эликсир, придуманный людьми или богами, способный исцелить нас и облегчить агонию? Вот уже год прошел с тех пор, как я потерял своих родителей, а память все еще терзает мою душу, словно та ночь, когда наш дом сгорел дотла, была только вчера. Да и сейчас, восемьдесят лет спустя, они все еще тлеют в руинах – черные, скрюченные трупы моих родителей. Я слышу их крики так же отчетливо, как скрип этой ручки по бумаге, когда я пишу сейчас, как шум вентилятора на своем столе, как щебет птицы за окном. Я вижу отца таким, каким он был перед смертью, с той же отчетливостью, с какой вижу календарь, висящий сейчас на стене, отмеривающий дни моей жизни, или солнечный свет на лужайке, над которой порхают стрекозы и бабочки.

Почти неделю отец лежал в постели, охваченный жестокой лихорадкой, накатывающей и спадающей, как прилив и отлив. Только что он горел, как в огне, а уже в следующий миг стучал зубами от холода, и не хватало одеял, чтобы его согреть. Ничто не задерживалось у него в желудке, а на третий день страданий по всему телу у него стали появляться ярко-красные пятна размером с полмонеты. Моя мать, игнорируя его протесты («Это просто температура, ничего страшного»), пригласила семейного врача, который поставил диагноз «опоясывающий лишай» и обещал полное выздоровление. Мать это не убедило: отец недавно вернулся домой из поездки с Уортропом неизвестно куда, и она подозревала, что он подхватил какую-то редкую тропическую болезнь.

У отца стали выпадать волосы; они вылезали клочьями, и даже его борода и брови осыпались, как осенние листья. В панике мать послала за Уортропом. К этому моменту красные пятна на теле отца стали воспаляться, на них появились молочно-белые точки размером с булавочную головку, дотрагиваться до них отцу было больно. Даже прикосновение ночной рубашки к одной такой точке заставляло его биться в агонии. Поэтому он вынужден был лежать неподвижно поверх одеяла, беспомощно отдавшись боли. Он не мог есть. Он не мог спать. К тому моменту как пришел Уортроп, он впал в состояние почти полного беспамятства. Казалось, он не узнал Доктора и был не в состоянии отвечать на вопросы о своем состоянии. Доктор осмотрел язвы и взял кровь на анализ. Он посветил ему в глаза и посмотрел горло, взял образцы волос, оставшихся на подушке и одеяле. Отец к тому времени был уже совершенно лысый. Уортроп измерил и нам с матерью температуру, и нам посветил в глаза, и взял анализ крови.

– Вы знаете, что с ним, – сказала мать.

– Возможно, это лишай, – сказал Доктор.

– Но это не лишай, – настаивала она. – Вы это прекрасно знаете. Скажите, что на самом деле с моим мужем. Пожалуйста, Доктор Уортроп!

– Не могу, Мэри, потому что я не знаю. Мне нужно сделать анализы.

– Он выживет?

– Думаю, да. Возможно, он будет жить еще очень долго, – добавил он загадочно. – А пока попробуйте прикладывать ему горячие компрессы – такие горячие, какие он только сможет выдержать. Если что-то изменится – в лучшую сторону или в худшую, – немедленно пришлите ко мне вашего мальчика.

Предписанное Доктором лечение дало временную передышку от боли. Мать опускала кусочки нарезанной простыни в чан с кипящей водой и, вытащив их щипцами, прикладывала к язвам на теле отца. Но стоило только ткани начать остывать, как боль возвращалась. Теперь к ней добавился еще и невыносимый, сводящий его с ума зуд. Компрессы превратились для матери в изнуряющую, непрекращающуюся работу. Она только и делала, что перебегала от кровати к печи и назад, и так час за часом, день и ночь, пока наконец она однажды не выдержала и упала на мою кровать вздремнуть хоть чуть-чуть, а ее обязанности перешли ко мне. Мои тревога, забота и страх – невыносимо острые на ранней стадии его болезни – теперь вылились в беспрерывную заботу и уход. Ребенок беззащитен перед болезнью родителя, он не может видеть, как тот лежит в постели и страдает. Родители – они же как солнце над к головой – всегда были, есть и будут, ребенок себе и представить не может по-другому. Если слег отец, где гарантия, что завтра солнце не упадет в океан?

Заключительный этап наступил в одну из тех полночных передышек матери, когда она удалилась в мою комнату, чтобы приткнуться поспать на пару минут. Я выскочил на улицу принести дров, а когда вошел обратно в кухню, обнаружил, что отец встал с кровати впервые за очень долгое время. С момента болезни он похудел на двадцать фунтов, и ночная рубашка болталась на нем. Он беспокойно стоял у печи с безумным выражением глубоко запавших глаз. Он пристально посмотрел на меня, повернув скелетообразную голову, когда я позвал его, и прошипел тихо:

– Горит. Горит.

Он протянул мне одну руку, изъеденную язвами, со словами:

– Они не оставят меня в покое. Смотри!

В немом ужасе я смотрел, как он провел ногтем по одной из язв, вскрывая белый нарыв. Извивающаяся, волокнистая масса бесцветных червячков выдавилась наружу. Они были не толще человеческого волоса.

– Даже мой язык, – простонал он. – Когда я говорю, нарывы лопаются, и я глотаю этих червей.

И отец заплакал. Слезы его были с примесью крови, и в них тоже извивались маленькие червячки.

Я почувствовал отвращение и ужас, но не мог двинуться с места. Мне было не постигнуть меры его страданий, и я не мог ничем облегчить их. Тогда я не знал, что это за существа, населившие тело отца и атакующие его изнутри. Я не был еще под опекой Доктора и ни разу не слышал слова «монсторология».

Я знал, как выглядят монстры – какой ребенок не знает? – но, как все дети, когда я думал о монстрах, я представлял себе жутких уродливых зверюг, и характерным для них всех было только одно – их огромный размер. Но монстры, как я знаю теперь, бывают всех возможных видов и размеров, и только их аппетит к человеческому телу определяет их суть и название.

– Убить их, – пробормотал отец вслед за этим, не имея в виду, что это должен сделать я, а просто как вывод его измученного ума. – Убить их.

Прежде чем я успел как-то отреагировать, он открыл дверь печи, голой рукой вытащил тлеющее полено и приложил его горячим концом к язвам на руке. Тут же он запрокинул назад голову и издал нечеловеческий крик, но сумасшествие большее, чем боль, двигало его рукой. Рукав его рубашки занялся пламенем, огонь перекинулся на всю рубашку, и через пару секунд мой отец превратился в пылающий факел. Обожженная кожа стала трескаться, словно земная кора во время землетрясения. Трещины, странно обескровленные, пробегали от одной язвы к другой, и из вскрытых нарывов вытекали белые тонкие черви. Они каскадом стекали с его плачущих глаз, вываливались из носа, вытекали из ушей, фонтаном били изо рта. Он упал спиной на раковину, и пламя перекинулось на занавески. Я стал кричать и звать маму, потому что дым и запах горящего тела уже наполнил кухню. Она ворвалась в кухню с моим детским одеялом в руках и попыталась накинуть его на остов отца, не переставая кричать мне:

– Беги, Уилл Генри! Беги прочь! Беги!!!

К этому времени пламя уже достигло стен и взбиралось к деревянным перекрытиям потолка. Дым был таким густым, что я стал задыхаться и открыл дверь за спиной, чтобы впустить немного воздуха, но ворвавшийся воздух лишь еще сильнее разжег огонь. Сквозь рыжую пелену огня и вихри сажи я увидел, как отец вцепился в мать. Так их и запечатлела моя память: она – в объятиях отца, оба – в объятиях пламени.

Сейчас, стоя у костра, в котором догорали Антропофаги, я с содроганием вспоминал ту ночь. Малакки спрашивал меня, что же я тогда сделал, и я ответил ему – сбежал. И это было правдой: я сбежал тогда, и я бегу до сих пор. Бегу от запаха горящей плоти, запаха горящих волос моей матери, бегу от криков и воя, когда позади меня обрушился потолок. Бежал тогда, бегу сейчас и буду бежать еще бог знает сколько. Говорят, время лечит, но это – не мой случай. Нет лекарства, нет облегчения моей ноше. Я все еще слышу голос матери, когда пламя уже охватило ее рот, она продолжала кричать:

– Уилл! Уилл! Уилл! Где ты?!

И я отвечаю: «Я здесь, мам. Я здесь, уже старик, чье тело время милосердно подточило, но чью память немилосердно оставило нетронутой».

Я вырвался; я связан по рукам и ногам.

Я сбежал; я навсегда остался там.