Gataca, или Проект «Феникс»

5

Люси так потрясли слова бывшего начальника, что она выронила на кухонный стол кусок сахара. Прикрыла лицо руками и тяжело вздохнула.

– Царно мертв… Нет, это невозможно! А что случилось?

– Ему удалось пальцами вырвать артерию из собственной шеи.

– То есть самоубийство? Но почему? Известна причина?

Кашмарек не притронулся к кофе. Рассказывать такое – удовольствие ниже среднего, но ведь Люси рано или поздно все узнает, так уж лучше от него, чем от кого-то по телефону.

– Он стал буйным.

– Да, знаю.

– В последнее время – особенно. Он оскорблял всех, кто к нему приближался, и нападал на всех. Он укусил и почти до смерти забил одного из заключенных на прогулке. Его постоянно переводили в карцер. Его ненавидели все охранники, иметь с ним дело было для них пыткой. Кроме последнего раза, когда они нашли его плавающим в собственной крови. Для того… для того, чтобы такое совершить, нужен был очень серьезный мотив.

Люси встала, обхватила себя руками, будто замерзла, подошла к окну, выглянула наружу. Бульвар, обычные, беззаботные люди.

– Когда? Когда это произошло?

– Два дня назад.

Последовала долгая пауза. Новость была настолько страшной, что Люси показалось: ее окутало серым туманом.

– Даже не знаю, что должна чувствовать: облегчение или наоборот. Я ведь так хотела, чтобы он страдал. Чтобы он страдал каждый день и каждый час. Чтобы он на себе ощутил, какое причинил зло.

– У подобных людей, Люси, все не так, как у тебя или у меня, ты же это знаешь лучше всех.

О да, она это знала! Она столько их видела в прошлом. Психи, серийные убийцы, маньяки – эти гнусные отбросы, ничего общего не имеющие с нормальными людьми. Она вспомнила старые добрые времена, когда была простым бригадиром в Дюнкерке и смотрела из окна кабинета, как волны разбиваются о корпуса прогулочных катеров. Новорожденные близняшки агукали, лежа в колыбельке. Дни она проводила за бумагами, в которых слово «психопат» если и встречалось, то было для нее чистой абстракцией, а в свободное время услаждала себя чтением специальной литературы о подонках типа Царно. Если бы она тогда знала… Если бы она знала, что самое ужасное зло может постучаться к кому угодно и когда угодно. В любую минуту.

Она вернулась к столу и пригубила кофе, едва его не расплескав, настолько дрожали руки. В конце концов, от этого разговора с бывшим шефом, может быть, станет легче: не будет так давить в груди.

– Целыми ночами я пыталась представить себе, что эта сволочь делает там, в тюрьме, как проводит время. Я видела, как он ходит, разговаривает с другими, даже смеется. Я представляла себе, что он ведь может рассказать кому-то, как отнял у меня Клару и как чуть не отнял Жюльетту. Каждый день я говорила себе: нет, ну что за чудо, что после тринадцати дней, проведенных в запертой комнате, Жюльетту нашли живой… – Полицейский прочел в глазах Люси такую боль, что не решился прервать ее, и она продолжала говорить, выплескивая слова, долго-долго копившиеся в душе: – Стоило мне закрыть глаза, я сразу же видела маленькие черные глазки Царно, эти его мерзкие, приклеившиеся ко лбу волосы, всего его – здоровенного, как дуб… Вам даже не представить, как долго его физиономия не выходила у меня из головы. Все дни, все ночи я чуть ли не ощущала, что он дышит мне в затылок. Вам даже не представить, в каком аду я жила с минуты, когда было идентифицировано тело одной моей дочери, до минуты, когда увидела другую живой. Семь дней ада, семь дней, когда я не знала даже, которая из девочек погибла: Клара или Жюльетта. Семь дней, когда я воображала такое… и меня все время накачивали лекарствами, чтобы я могла держаться… чтобы я не свихнулась окончательно…

– Люси…

– И она оказалась жива. Господи, господи, моя малышка Жюльетта оказалась живой, – я сама это увидела, когда приехала с оперативниками к Царно. Это было так… так неожиданно, так необыкновенно! Я была совершенно счастлива, хотя другую мою дочь нашли сгоревшей за неделю до того. Я была счастлива, несмотря на то, что горе едва меня не убило…

Люси опустила руку на стол, царапнув ногтями скатерть.

– Шестнадцать ножевых ранений, майор! Он убил Клару в своей машине, в сотне метров от пляжа шестнадцатью ударами ножа, потом спокойно проехал больше ста километров, чтобы бросить ее в лесу. Он облил мою девочку бензином, поджег и до-о-олго смотрел, как она горит, а Жюльетта в это время кричала и плакала у него в багажнике. Потом он вернулся домой, запер мою уцелевшую девочку и не трогал ее, кормил, поил. Будто ничего не произошло. Когда Царно арестовали – там, у него дома, – руль его машины был весь в крови, он даже не вытер руль. Почему? Почему так?

Люси принялась размешивать кофе ложечкой, хотя сахар так и лежал на столе.

– Теперь, когда он мертв, я не узнаю главного, я не получу ответов на мои вопросы. Я не получу этих чертовых ответов.

Кашмарек колебался: стоит ли продолжать разговор. На самом деле он предпочел бы вообще не приходить сюда, не растравлять ее раны, но сейчас выбора не было, поскольку она пристально на него смотрела, ожидая реакции. Он ответил:

– Ты никогда бы их и не получила. Подобное поведение необъяснимо, в нем нет ничего человеческого. Единственное, что известно точно: Царно в течение всего этого года был не в себе, и его состояние ухудшалось. Он неожиданно и без всякого повода впадал в ярость, тюремный психиатр утверждает, что спустя секунду после того, как Царно был кроток как ягненок, он вдруг вцеплялся кому-то в горло и начинал душить. – Майор вздохнул, казалось, он взвешивает каждое свое слово. – Наверное, мне не стоило бы этого говорить, но я понимаю, что рано или поздно ты все равно узнаешь: доктор добивался проведения судебно-психиатрической экспертизы, потому что поведение его пациента позволяло предполагать серьезные нарушения психики.

Он видел, что Люси может не выдержать напряжения. Он поймал ее руку, прижал к столу, накрыл своей ладонью.

– Между нами, Люси, это же хорошо, что Царно мертв. Это хорошо, Люси.

Люси покачала головой. Резко отняла у майора руку.

– Нарушения психики? Что еще за нарушения психики? Какого рода?

Кашмарек порылся во внутреннем кармане легкой куртки, вытащил пачку фотографий, положил их на стол:

– Вот такого.

Люси взяла снимки, посмотрела. Прищурилась.

– Это что еще такое?

– То, что он нарисовал на одной из стен своей камеры фломастерами, украденными в тюремной мастерской.

На фотографии был морской пейзаж: солнце, скрывающееся за горизонтом, скалы в сиянии закатных лучей, птицы в небе, парусники. Вот только этот пейзаж был нарисован в метре от пола вверх ногами.

Люси вертела в руках снимок. Майор прихлебнул кофе, горький вкус не уходил.

– Странно, да? Словно заключенный рисовал, будучи подвешен, наподобие летучей мыши, к потолку камеры. Но, кажется, он стал так рисовать незадолго до того, как его посадили.

– Да почему он рисовал все вверх ногами?

– Знаешь, мало того что он рисовал все вверх ногами, он говорил, что и видит все вверх ногами. И видел он так все чаще. По его словам, это могло длиться несколько минут, могло и дольше. Как будто он надевал очки, линзы которых переворачивали весь окружающий мир. И когда это случалось, он терял равновесие и падал мешком.

– Бред…

– Вот-вот. Тюремный психиатр предполагал, что у Царно галлюцинации. Может быть, даже…

– Шизофрения?

Полицейский кивнул.

– Ему было двадцать три года. Душевные болезни нередко проявляются или обостряются в заключении, особенно у людей этого возраста.

Люси выпустила пачку фотографий из рук, снимки упали на стол, рассыпались.

– Вы хотите сказать, что у Царно, возможно, были проблемы с психикой? – Она закусила губу, сжала кулаки, было видно, каких усилий ей стоит не заорать, не завыть. – А я не хочу, чтобы причину смерти моего ребенка объясняли, исходя из мерзких спекуляций психиатров. Царно отдавал себе отчет в своих действиях, и на нем лежит ответственность за совершенное.

Кашмарек поспешно согласился:

– Разумеется! Потому его и осудили, потому он и окончил свои дни в тюрьме.

Как Люси ни пыталась скрыть свои чувства, майор понимал, насколько она ошеломлена, потрясена.

– Все позади, Люси. Сумасшедший Царно или нормальный, теперь уже не имеет значения. Дело закончено: завтра его похоронят.

– Не имеет значения, говорите? Наоборот, майор, наоборот! Очень большое значение имеет, куда уж больше!

Люси снова встала и принялась ходить взад-вперед по кухне.

– Грегори Царно отнял жизнь у моей девочки. Если… если версия о его сумасшествии может рассматриваться всерьез, я должна это знать.

– Слишком поздно, Люси.

– Как фамилия тюремного психиатра?

Полицейский взглянул на часы, допил кофе и поднялся.

– Не хочу больше отнимать у тебя времени. Да мне и самому пора на работу.

– Его фамилия, майор!

Кашмарек вздохнул. Разве не следовало этого ожидать? Они несколько лет проработали вместе, и Люси никогда не надеялась на то, что все как-нибудь решится само собой. Если проанализировать ее поведение, скорее всего обнаружится, что в ней еще живут первобытные охотничьи инстинкты.

– Доктор Дюветт.

– Добейтесь для меня пропуска туда. На завтра.

Он сжал челюсти, но все-таки нехотя кивнул, соглашаясь.

– Попробую – в надежде, что это поможет тебе видеть яснее и навести хоть какой-то порядок в голове… Но ведь ты постараешься быть осторожной, обещаешь?

Люси тоже кивнула. Теперь на лице ее не было никаких эмоций. У Кашмарека, очень хорошо знавшего это выражение лица своей бывшей сотрудницы, все внутри задрожало.

– Обещаю, – сказала она.

– И не раздумывай, если тебе понадобится помощь бригады, помни, что нам всем только в радость тебе помочь.

Люси вежливо улыбнулась.

– Простите, майор, теперь все это не для меня. Но передайте всем от меня привет и скажите… скажите, что все у меня в порядке.

Кашмарек стал было собирать со стола фотографии, Люси остановила его:

– Если можно, я бы оставила снимки себе. Хочу их сжечь. Доказать себе таким образом, что все уже почти закончилось. И… спасибо, майор.

Он смотрел на Люси, как смотрят на близкого друга.

– Ромуальд. Думаю, что теперь ты можешь называть меня просто Ромуальдом.

Она проводила гостя к выходу, перед тем как переступить порог, он добавил:

– Если ты когда-нибудь захочешь вернуться к нам, помни: двери для тебя всегда открыты.

– До свидания, майор.

Она закрыла за ним дверь, вздохнула, не отпуская ручки. Сегодняшнее утро оказалось совсем иным, чем она планировала.

Вернувшись на кухню, она встала на стул и провела рукой по верху буфета, где были спрятаны коричневый конверт, зажигалка «Зиппо» и полуавтоматический пистолет калибра 6,35 миллиметра. Оружие музейное, но в отличном состоянии. Его Люси трогать не стала.

В конверте лежали две недавние фотографии Царно – фас и профиль. Скотина с приплюснутым носом, выпуклым лбом, глубоко сидящими в орбитах глазами. Рост – метр девяносто пять, устрашающая морда, атлетическое сложение.

«Ему удалось пальцами вырвать артерию из собственной шеи». Слова бывшего начальника все еще звучали в ее голове. Она прекрасно себе представляла эту кошмарную сцену в карцере. Юный колосс валяется в луже собственной горячей черной крови, вцепившись руками в шею… Действительно ли виной всему его безумие? Но что за галлюцинации заставили Царно поступить с собой таким вот образом?

Люси смотрела на фотографии, не чувствуя ничего, кроме злобы и горечи. С тех пор как не стало Клары, ей ни разу не удалось взглянуть на Царно как на человеческое существо, пусть даже по необъяснимой причине он пощадил Жюльетту. Для нее Грегори Царно был всего лишь ошибкой природы, паразитом, единственное назначение которого – сеять зло. И сколько ни ищи этому объяснений, сколько ни сваливай на садизм, на извращенность натуры, на аффект, никакого вразумительного ответа не найдешь. Грегори Царно был исключением, он стоял в стороне от всего остального мира, Кларе и Жюльетте не повезло оказаться у него на пути, так некоторых людей прямо при выходе из аэропорта кусает комар – переносчик опасной болезни. Роковая случайность, совпадение. Но никакое не сумасшествие. Нет, душевная болезнь ни при чем…

Фотографии Царно были уже не раз изорваны в клочья и склеены снова. Люси положила их вместе со снимками его рисунков, сделанных в камере, на дно мойки.

– Да, это хорошо, что ты сдох, Царно. Гори теперь в аду вместе со всеми своими грехами. Ты целиком ответствен за все, что совершил, и ты за это заплатишь.

Она покрутила колесико зажигалки.

Первым пламя пожрало лицо убийцы.

Люси не ощутила ни удовлетворения, ни облегчения.

Пожалуй, она чувствовала себя как человек, которому ожог третьей степени смазали гелем.