Большая Любовь. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

Глава 3

Я часто задаюсь вопросом: почему владелец нашего чудесного издательства Грант Хэмилтон имеет такую ненормальную страсть к ранним новогодним корпоративам? Все люди как люди, и празднуют ближе к делу, а мы почему-то пляшем с заячьми ушами где-то в районе 10 декабря. Никогда у меня недоставало решимости его спросить. Ну раньше это было бы и не по чину – все-таки обычные арт-директора владельцев бизнеса о таких психиатрических тонкостях не расспрашивают. Но теперь-то мы с ним родственники: он, конечно, старше, восемьсот лет – это вам не хухры-мухры. Однако все равно семья, а кровь, как известно, не водица, что мы как раз знаем доподлинно. Так что теперь я мог бы и спросить. Но опять не спросил. Лень. И успеется еще.

Хотя вот, кстати. Успеется ли? Я о чем: я работаю в Alfa Male уже сколько – пять лет? Почти шесть: три года с покойным пьяницей Михалычем. Год с Мариной, пока я еще был нормальным. Еще два года в моем нынешнем состоянии. Это, конечно, не очень долго. Но мне все равно интересно: сколько еще можно просидеть на одном месте, прежде чем люди начнут замечать, что ты маленько законсервирован и как-то с течением времени вообще не меняешься? Ни тебе седин, ни морщин. Конечно, есть такая закономерность: люди, которые видят тебя постоянно, не замечают перемен во внешности. Или их отсутствия. Мы для близких всегда нормальны, всегда выглядим «как обычно». Моя семья, то есть моя человеческая семья, не обращает внимания на мою внешность. Из всей толпы любящих родственников меня про цвет глаз спросила только мама. Ну это естественно, наверное: все-таки когда у сына глаза из серых вдруг становятся карими, мама должна заметить. Я соврал, что стал носить линзы, – много работал на компьютере. Она поцокала языком и забыла об этом. А больше никто и бровью не повел. Потому что я для них – просто я, Влад, младший брат.

Ну ладно семья. А знакомые? Они когда обратят внимание, что со мной что-то не так? И когда, собственно, мне придется, чтобы не вызывать вопросов, уезжать из Москвы – менять жизнь, круг общения, может, даже профессию? И как я буду этот отъезд и свое исчезновение объяснять – родным, например? Марина говорит, что в среднем по-настоящему заметна наша инакость становится где-то за десять лет. То есть у меня еще время. Это хорошо. Я все-таки не готов пока все бросить. Черт, я столько усилий прикладываю, чтобы можно было не бросать! Стараюсь никому не вредить, чтобы не пришлось убегать, заметая кровавые, как говорится, следы.

На самом деле есть еще один вариант решения проблемы – к нему прибегал, как объяснил мне Серхио, мой покойный создатель, Этьен. Можно гораздо реже обычного питаться и пить кровь по чуть-чуть. Тогда твоя внешность меняется – ты потихоньку как бы «стареешь». Это, правда, до первого плотного обеда, но все-таки помогает: можно выглядеть лет на десять старше, чем в момент обращения.

Только вот я боюсь, что этот вариант не для меня. Если я буду голодный, то меня нельзя будет выпускать к людям. В буквальном смысле слова.

Хотя, может быть, поставить эксперимент? Уехать с Мариной куда-нибудь в уединенную местность, где мне не на кого будет кидаться, и попытаться банально не жрать. Проверим, сколько я выдержу. И будет ли игра стоить свеч: насколько я изменюсь, и стану ли совсем невменяем, или только слегка безумен.

Надо будет попробовать. Потому что я не хочу уезжать отсюда, ни сейчас, ни через десять лет. Мне нравится мой город – я, конечно, еще в Лондоне себя уютно чувствую, но все равно Москва лучше. Мне, собственно, и Лондон-то нравится потому, что чем-то неуловимо похож на столицу нашей родины. Такой же суетный и перемешанный и ЖИВОЙ. Так что, наверное, я смогу уехать в Лондон. Грант сделает вид, что переводит меня туда работать. И объяснение для мамы найдется… И все будет хорошо.

А потом, с годами, будет уже все равно. Как сказано в великой франшизе «Сумерки» по поводу обращения: «Одно из неизбежных последствий такого выбора – то, что через какое-то время все знавшие тебя люди оказываются мертвы». Или что-то в таком роде. И это, знаете ли, мерзкая мысль. Мне совершенно не нравится думать, что я переживу всех, кого знаю. Всех своих племянников и племянниц. Всю эту веселую пьяную толпу с корпоратива. Еще каких-то пятьдесят лет, и мой круг общения будет исключительно вампирским. Я буду по-настоящему знать только себе подобных и доверять только им.

Ладно, пока что я могу из-за всего этого не заморачиваться. Пока что все путем. Я никому не кажусь странным, и все вокруг меня живы и здоровы, и даже веселы. Чем всегда хороши наши корпоративы, так это обилием бухла. Грант на этом не экономит. Он изучил людей за свои восемьсот лет и знает точно: рецепт хорошей вечеринки – громкая музыка и океан выпивки. Впрочем, для вампиров этот рецепт тоже актуален. От выпивки ни смертные, ни бессмертные существа не отказываются.

Я стою на антресолях над большим залом какого-то очередного клуба на заводе «Арма»: в заброшенных индустриальных зданиях клубы растут как грибы. В ушах диджейское дынц-дынц, в крови – повышенное содержание алкоголя. Вокруг веселье. Грант сидит в глубине зала на кожаном диване с неимоверно довольной рожей: сентименальный он чувак, этот старый шотландец, и любит, когда люди радуются. И есть чему – год был удачный, всем зарплаты повысят, все хорошо.

Марина внизу, на танцполе – кружится в объятиях нашего директора отдела моды, Эдика Морозова. Это традиция такая: на каждом корпоративе от них ожидают искрометного танца, и они не разочаровывают. Вот прямо сейчас он ее подхватил на руки и реально закружил. Красиво. Как и все геи, Эдик от Марины без ума, он ждет этого вечера, наверное, весь год. И она рада ему угодить. Я не ревную – танцует он и правда классно, в отличие от меня.

Остальные фигуры на танцполе, увы, не так грациозны. Все-таки сотрудницы бухгалтерии и статистического отдела не рождены для быстрых танцев. С водителями. Но раздражаться на них невозможно: им весело, черт возьми! Да и не много у них возможностей зажечь и пококетничать, в обычной-то жизни. Охранник того заведения, где мы праздновали в прошлом году, сформулировал проблему лаконично (у нас с ним была задушевная беседа на почве курения на крыльце): «Что у вас за контора такая – куча красивых баб, а все мужики пидоры?» Он потом на меня испуганно покосился – типа, не обидел ли. Но я сделал доброе лицо, и мужик успокоился. Но сказано было метко.

Это вообще забавно, на самом деле. Девушки так стремятся устроиться на работу в глянец, потому что со стороны все выглядит неимоверно привлекательно: мода, знаменитости, вечеринки, «сплетник-точка-ру». А попав, оказываются заложницами довольно-таки выматывающей рутинной беготни, и вообще без потенциальных мужей и бойфрендов. Голяк-с. Кто не женат, тот голубой. Такая вот московская действительность.

Черт, что-то я становлюсь как Грант – не в меру сентиментален.

Но я знаю, вообще-то, в чем причина этих мыслей.

Среди прочих девушек, танцующих с нашими веселыми геями, я вижу Любу Быстрову. Она, в отличие от многих других женщин в нашем мире, иллюзий не имеет – знает всю подноготную. Но и ее мне жалко. Она такая клевая на самом деле. Стройная, ногастая – язвительная Марина уверяет, что похожа на кобылу, но это в ней ничем не обоснованная ревность говорит. Фигура у Любы что надо, и в сочетании с гривой волнистых русых волос, веселыми серыми глазами и не менее веселым нравом получается девушка просто отличная. И мозги у нее есть. И она как-то… живет жизнь. Не заморачивается, не комплексует. Хорошая.

Очень я рад, что мы ее позвали к себе. Она освежает обстановку в коллективе. И работает хорошо, тоже без суеты. Вот буквально на прошлой неделе – у нас, у нее уже, сорвалась съемка. Мы должны были в Архангельском снимать на заснеженной природе какой-то камерный квартет, играющий на антикварных музыкальных инструментах соответствующую антикварную музыку. Марину потянуло на культуру, она решила придать нашему глянцевому листку солидности. Или просто поддалась на уговоры Серхио, который, будучи музыкальным критиком, всегда ратует за свои барочные штучки, а тут еще выступает одним из продюсеров музыкального фестиваля, который должен в Архангельском, в восстановленном театре XVIII века, весной пройти. Короче, должна была Люба снимать этот квартет. А они в последнюю минуту перенеслись – их вызвали в Питер, играть на скрипочках для участников какой-то правительственной тусни. И сорвалась съемка. А такая съемка, между прочим, это вам не баран чихнул. Надо арендовать свет, пригонять стилистов и визажистов, брать одежду, везти фотографа с ассистентами, всех кормить. Плюс еще декорации – Люба с Эдиком решили там посреди снежной равнины расстелить, для сюрреалистичности, огромный кусок искусственного газона. Короче, масса возни и десяток людей, которых нужно построить. И все это коту под хвост. Но Люба же разве запаниковала? Ничуть. Все как-то разрулила без тени истерики, все остались спокойны и готовы стройными рядами ехать на съемку в другую дату. Послезавтра, если мне не изменяет моя бессмертная память.

Золотая девушка.

– Кто она?

Язвительный голос над моим ухом ни с чьим не спутаешь: в нем звучат столетия снобизма и ощущения собственного превосходства над остальными существами, смертными и бессмертными. Серхио, наш музыкальный вампир, легок на помине. Конечно, он тоже приперся на корпоратив, он же член семьи, и без него у нас в издательстве даже фикусы в кадках не растут. Удивительный он все-таки тип: вот ведь жизнь его треплет не меньше, чем других: всего-то два года назад вампирское сообщество подозревало его в целом ряде преступных деяний, он потерял свое «дитя» – вампира, которого когда-то создал по большой дружбе. И сам он от переживаний у меня на глазах пытался на солнце поджариться. Но ему все как с гуся вода. Стоит тут, такой же невозмутимый и расслабленный, как обычно. Словно ничто его не тревожит и не тревожило никогда за все пятьсот лет.

Я всегда ему завидовал, еще когда был смертным. И теперь завидую. Мы с ним одинаково сильные и быстрые и одинаково мертвые, но мне почему-то его великолепная расслабленность не дается. Нервный я какой-то.

Или просто не научился еще делать хорошую мину при плохой игре? Я же все-таки еще очень в вампирском плане юн. Кто его знает, этого Серхио, каким он был в XVI веке, когда его обратила в тени монастыря красотка-вампирша? Может, был такой же нервный.

Так или иначе, я не могу допустить, чтобы он меня застал врасплох – я себя уважать не смогу. Поэтому делаю невозмутимое лицо и переспрашиваю:

– Какая «она»? Их тут целый танцпол.

Серхио поднимает одну бровь:

– Неубедительно. – Черт бы его побрал! Ну ладно, кого я в самом деле обмануть пытаюсь? Он все-таки хорошо меня знает, и он мне самый настоящий друг. И как настоящий друг он, уколов меня иронией, приходит мне на выручку и смягчается – делает вид, что пока меня не расколол, и опускается до пояснений: – Новая девушка. Русая. Там, слева. Ты не сводишь с нее глаз.

Хм, неужели мое внимание к Любе так заметно? Или это только Серхио, имеющий огромный шпионский опыт, все подмечает?

– Наш новый продюсер, Люба Быстрова. – Я пожимаю плечами, изображая непринужденность и равнодушие. – Она раньше работала в «Лидере».

Серхио устремляет на танцпол чуть более заинтересованный, чем раньше, взгляд:

– А, так это она мне звонила и страшно извинялась за перенос съемки?

– Точно. Я и забыл, ты же тоже должен был в Архангельское ехать.

– Приятная девушка. Язык хорошо подвешен.

Я поднимаю на него взгляд. Красивая физиономия испанца непроницаема.

– Серхио, почему мне кажется, что ты чего-то темнишь, как обычно?

Он усмехается и на секунду отрывается от разглядывания Любы, чтобы бросить быстрый взгляд на меня:

– Потому, что у тебя самого рыльце в пушку. В самом деле, Влад – ты долго смотрел на нее, и личико у тебя было странное. Я наблюдал за тобой. Что происходит?

Мне стоило бы задуматься – происходит ли? Обычно, если Серхио что-то чудится, что-то и правда есть. Но я не задумывался, и мне остается только мотнуть головой:

– Ничего. Ровным счетом ничего. Я просто… думал.

Он продолжает вопросительно на меня смотреть. Я поясняю, мучительно подыскивая правильные слова:

– Она такая… живая.

– Они все живые.

– Пошел ты!.. Не в этом смысле. Я имею в виду характер. Манеру поведения.

– Ты знал ее раньше. – Это не вопрос, а утверждение. И я понимаю, о чем он: речь не о том, знал ли я Любу на прежней работе. «Раньше» – значит «до того, как стал вампиром».

– Знал.

– И не просто знал.

– Не просто. У нас был роман. Легкий. Ни к чему не обязывающий.

Серхио хмурится:

– А Марина знает?

– Знает. Ну и что? У нее с тобой вон тоже был роман, но я же не возражаю.

– Это верно. И хотел бы я сказать, что это ситуация несколько другая. Но в сущности, наверное, ты прав: похожая. Хотя… Есть разница, и я не уверен, что ты ее четко осознаешь. Она, как ты справедливо отметил, живая. Ты смотришь на нее – и вспоминаешь, верно?

Я взглядываю на него подозрительно:

– Ты с Мариной говорил, что ли?

– Клянусь честью, нет. Но вывод напрашивается. Что тебе надо от нее? Ты думаешь, она поможет тебе вернуться в прошлое? – Испанец смотрит мне в глаза пристально и серьезно: – Ничего не выйдет. Возврата нет.

Гнев вспыхивает внезапно, и на секунду ослепляет меня – у нас, вампиров, нрав горячий, и фитиль горит ох как быстро:

– К черту! Ничего мне от нее не надо. Я просто… – Не знаю, чего я «просто». Просто хотел, чтобы рядом со мной был живой и нормальный друг из прошлой, живой и нормальной, реальности? Не могу я так сказать своему не в меру проницательному мертвому и ненормальному другу. Подавив ярость, я говорю – сам слышу, что с горечью:

– Я знаю, что возврата не будет. Да я и не хочу. Я ни о чем не жалею, Серхио. Я получил что хотел, и я всегда знал, что ценник у этого немалый. И вообще жалеют о свершившемся только дураки, а я все-таки не совсем тупой.

Взгляд Серхио смягчается, он ободряюще кладет мне руку на плечо:

– Прости. Я знаю, как тебе нелегко. Я только… – Он делает паузу, тоже ища верные слова: – Мы все были в том месте, где ты теперь оказался, Влад. Мы все хотели невозможного. Все цеплялись за прошлое. Рано или поздно придется уйти.

Сам того не зная, он озвучивает мысли, бродившие у меня в голове весь вечер. Мне остается только кивнуть и хмыкнуть. Он не снимает руку с моего плеча:

– Просто будь осторожен. Она кажется славной девушкой. Не наломай дров.

– Не волнуйся. Я буду держать себя в руках. Как обычно, впрочем.

Мне нужно еще выпить и покурить. Курить можно и в зале, но мне внезапно становится до тошноты душно и тесно. Я не могу ни секунды оставаться в этой толпе, среди этих разгоряченных тел и улыбающихся лиц. Мне нужно на воздух, и я, невежливо бросив Серхио, устремляюсь сквозь толкучку в сторону лестницы, ведущей на крышу. На крышу нам сегодня тоже можно выходить. Никто, правда, особенно туда не рвется, потому что ночь холодная. Ну тем лучше – я смогу побыть один.

Серхио очень умный – знает, когда удалиться в тень. Он за мной не идет. Закрывая за собой дверь, я вижу, что он, взяв себе свежий коктейль, закуривает, опирается на балюстраду нашей антресоли и устремляет взгляд в зал.

На крыше пустынно и тихо – звуки музыки с нашей дискотеки сюда едва доносятся. Я смотрю на темное небо, на крыши и трубы старых заводских корпусов. Не особенно красивая картинка, но мне она нравится. Я люблю этот город даже в самых унылых проявлениях. Это МОЙ город.

Интересно, каким он станет через сто, двести лет? Будет ли он нравиться мне, как теперь?

Марина возникает рядом со мной бесшумно, но я, конечно же, сразу ощущаю ее присутствие. По запаху и по особой электрической заряженности, которую сообщает воздуху появление женщины, которую я люблю.

Она берет меня за руку.

– Как красиво. – Она всегда знает, что сказать. И главное, не кривит душой: она понимает, почему я нахожу эти облезлые крыши красивыми, и она согласна со мной. – Помнишь наш первый корпоратив? Когда ты старался никому не показать, что у нас роман, мы сбежали порознь, и пили потом шампанское у меня на террасе.

– Отчетливо. – Я улыбаюсь. Это прекрасное воспоминание. – Между прочим, нам ничто не мешает повторить сей трюк. Грант уже сказал свою праздничную речь, ты исполнила свой танец. Нас все видели. Можно смываться. Что думаешь?

– О да! Давай.

Я пожимаю ее пальцы и спрашиваю:

– По крышам?

У нас с Мариной есть любимое общее развлечение – носиться по крышам, перепрыгивая с одной на другую. Такой, знаете ли, вампирский паркур.

Она забавно морщит нос. Видно, что соблазн велик. Но потом качает головой:

– Ох, нет. Надо все-таки сказать Гранту, что мы уходим. Чтобы не беспокоился.

Слова ее справедливы, и мы, держась за руки, спускаемся вниз. Вечеринка все еще в разгаре, но шум и суета больше не раздражают меня. Мы быстро пробираемся к выходу, кивнув на прощание Гранту. Он весело машет в ответ.

В последнюю минуту, уже выходя из зала, я снова нахожу глазами Серхио. Он спустился на первый этаж и, непринужденно лавируя между девушками из бухгалтерии, направляется к периферии танцующей массы.

К громко смеющейся над чем-то Любе Быстровой.