Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава шестая. Проверка на Человека
Туземец Хосеф Кайо потерял сознание.
Дуайт, наклонившись над «Лорой», равнодушно поправил впившиеся в запястья либертозо наручники.
Голый мертвый бетон.
Голая мертвая тишина.
Майор молча принял из рук лейтенанта Чолло лист бумаги, исписанный мелким почерком Витольда.
По преступной небрежности капитана Орбано в личном деле А2 отсутствуют отпечатки ее пальцев.
Лингвисты отдела полагают, что великолепное знание А2 всех известных на сегодняшний день танийских наречий не является подтверждением ее действительно танийского происхождения.
До сих не известны родители А2, подбросившие ребенка на порог монастыря Святой Анны.
На вилле «Урук» не найдено никаких фотографий или портретов А2. Наши собственные попытки получить фотографии А2, предпринятые во Внутренней тюрьме, результатов не дали.
В первые часы помещения А2 в спецкамеру Внутренней тюрьмы Ниданго тюрьму в массовом порядке покинули крысы. Конечно, это может оказаться совпадением, но все же я связываю данный факт со странными радиошумами, наблюдавшимися при появлении А2 в «камере разговоров».
Исходя из вышесказанного, майор, я рекомендовал бы проверку на человека.
Проверка на человека… то есть умышленное убийство… сломать допрашиваемого убийством, совершаемым прямо на его глазах…
Даже в отделе майора Досета такое делалось не часто.
Майор, не торопясь, вынул из кармана письмо, перехваченное сотрудниками Витольда в последней почте, и положил его на стол так, чтобы Анхела со своего места не могла прочесть ни строчки.
Анхела! – писал доктор Курт Шмайз. – Видимо, я нашел то, что Вам так хотелось найти! Не скажу, что я обрадован этим, хотя, конечно, мировая археология полна неразгаданных тайн. В 1844 году английский естествоиспытатель Дэвид Брюстер нашел в Кингудском карьере стандартный стальной гвоздь, внедренный в кусок твердого песчаника, датируемого меловым периодом. В 1869 году в штате Невада в крупном кристалле полевого шпата, добытом со значительной глубины, обнаружен столь же стандартный металлический винт. Восемнадцатью годами раньше некто Хайрэм Уитт вынул подобный артефакт уже из жилы золотоносного кварца…
Странные находки. О них стараются не говорить.
Но даже они – ничто перед тем, что нашел в Ираке я.
Разные чувства владеют мною, но среди них нет, к сожалению, чувства удовлетворения. Может это от большой усталости, а может от того, что я перестал понимать смысл собственных находок.
Да, я знаю, за семьдесят лет почти непрерывных работ, проводимых в Ираке, археологи вряд ли раскопали более одного процента всех погребенных в его земле исторических богатств; среди остающихся в неизвестности девяноста девяти процентов найдется немало удивительного. Но я – ученый. Все удивительное я рассматриваю с позиций логики. Даже в самых темных местах таких шумерских сказаний, как «Уриа…» («Дни сотворения…») или «Ангальта кигальше…» («От великого верха к великому низу…») меня интересуют не домыслы, не лакуны, заполняемые нашей фантазией, а точные факты.
Вскрыв пески над стенами Ларака, я сразу наткнулся на руины древнего эккура.
Термический удар невероятной силы размягчил, расплавил каменные стены семиэтажной храмовой башни, и огромные камни оползли, оплыли бесформенной массой, которую не берет ни одна кирка. Какой небесный огонь поразил обитель древних жрецов? Какая страшная сила обрушилась на несчастный город? Сырой кирпич можно расплавить лишь в очень сильном огне специальных печей. Что же могло расплавить сырой кирпич на открытом воздухе?
Сперва я подумал о молниях. Вы ведь знаете, что в Ираке воздух постоянно насыщен электричеством, здесь часто разражаются неожиданные сухие грозы. Но удар молнии не может оплавить стены на столь большом протяжении! Пришлось обратиться к Вашей рукописной работе, посвященной мифическому оружию шумеров – оружию Замамы, абубу, «потоку пламени», как Вы его называли. Вы ведь сами не раз цитировали:
Анхела, в тех же оплавленных руинах я обнаружил человеческий скелет, радиоактивность которого превышала норму более чем в сто пятьдесят раз! И этот скелет был помещен в грубый каменный саркофаг. И на левом запястье скелета сохранился браслет, выполненный из неизвестного мне сплава – тяжелого, как золото, и почти прозрачного, как некоторые виды современного пластика. Не знаю, Анхела, как следует оценивать столь невероятную находку, но догадываюсь, что правильно ее оценить можете только Вы. Рискну предположить, что Вас интересует даже не собственно история человеческой цивилизации; сколько этот потерянный в дымке тысячелетий браслет.
Вы о нем знали, не так ли?
Отсюда вопрос: кем был несчастный, пораженный лучевым ударом?
Может, это скиталец-царь Гиш? Или его верный друг Энкиду, погибший в борьбе с небесным быком?
Я растерян, Анхела.
Я знал о шумерах многое.
Я знал, что в темных своих веках они возводили высокие каменные башни, выращивали ячмень, строили сложные ирригационные системы, пользовались клинописью и использовали гальваностегию. Но трудно поверить в то, что дети Шумера могли видеть такое апокалипсическое действо:
Тем не менее эти слова приводятся не где-нибудь, а именно в древних шумерских мифах!
А еще оплавленные руины Ларака… И этот скелет…
Все мы, Анхела, в той или иной мере злоупотребляем правом историка судить о предыдущем на основании более известного нам последующего. Но где, скажите, истина, если о ней можно делать столь взаимоисключающие выводы? Боже правый, подумайте сами, ядерный удар в Шумере! Кажется, я начинаю жалеть, что не умер в болотах Ирака год или два назад, когда прошлое еще не казалось мне таким поистине непостижимым.
И еще, Анхела…
Я начинаю подозревать…
Да, я действительно начинаю подозревать, что человеческая история не имеет для вас каких-то особенных тайн, иначе Вы не определили бы для меня место поиска с такой точностью. Вот почему я спрашиваю: кто Вы?..
Кто вы? Странный вопрос. Она что, впрямь святая?
Майор Досет перевел взгляд на Анхелу. Спокойное лицо, плечи под руаной, браслет на руке – копия лежавшего на столе. Что бы это ни значило, я не позволю себя обманывать, решил майор. Слишком много чудес для такой небольшой страны, как Тания.
Главное сейчас – самолет.
– Анхела! – сказал он, подавляя в себе какую-то странную нерешительность. – При пытке электрическим током самое уязвимое место – язык. Он всегда влажный и принимает удар сразу. Нет людей, способных вынести эту пытку. Поэтому в вашем молчании нет смысла. Туземец все равно заговорит. А если этого не случится… – он многозначительно покачал головой, – я брошу на «Лору» вас.
– Неужели вы это сделаете?
– Без размышлений.
Теперь Анхела покачала головой.
– Теперь вы это знаете, правда? – Досет не спускал глаз с дочери банкира Ауса. – Просто скажите, почему вы не скрыли следов пребывания туземца на вашей вилле? Даже кровь с подоконника не смыли и не сожгли бинт. Вы что, – усмехнулся он, – сами хотели попасть в «камеру разговоров»? Может, вас интересовал этот браслет, а? Вы ведь носите на руке такой же.
Анхела улыбнулась.
Два дня назад браслет на ее руке начал светиться.
Это означало, что станция перехода запущена и энергия, необходимая для переброски, собрана. Время пребывания в Тании заканчивалось. Удивленная вопросами майора, Анхела рассеянно перевела взгляд на браслет. О чем думает майор? Начинаю подозревать, что человеческая история не имеет для вас больших тайн… Поэтому и спрашиваю – кто вы?..
Откуда это? – удивилась Анхела.
Где истина, если о ней можно делать столь взаимоисключающие выводы? Боже правый, ядерный удар в Шумере! Кажется, я начинаю жалеть, что не умер в болотах Ирака год или два назад…
Это же Курт, догадалась она. Они перехватили не только спрайс. В руки майора попало письмо доктора Шмайза. Бедный Курт! Она вновь почувствовала щемящую боль под сердцем, но на этот раз боль была ее собственной. И она резко усилилась, когда Анхела представила, как страшно было Шмайзу бежать по лесной поляне, как страшно было видеть прыгающую перед ним собственную черную тень, отброшенную пламенем горящего самолета! Погружаясь в темные мысли майора Досета, Анхела слово за словом прочла письмо археолога.
Бедный Курт. Он слишком близко подошел к тому, что могло ослепить и более сильного человека!
– Если туземец не скажет, – негромко повторил Досет, – скажете вы, Анхела.
Щелкнули контакты, и длинная резкая судорога свела тело либертозо. Но это явно не было ответом на боль, это был лишь рефлекс, реакция на уже узнанное!
– Что там у вас, Дуайт?
– Видимо, отошли контакты, – Дуайт наклонился к проводам.
– Ищите ниже, – улыбнулась Анхела. – У левой ноги. Разрыв прямо под клеммой.
– Точно! – удивился Дуайт. – Сейчас я все приведу в порядок.
– Не стоит, – опять улыбнулась Анхела. – Вы больше не тронете Хосефа Кайо, майор. А что касается самолета… Давайте договоримся так… Эта тайна принадлежит либертозо…
– Договоримся? – удивился майор. – Но я для того и облечен властью, чтобы самому решать, кому какая принадлежит информация. Не будете же вы утверждать, что нам сложно сменить перетершийся провод?
– Я разорву его снова!
– Разорвете?
– Вот именно.
– Вы не похожи на сумасшедшую.
– Потому и пытаюсь вас убедить, майор.
– Где вы все-таки родились? Эксперты не могут определить это.
– Мемфис-центр…
– Что вы имеете в виду?
– Мемфис-центр двадцать четвертого века!
Она, наверное, и впрямь свихнулась? – растерялся майор.
Самое трудное, сказала себе Анхела, это убеждать.
Там, дома, в двадцать четвертом веке, достаточно кивнуть, и тебе поверят. Здесь давно никто никому не верит. Здесь давно разочаровались в словах. Здесь не нужна правда, ибо чаще всего она оборачивается как раз против тех, кто ищет ее. Здесь в цене искусная ложь. Здесь нужны фокусы, нужны трюки. И чем они эффектнее, тем легче им верят.
Она вспомнила гранитные скалы, нависшие над Енисеем.
Лиственницы пожелтели, под ними светились круги опавших игл.
Сквозь прозрачную дымку на противоположном берегу поднимались над скалами высокие корпуса Института Времени. Собирая темные ягоды костяники, Анхела нетерпеливо смотрела на реку. И ошиблась: Риал не воспользовался катером, а просто переплыл реку. Он выбрался на розовый гранит совершенно мокрый, с его широких плеч стекала вода, волосы прилипли ко лбу. Прижавшись щекой к мощному мокрому плечу Риала, Анхела разблокировала подсознание. Самые тайные ее мысли теперь свободно входили в мозг Риала и, отраженные, многократно усиленные, возвращались к ней. Они остро чувствовали друг друга, они были почти единым существом.
Риал смеялся.
Теперь Риал смеялся сквозь боль.
Риал оторвался от Анхелы и уже с горечью произнес вслух:
Он ничего не добавил к сказанному. Но по тому, как часть его подсознания вдруг намертво замкнулась, Анхела поняла, что он пришел ненадолго.
«Уходишь уже сегодня?»
«Да, сегодня».
Он не сказал, и она не спросила, на какой срок он уходит.
В конце концов, это уже не имело значения. Неделя, день, год. Все равно речь шла о разлуке.
«Что это?» – Анхела коснулась полупрозрачного браслета, обнявшего запястье Риала.
«Спрайс. Специальный прибор. Он начнет светиться, когда придет время возвращения».
И подошедший катер уже пропал во тьме, небо затопило черной грозовой тучей, силуэты далеких зданий высветились в бесчисленных огнях, а Анхела все сидела на обрывистом берегу. Она чувствовала: надвигающаяся гроза будет страшная, не по сезону, и не ошиблась. Скрюченные гигантские молнии хищно и судорожно ударили с неба. Прямо на ее глазах три молнии подряд, почти без интервалов, дрожа, впились, содрогаясь, в шпиль башни распределения энергии. Погасли огни в зданиях Института, весь противоположный берег утонул во тьме. Анхела бросилась в холодную воду, торопясь скорее попасть на станцию…
– Двадцать четвертый век…
Анхела не сразу поняла, чем вызвано раздражение майора.
Ах, да! Майор готовился к чудесам. Следуя своей привычной логике, он готов был увидеть в Анхеле кого угодно: пришелицу из космоса, а может, разведчицу либертозо, а может, просто юродивую. Он, собственно, уже успел поверить во встречу с чем-то необыкновенным, а она опустила его на землю, отняла не до конца созданный им миф. Они все здесь готовы к чуду, они ждут чуда. Это у них от слабости, от неуверенности, от усталости. Не умея перестроить себя, они тщатся перестроить мир. Мечутся от бога до атома, пытаясь доказать самим себе, что истинное чудо все равно явится!
– Двадцать четвертый век. Что за черт? Чем, собственно, вы отличаетесь от меня или от Дуайта? У вас что, три сердца? Или в солнечный день вы не отбрасываете тени?
– Различия между нами не обязательно должны сводиться к физиологии, – терпеливо заметила Анхела. – Антонио Аус удочерил меня достаточно давно, мы достаточно долго жили рядом, но даже ему в голову не приходило, что я чем-то отличаюсь от него. Что же касается монахинь монастыря Святой Анны и ее настоятельницы, то вы, наверное, знаете, что существует немало способов, позволяющих людям помнить только то, чего они никогда не видели.
Майор пришел в себя: хватит! И посмотрел на часы.
Я дам Анхеле ровно минуту, решил он. Если она ничего не поймет, я действительно брошу ее на «Лору»! Секундная стрелка наручных часов, на которую уставился майор, мерно бежала по круглому циферблату – одинокий стайер под трибунами цифр. Когда стрелка дойдет до семи, решил Досет, я кивну Дуайту.
Но стрелка до семи не дошла.
Она уперлась в невидимое препятствие.
Она замедлила ход, потом с усилием, явственно выгибаясь, пересекла еще два-три деления, и…
Время остановилось!
Досет ошеломленно уставился на Анхелу:
– Какой у вас вес?
Анхела догадалась:
– Нет, я вовсе не ведьма. Это средневековая инквизиция отправляла на костер любую женщину, если ее вес не превышал сорока девяти килограммов, а во мне, майор, все пятьдесят два.
– Я не дал бы и тридцати.
Не обращать внимания на фокусы! Бросить ее на «Лору»!
Но в глубине души майор готов был уже признать, что его переигрывают.
А с этой мыслью пришло странное ощущение, что в «камере разговоров» что-то неуловимо изменилось. Он не мог понять – что именно, но изменения были, явные изменения, они чувствовались. Майор поднял недоуменный взгляд на Дуайта и лейтенанта Чолло, и они, козырнув, вдруг вышли из камеры.
Разве он приказал им уйти?
Он переборол страх:
– Что вы еще умеете?
Анхела улыбнулась:
– Прикосновением ладони определяю температуру любого предмета с точностью до сотых долей градуса. Вдохнув запах самой чисто отмытой посуды, могу точно сказать, что в ней варили в последний раз. Умею различать сотню оттенков любого цвета, невооруженным глазом отслеживаю фазы Венеры, чувствую электромагнитные и атмосферные колебания. Могу смеяться одной стороной лица…
Досет с тупым изумлением увидел, как в уголке левого глаза Анхелы навернулась крупная слеза и печально поползла по смуглой щеке, в то время как правая сторона лица вызывающе смеялась.
– Надеюсь, я вас убедила?
Майор только покачал головой:
– Вы действительно можете разорвать провод на расстоянии?
Что-то щелкнуло. Майор Досет увидел: провод, подключенный к левой щиколотке Хосефа Кайо, упал на пол и завился спиралью. Одновременно ровным голубым светом озарило грязный кафель над ржавой раковиной. Такой же ровный голубой свет встал над Анхелой. Казалось, свет рождался из прозрачной голубизны браслета. Он рос, охватывая лицо, волосы, шею Анхелы. Она растворялась в этом стекленеющем, оплавленном голубизной воздухе.
Что за чертовщина?
Письмо археолога прямо на глазах Досета распалось на десятки мелких клочков, а ключ, массивный стальной ключ от сейфа, которым майор пользовался только что, оказался изогнутым и, кажется, продолжал изгибаться.
– Я догадывался, – покачал головой майор. – Видимо, вам понадобился двойник вашего браслета, вот вы и явились в «камеру разговоров». Вы воспользовались неожиданным появлением туземца, потому и не уничтожили следов его пребывания на вилле…
Он внимательно оглядел браслет, лежащий на столе.
Потом перевел взгляд на Анхелу, но задать вопрос она не позволила:
– Не мешайте. Я разговариваю с Хосефом.
– Как можно разговаривать, не произнося ни слова?
Майор покачал головой. Кем бы ни была эта Анхела, в смелости ей не откажешь.
Эта мысль, как ни странно, успокоила майора Досета. Преодолевая растерянность, он еще раз повторил про себя столь знакомое и ободряющее сочетание: в смелости ей не откажешь.
