Тропа обреченных

Глава 11

Привыкнув работать допоздна, Сухарь не мог заставить себя уснуть с наступлением темноты. Улегшись в закутке на лежанку – от кровати в переднем углу отказался, – он мысленно торопил время, томительно дожидаясь, когда должен встретиться с подполковником Киричуком в дубках, которые находились пониже мостка через речку.

Задолго до полуночи Антон Тимофеевич, набросив шинель, тихонько выбрался из дома, посидел на лавочке – пригляделся к кромешной темноте – и, осторожно ступая, пошел под горку, к мосточку у речки.

Шел, не испытывая ни тревоги, ни страха. Хладнокровия ему не занимать. И все-таки, войдя в дубки, вздрогнул, услышав:

– Здравствуйте, Антон Тимофеевич!

Они укрылись в густых зарослях.

– Думал, вы еще на подходе, – признался Сухарь.

– Нетерпение у меня, да и вам, чую, не сидится. Что на селе говорят о бандитах?

Сухарь от этого вопроса чуть не засмеялся, вспомнив встречу с секретарем сельсовета, ответил:

– В каждом новом человеке мерещится оуновец. Вчера днем инструктора райкома партии тут приняли за бандита. Напряжены люди, оуновцы мешают жить крестьянам, потянувшимся к коллективному труду.

– В том-то и дело… – вырвалось с сожалением у Киричука. – Других новостей, вижу, нет. Приглядывайтесь, как люди живут на селе, навестите кого-нибудь из старых знакомых. Есть такие?

– Должны быть, конечно…

– Тогда больше не задерживаю. Если почувствуете опасность, уходите к своему дяде – леснику или постарайтесь известить его, где вы. Завтра в полночь встретимся здесь же.

Но этому не суждено было сбыться.

…Еще в первый вечер, обходя село Бабаево, Сухарь увидел возле сельмага женщину, показавшуюся ему давно знакомой. У нее были русые, заплетенные в одну косу волосы, лицо овальное, прямоносое, которое немножко портила вздернутая от шрамика верхняя губа. Но и без этой бесспорной приметы Антон Тимофеевич узнал Наташу Хряк, когда-то бойкую, задиристую девчонку, со старшим братом которой дружил в юности. Вчера он понаблюдал, куда пойдет Наталия, – его она не признала. Заметил, что ее хата под шифером богатенько глядится на фоне осевших по соседству развалюх.

Сегодня Сухарь с обнадеживающим удовлетворением увидел во дворе Натальиного дома здорового мужчину, в котором признал Митьку-голубятника, когда-то самого сильного из подростков в Бабаеве, которого недолюбливал: обижал слабых.

К нему в гости и решил наведаться около трех часов дня Антон Тимофеевич. Подоспела тетка, спросила:

– Ты к Готре?

«Готра! – вспомнил Сухарь фамилию Митьки-голубятника. – Но откуда тетка Ивга узнала, куда я собрался в гости?»

– Почему ты решила, что я к Готре? – спросил он.

– Он приходил, спрашивал о тебе. Кто-то ему сказал…

– Вот в чем дело… Выходит, я, можно сказать, приглашен.

Идти до хаты Готры было недалеко. Антону Тимофеевичу повезло: неподалеку от калитки он нагнал с ведром воды Наталью, выхватил из ее руки ношу.

– Ой, напугал! – всплеснула она руками. – Если бы Митя не сказал о тебе, подумала бы, налетел бандит.

– Что я, такой уж страшный?

– Да и они по роже не больно страшны… Ты, говорят, в плену был?

– Кто говорит?

– Ну, кто-то Мите сказал.

– Был, везде я успел… Дмитрий-то дома?

– Где же ему находиться? А ты гладкий, справный.

– Ты тоже не отощала.

– Будет тебе смешить-то, разнесло, хочешь сказать. На воде и хлебе сижу. Говорят, с воды тоже толстеют.

– Не толстеют, а пухнут, – отшутился Сухарь. – Я косу твою увидел, и знаешь, что вспомнил?

– Что? – широко улыбнулась она.

– Бывало, в юности, когда у тебя волосы в одну косу заплетены оказывались, говорили: «Сегодня Натка опять проспала в школу». А сейчас решил, тебе некогда ею заниматься.

Лицо Натальи вспыхнуло в довольной улыбке, ей было приятно, что кто-то сохранил в памяти такую трогательную подробность из ее детства, о которой она и вспомнить-то не могла, даже муж никогда ничего не говорил похожего, а тут еле узнанный человек – свидетель детства – преподнес ей такой подарок.

– Ой, Антон! – обхватила она его крепкими руками за шею, поцеловала в щеку и бросилась в калитку, крикнув весело: – Сегодня я не проспала!

Набычившись, у ограды стоял Дмитрий. Крупное злое лицо, губы подобраны, а из глубоких глазниц сверкали два распаленных огонька. Сухарь, конечно же, понял причину такой реакции, однако приветливо вскинул руку и, к своему удивлению, увидел, как Готра, будто бы спохватившись, вдруг приглашающе открыл пошире калитку, согнав с лица хмурое недовольство и говоря:

– Заходи, Антон, гостем будешь.

Они пожали друг другу руки, и в этом излишне крепком рукопожатии хозяина Сухарь уловил какую-то настораживающую неестественность. Уж не сцену ли ревности задумал тот устроить, заподозрил он.

– Я заходил к тетке Ивге, тебя не застал.

– Откуда ты узнал, что я приехал?

– Видел, из хаты дядьки Парамона ты выходил. Подумал, неужто Антон?

– Что же не окликнул?

– Да как-то неожиданно все, не поверилось даже, – замялся Готра.

– Как с того света, хочешь сказать, – с усмешкой пояснил Антон Тимофеевич.

– Столько лет! И еще каких! Потом… – почему-то стушевался хозяин, полез в этажерку за рюмками и даже с фальшивинкой прикрикнул на жену за то, что копается где-то и не подает закуску на стол.

– Что же за этим «потом», договаривай, мы с тобой как-никак ровня, вроде бы друзья с детства, – захотел основательно завязать разговор Сухарь.

– Было и сплыло «потом». Ты правда в плену был? Кормлюк рассказывал, – с недоверчивостью в голосе спросил Готра.

«Что-то он знает обо мне, – мелькнуло в сознании Сухаря. – Иначе почему бы ему подвергать сомнению мой плен?»

– Довелось, чего ты с иронией о моем плене? Неволя никого еще не веселила, – упрекнул он хозяина, внимательно следя за выражением его лица.

Насмешливо скосив глаза и без слов подтверждая свое недоверие к услышанному, Готра вдруг вышел во двор. Антон Тимофеевич видел через окно, как он скрылся за дверью сарая и вскоре вышел оттуда не один, а с горбатеньким старичком, продолжая что-то наставительно говорить. Тот часто кивал плешивой головой, порываясь идти.

– За горилкой деда послал, у меня чуть на донышке осталось, – пояснил Готра, вернувшись, и налил две рюмки. – Давай за встречу! За то, что живы!

Закусывали молча, будто не зная, как продолжить разговор.

– Ты отца моего помнишь? – неожиданно и с недоброй интонацией в голосе спросил Готра.

Сухарь отрицательно покачал головой, ответил:

– Откуда же, у вас я не бывал, да и с тобой как-то не ладили. Увидел бы, может, и вспомнил.

– Едва ли, не признал ты его однажды. Мой отец столкнулся с тобой разок перед войной, по копне вороных волос выделил среди дружков твоих, только неудобное время и место подвернулось, так он рассказывал.

– Где же это? – как можно спокойнее поинтересовался Антон Тимофеевич, бросив взгляд на увеличенную фотографию на стене, похоже отцовскую, в красноармейской форме.

– В Самборском лесу, – произнес, как будто не сразу решился, Готра и вопросительно уставился на гостя.

– Ну и что? – не смутился Сухарь. – Грибы перед войной я там уже не собирал.

– Какие грибы, что придуряешься? – сердито отмахнулся Готра и спросил напрямую: – Ты сейчас-то не из леса вышел?

– Ах вот ты о чем… – вполне удовлетворил Сухаря вопрос, и он еще подзадорил: – То было давно и неправда.

– Неправда, говоришь?! – двинулся на гостя возбужденный Готра. – Моего отца не ты тогда подстрелил? Признал он тебя среди бандитов, когда его на хутор везли!

Последние слова он произнес, когда в сенях хлопнула дверь и на пороге появился бойкого вида «ястребок» в заломленной на голове папахе и с наганом в кобуре на боку.

«Этого еще не хватало, – раздосадованно подумал Сухарь. – Готра задумал изловить меня. Вот за кем он посылал старика…»

– Проверь-ка, Люлька, этого бандита, задержи, пока милиция приедет, – ухватил было Антона за борт пиджака Готра, но тот резко двинул локтем и отступил в угол.

Ожидая, должно быть, сопротивления, «ястребок» выхватил наган и возбужденно скомандовал:

– Стоять! Ни с места! Ощупай его, Митрий, нет ли оружия.

Сухарь дал обыскать себя, успев понять, что это задержание, приезд милиции, которую, как он понял, вызвал Готра, – вся эта канитель ему ни к чему и может только навредить проникновению к оуновцам. В конце концов его отпустят, а потом придется объяснять бандитам, почему милиция освободила его, не копнула старые грехи. Как же тут выкрутиться?..

– Бандит? – спросил Люлька в упор.

– После плена к дяде родному приехал, меня тут знают…

– Мало ли кого мы знаем, кто чаще по ночам ходит, – с начальственным видом рассудил Люлька и решил: – Пошли! Посидишь в чулане, милиция разберется.

– Глупый ты, Дмитрий, – только и сказал Сухарь Готре, направляясь под дулом нагана к выходу.

– Ты думал, шито-крыто, а батька-то мой жив… – торжествующе выпалил Готра, вскинув руку, чем отвлек внимание Люльки.

Этого-то мгновения и хватило Сухарю для того, чтобы обезоружить «ястребка»: увидя возле своей груди наган, Сухарь ухватился за него обеими руками, рванул и с оружием, которое продолжал держать за ствол, выскочил во двор. Он сразу бросился было к калитке, но передумал и метнулся за сарай, в возбуждении легко перемахнул через плетень. Только тут оглянулся, преследования не увидел, на всякий случай, для пересудов, два раза пальнул из нагана в воздух и прямиком направился к подступающему лесу.