Тропа обреченных

Глава 9

В Железнодорожном переулке, что рядом с вокзалом в Луцке, минута в минуту с приходом утреннего поезда из Киева остановилась обшарпанная полуторка с металлической бочкой в кузове. Худощавый, ничем особо не приметный на лицо шофер остался за баранкой, наблюдая через обзорное зеркало за прохожими. Среди них он пытался отыскать высокого мужчину средних лет в шинели без погон и в кирзовых сапогах, у которого были с синим отливом волосы. В руках тот должен держать потертый чемоданчик.

Ожидаемый появился совсем неожиданно, и не со стороны вокзала, а сбоку, стремительно выйдя из открытой калитки двора, напротив которого стояла машина. Привычным движением распахнул дверцу, сел в кабину, положив чемоданчик на колени.

– Доброе утро, Василий Васильевич! Я – Сухарь.

– Здравствуй, Антон Тимофеевич! – откликнулся подполковник Киричук, тронув машину. – Полный порядок… Но какая необходимость была добираться сюда с вокзала проходными дворами?.. Все, что ли, их в Луцке знаете?

Сухарь терпеливо выслушал и объяснил:

– В нашем деле лучше появляться не с той стороны, откуда ждут. Это, Василий Васильевич, я вспомнил предвоенное наставление Михаила Степановича Попереки.

– И он отзывался о вас уважительно, – охотно поделился Киричук.

– А в Луцке я не был с довоенной поры. Ну, а как неприметно оказаться возле нужного объекта, сами знаете, дело нехитрое.

– Будем считать, что знакомство состоялось. – Василий Васильевич перевел разговор: – Довезу вас до края лесочка у села Бабаево. А там уж сами добирайтесь к своему дядьке Мохнарыло. Он действительно ваш родственник?

– Никифор Лексеич-то? Брат матери, конюхом он в колхозе. Его жена – тетка Ивга – меня одиннадцатилетним привезла к себе. Так что с радостью сейчас к ним, – не стал увлекаться подробностями Сухарь, спросил: – Как будем связь держать? Это для меня поначалу очень важно. Может сложиться так, что сразу удастся установить контакт с бандитами, выйти на них или они сами наткнутся на меня. Пару дней на обживание и, так сказать, естественное вхождение в роль. А там видно будет, когда в лес уйти.

– Связь для надежности предусмотрим личную. Она будет только со мной и строго конспиративно. Встречи в полночь в дубках, что пониже мостка через речку, ежедневно.

Машина легко шла под уклон. Киричук даже притормозил малость – вот-вот надо было свернуть на полевую дорогу к лесу, за нешироким клином которого – место расставания.

– Почему вы с генералом решили усложнить ввод к оуновцам? – спросил вдруг Киричук. – Не проще ли и вернее было сразу отправиться к своему родичу – леснику, ведь ваше, так сказать, бандитское прошлое, сотрудничество с абвером выглядит солидно и в проверке не нуждается.

– Потому и усложнили, что нуждается. Я воевал в рядах Красной армии, был в плену, репатриирован американцами из лагеря перемещенных лиц. Затем около года проходил проверку, благо служил и остался под своей фамилией. Наконец отпустили домой. А где мой дом? Ехать на Львовщину, в Самбор, и на кого-нибудь там напороться, чтоб старое мне вспомнили…

– Так налететь-то вам и здесь прелегко, – проверял Киричук, признав при этом, что он и сам чисто воспринял предложенную игру.

– А что делать, когда меня к «своим» тянет. Не может быть, чтобы ни души не встретил.

Очень уж убедительно прозвучали в исполнении Сухаря слова «к своим тянет». И Киричук не стал дальше развивать этот разговор, решив, что опытнейший Поперека, знающий чувство меры в чекистских делах, зря усложнять их не станет.

Подымаясь на пригорок к селу Бабаево, Сухарь пристально рассматривал хаты и почерневшие от старости сараюшки, неизвестно как уцелевшие после такой испепеляющей войны. Рядом с селом темнел сбросивший остатки снега лес. Это на северо-западе. С востока село огибала неширокая речка.

Только теперь, перед встречей с дядькой Никифором, Антон Тимофеевич забеспокоился: насколько тот осведомлен о прошлом племянника с предвоенной поры? Не написала ли мать своему братцу, что ее любимый сынок Антон работает в госбезопасности?

«Вот так фокус выйдет», – встревожился Сухарь, подходя к приземистому, по-родному близкому домику. Он постучал в кухонное окно, в которое моментально сунулась остреньким носом сильно постаревшая тетка Ивга. И, забыв обо всех тревогах, Антон, как бывало в детстве, бросился в сени. Он помнил: тетка его любила.

Она признала его не сразу, даже ойкнула, когда племянник подхватил и поднял ее, сухонькую, как ребенка, и лишь когда гость назвал себя, провела шершавой ладошкой по его лицу, весело заулыбалась и звонко крикнула:

– Никифор! Да ты што разлегся, глянь-ка, кто приехал! Антон!

А Никифор Алексеевич, кряхтя, уже вставал с постели, не сразу сообразив, о каком Антоне так радостно воскликнула его старуха. Но признал гостя, едва тот подошел, обнял, пустил слезу, вспомнив своего погибшего сына, только и сказал для начала: «Живой!»

– Вы, наверное, считали меня погибшим? – спросил Антон не без умысла, желая сразу сориентироваться, как вести себя.

– Да уцелеть-то у таких, как ты, шансов мало было… Нынче удивительно не когда убьют, а когда живут.

– У каких таких-сяких? – навострился Сухарь.

– С твоего, Антоша, года-то, поди, один на сотню с войны домой-то воротился. Скидывай шинельку-то, приглашения не жди.

– А ты пригласи, не развалишься, гость он, – из-за печки упрекнула тетка Ивга.

– Ранен был или обошлось? – поинтересовался старик, наблюдая, как раздевается племянник.

– Два раза меня зацепило, но здоров, – Антон повесил шинель и подошел к дяде.

Старик внимательно рассматривал его. Сухарю показалось, что дядя обеспокоен его появлением. «Прощупывает, время тревожное…» – подумал Сухарь. Вспомнил информацию о нем: «С бандитами связи не имел и не имеет».

– Чего домой не поехал? Я это не к тому… живи на здоровье, нам даже лучше, места хватит.

– Нет дома-то, разве не знаешь? Отец помер, мать к Евдокии уехала… В Самборе никого из наших.

– Когда же Тимофей помер-то? – с фальшивинкой в голосе и в вытаращенных глазах, изображавших сожаление, спросил Никифор Алексеевич и сам заметил наигрыш. Переспросил: – Погиб или помер?

Сухарь понял: дядька крутит, проверяет его.

– Ты же, дядя, ездил на его похороны ровно два года назад, по весне, – напомнил племянник, ожидая, что старик смутится либо начнет отнекиваться. Но старик не смутился.

– Соврал, – не моргнув, ни капельки не усовестившись, признался он и легко повторил: – Взял и соврал.

– Нынче без этого нельзя, – решил подладиться Сухарь, склонившись к дяде. – Тем более если ложь не в ущерб людям, а на пользу.

– Вранье, оно и есть вранье, – резко отмахнулся Никифор Алексеевич. – Ты чего приехал-то? Не таись, свои помогут.

– Случайная необходимость заставила, дядя Никифор. Когда проверку проходил после плена, написал в анкете, что отец умер, а мать уехала к дочери, моей сестре, адреса ее не знаю…

– Да как же это ты, в Орехове она Запорожском! – живо вставил Никифор Алексеевич, и по лицу его было видно, говорил участливо, не заподозрив обмана.

– Тогда-то я не знал… Ну и в графе, к какому месту жительства отправляюсь, надо было указать адрес. Чей же еще я, кроме вашего, напишу? Вот мне и выдали приписное и проездные документы через Луцк в Бабаево.

– И тут твой дом, – согласно кивнул дядя Никифор и сунулся к окну – кого-то увидел во дворе, сообщил: – Мирон семенит и штанами подергивает. Чего бы это он, хитрюга? Пронюхал уже, видать, о тебе, Антон, ему всюду бандюги мерещатся.

– Кто такой?

– Кормлюк-то? Мирон Иваныч? Секретарь сельсовета.

– Ну-у!.. – уважительно поднялся Антон Тимофеевич, считавший любого на этой должности в здешних краях человеком отважным. – Ему по должности положено порядок блюсти.

Новый гость без стука боком вскользнул в приоткрытую дверь, присел на лавку и, ни на кого не обращая внимания, уставился в кухонное окно. Тщедушный, лысенький, он хитровато щурил правый глаз, что-то высматривая за окном.

– Опять от кого-то бежал, Мирон Иваныч? – подковыристым тоном спросил Никифор Алексеевич, подходя к секретарю. – Да куда ты глазеешь? Что случилось?

– А чего? – подался остреньким носом к хозяину Кормлюк, будто сию минуту только говорил с ним.

– Да ничего, откуда бежишь, говорю.

– А-а… Думал, он увяжется за мной, – шустро прошел в горницу секретарь и бесцеремонно оглядел сидящего за столом Сухаря. Сказал с удивлением: – У тебя тоже гость!

– Еще какой! Племянник приехал. – И представил Антона.

– Это хорошо, когда племянник. А то тут вот такие племянники ездют, не знаешь, убежишь ли.

– Что в самом деле случилось у тебя, как побитый вполз.

– Не городи… – отмахнулся трехпалой рукой Кормлюк, внимательно посмотрел на Сухаря, сказал: – Субъект в Бабаеве объявился: рожа страшней некуда, бледная, зиму, видать, в схроне проторчал, раненая рука на перевязи. Спокойный такой, как у себя дома. И еще говорит, что он инструктор райкома. Велел наш актив собрать. Э-э, думаю, вижу, что ты за птица. В лесочке, поди, бандюг не меньше полдюжины оставил. Актив ему подавай.

Тетка Ивга успела подрезать сала, подала его прямо на полукруге дощечки, сама налила в рюмки самогонки – захотела уважить гостей. И Кормлюк не стал ждать приглашения, ловко вскинул рюмку, показавшуюся в его больших трех пальцах мизерным сосудишком.

– За племянника! Видать, с войны еще идет, – угадав, провозгласил он.

Антон Тимофеевич поглядывал то на живое, подвижное лицо секретаря сельсовета с прищуренным глазом и остреньким носом да поблескивающим единым металлическим зубом во рту, то на его трехпалую руку, шевелящуюся наподобие клешни. А из головы не выходил таинственный пришелец в Бабаево: не из леса ли?

– Интересу мало, – уловив взгляд на своей искалеченной руке с тремя пальцами, сказал Кормлюк. – Пальцы что? Кишки на куски чуть не искромсало под поездом. Из плена бежал. В тот раз не убег.

– Я тоже бегал, – охотно подхватил Сухарь. – Да неудачно. Чуть Богу душу не отдал, американцы освободили.

– Ну, понесли, друзья по несчастью, – остановил Никифор Алексеевич и дал знак племяннику – прикусил палец, чтобы тот не распространялся насчет плена.

А Сухарю хотелось побольше сообщить о себе информации, авось пригодится, пойдет по селу. Только вот будь Кормлюк не советской властью на селе, он бы порассуждал о своем житье в американской зоне оккупации и о перенесенных лишениях в лагере.

– Вовек его не забудешь, плен-то, – посетовал Сухарь и поинтересовался: – Как вы-то тут живете? Банды прикармливаете?

– Черт бы их, оглоедов, кормил, – сердито проворчал Никифор Алексеевич.

– Вошь тоже сама кормится, – сухо сплюнул Кормлюк и поднялся из-за стола, властно пригласив: – Пошли-ка проверим этого субъекта, я вас вроде актива приведу.

– Чтобы он нас кокнул? – между прочим воспротивился Никифор Алексеевич, доставая сапоги.

Село раскинулось на возвышении, а тут, в низине, где разместилось пять дворов на отшибе, у изгиба реки, было как будто бы серо и глухо. Они вышли на дорогу, но Кормлюк не захотел идти по ней, ловко перепрыгнул кювет и засеменил по оттаявшей земле, говоря шагавшим следом:

– Через две хаты, у дядьки Парамона, сидит. Знает, где приткнуться, паразит… Чуть сигнал дам, хватайте его. Не бойтесь, револьвер со мной.

В неказистой хате дядьки Парамона, у которого, говорили, два сына в банде, собрались люди. Инструктор райкома партии Беловусько Федор Ильич, как представился приезжий, говорил:

– …Земельное общество вас самих в конце концов не устроит. Здесь нужна инициативная группа по созданию колхоза, потому как необходима более крупная организация хозяйства, чем парные супряги. Ничего не дают эти парные объединения тягла и сельхозинвентаря. Ну, объединились Иван с Павлом, имеют они два коня, четыре бороны, плуг. Семян набрали. А сколько таких более или менее справных супряг наберется? Объедини-ка безлошадных, что с того выйдет?

Пришедшие с секретарем сельсовета «активисты», слушая «бандита», у которого собрались проверить документы, переглянулись без опаски, не найдя ничего подозрительного в простом на вид, большелобом человеке, одетом в телогрейку и армейскую шапку, с раненой рукой на перевязи.

– С какого же перепугу ты мырнул от него? – шепнул Никифор Алексеевич Кормлюку.

– С чего ты взял? – привычно ответил на вопрос вопросом секретарь сельсовета. – Вот наш актив… Тебя недоставало, Никифор. В председатели колхоза хочу тебя рекомендовать.

– Что, новый фокус выкинул? – отмахнулся Никифор Алексеевич. – Партизана Фрола угробили, его предшественника поуродовали. Ты вроде бы дядьку Парамона хотел рекомендовать в председатели, его не тронут бандиты.

– Эту кандидатуру прибережем до лучших времен… – серьезно ответил Кормлюк, и вдруг его осенило: – Антон Тимофеевич! Ты вроде как почти что нашенский, бабаевский. Впрягайся-ка в председатели, народ поддержит…

– Он чего не поддержит… А стрельнут в кого? – моментально воспротивился Никифор Алексеевич.

– Что тебе далось это «стрельнут»? И меня могут уложить, да ничего вроде, Бог миловал, – задрал острый свой носик Кормлюк.

– И то верно… Да от тебя вреда-то никакого бандитам.

– А вредным-то зачем?

– Как же, Мироша, друг ты мой? Подладно-то со всеми – так не выходит у нас. Вот и колхоз-то: не успели сложить – распался. Чужой дядя вон хлопочет, а ты убег от него, банда тебе мерещится в лесочке.

– Ну, будет, Никифор, пошутил я. Лучше бы присоветовал племяннику возглавить колхоз, дело-то необходимое, сеять уж скоро, тянуть нельзя. А твоего Антона – хоть в плуг.

– Спасибо, Мирон Иванович, не для меня это, – наотрез отказался Сухарь. – У меня головные боли… Мне бы конюхом, люблю лошадок.

– Ну, смотри… Ты куда нацелился, уходишь? Нет, погоди, все-таки помогни нам документики проверить у этого инструктора. Поприсутствуй только.

Инструктор райкома охотно достал документы, подал их Сухарю, но тот кивком указал на секретаря сельсовета. Кормлюк прочитал предписание Торчинского райкома партии о направлении Беловусько Ф. И. в село Бабаево для организации колхоза, полистал новенький паспорт и военный билет, справку о ранении. Спросил:

– Удостоверение райкома есть?

– Еще не получил, не успел, а работа не ждет. К вам у меня первое поручение.

Кормлюк вздохнул:

– Вы хоть знаете, что, за обстановка у нас тут? О бандах слышали?

– На вокзале у кассы говорили мне.

– Какой вокзал?.. – изумился секретарь сельсовета, уже не сомневаясь в искренности приехавшего представителя. – В райкоме-то вам дали инструктаж?

Беловусько по-детски улыбнулся и рассказал:

– И дали и не дали… Я после госпиталя с женой приехал в Луцк к сестре, она тут с семьей, квартира… Позвала, мы и прикатили. Я – в обком к секретарю по кадрам насчет работы. Я в партии еще с довоенной поры. Мне предложили ехать в район, говорят, в какой хочешь. Согласен, отвечаю, в любой, где тут же дадут квартиру. Назвали Торчинский. Приехал один, зашел в райком, представился, мне дают направление к вам… Сказали, осторожней чтоб я… Так что скажете насчет актива?

– Актив, какой у нас актив, вся самодеятельность актив. К вечеру соберем.