Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
II
К полудню второго дня пути приор Филип находился уже в нескольких милях от епископского дворца. От волнения у него похолодело внутри. Он лихорадочно думал, как объяснить епископу, откуда он узнал о готовящемся заговоре. Ведь тот может и не поверить ему или, поверив, потребовать доказательств. Но, что еще хуже, эта мысль пришла ему в голову только после того, как они расстались с Франциском, – не исключено, хотя и маловероятно, что епископ сам поддерживал заговор и участвовал в нем, будучи близким другом графа Ширинга. Известно немало случаев, когда епископы ставили свои личные интересы выше интересов Церкви.
Епископ может прибегнуть к пыткам, чтобы заставить Филипа открыть его источник информации. Конечно, на это у него не было права, но ведь и права участвовать в заговоре против короля у него тоже не было. Филип вспомнил орудия пыток, которые видел на картинах, изображавших ад. Рисовать такие картины художников вдохновляли подземные тюрьмы лордов и епископов. Филип не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы принять мученическую смерть.
Когда он заметил впереди людей, бредущих по дороге, его первым желанием было съехать с дороги, чтобы избежать встречи, ибо он ехал один, а вдоль дорог частенько шныряли разбойники, которые не остановятся перед тем, чтобы ограбить монаха. Но тут он различил две детские фигурки и одну женскую. Семья опасности не представляла, и он перешел на рысь.
Подъехав ближе, он увидел, что это были высокий мужчина, маленькая женщина, юноша почти такого же роста, что мужчина, и двое ребятишек. Их бедность бросалась в глаза: никакой поклажи и одеты в тряпье. Мужчина был крупный, но изможденный, то ли изнурительной болезнью, то ли голодом. Он с беспокойством взглянул на Филипа и, что-то забормотав, прижал поближе к себе детей. Сначала Филип принял мужчину за пятидесятилетнего старика, но теперь видел, что ему за тридцать, а на лице застыла тревога.
– Ох ты, монах! – воскликнула женщина.
Филип строго посмотрел на нее. Женщина должна молчать до тех пор, пока не заговорит муж, и хотя не скажешь, что «монах» звучит грубо, вежливее было бы сказать «брат» или «отче». Женщина была лет на десять моложе, и ее глубоко сидящие золотистые глаза делали ее внешность весьма привлекательной. Но от нее как будто исходила опасность.
– Добрый день, отче, – поздоровался мужчина, словно извиняясь за бесцеремонность жены.
– Благослови тебя Господь, – миролюбиво ответил Филип. – Ты кто?
– Том, мастер-строитель, ищу работу.
– И, вижу, не можешь найти.
– Это правда.
Филип кивнул. Обычная история. Ремесленники-строители часто вынуждены пускаться на поиски работы и никак не могут ее найти, так как новые дома строят немногие. Такие мастера нередко останавливались на ночлег в монастырях. Если недавно закончили работу, уходя, они оставляли щедрое подношение, а тщетно побродив по дорогам, порой так нищали, что и предложить-то ничего не могли. Но милосердие обязывает каждому давать приют.
Крайняя бедность этого человека бросалась в глаза, хотя жена его выглядела не так уж плохо.
– Что ж, – сказал Филип, – сейчас время обеда, и у меня в суме есть кое-что съестное, а делиться с ближним – святая обязанность, так что, если ты и твоя семья не побрезгуете разделить со мной трапезу, на том свете мне зачтется, да и вам хуже не будет.
– Ты очень добр, отче, – сказал Том и взглянул на женщину. Она чуть заметно пожала плечами, затем кивнула, и он, более не колеблясь, добавил: – Мы с благодарностью принимаем приглашение.
– Не меня – Бога благодарите, – привычно ответил Филип.
– Благодарить надо крестьян, что платят церковную десятину, – подала голос женщина.
«Ну и язва», – подумал Филип, но промолчал.
Они остановились на небольшой поляне, где лошадка Филипа могла пощипать жухлую зимнюю траву. Втайне он был рад представившейся возможности отсрочить опасный разговор с епископом. Строитель сказал, что тоже направляется в епископский дворец в надежде, что там требуются мастера для ремонта или же для строительных работ. Пока они беседовали, Филип тайком изучал семейство. Женщина казалась слишком молодой, чтобы быть матерью старшего парня. Он выглядел как теленок, большой и неуклюжий, и имел довольно глупый вид. Другой мальчик, помладше, смотрелся очень странно: у него были морковного цвета волосы, белоснежная кожа и ярко-зеленые глаза навыкате. Манера не моргая рассматривать вещи с отсутствующим выражением лица напомнила Филипу беднягу Джонни Восемь Пенсов, но, в отличие от Джонни, взгляд мальчика был удивительно взрослым и проницательным. Похоже, это такой же смутьян, как и его мать. Третьим ребенком была девочка лет шести. Время от времени она начинала хныкать, и тогда отец, смотревший на нее с ласковым участием, не говоря ни слова, тихонько ее похлопывал, стараясь утешить. Было видно, что он ее обожает. Один раз, будто случайно, он прикоснулся к своей жене, и Филип заметил, как в их взглядах вспыхнуло желание.
Женщина послала детей принести большие листья, которые можно было бы использовать в качестве тарелок, а Филип раскрыл свою переметную суму.
– Где находится твой монастырь, отче? – поинтересовался Том.
– В лесу. Отсюда один день пути на запад.
Женщина метнула на мужа короткий взгляд, а у Тома поползли вверх брови.
– Ты знаешь его? – спросил Филип.
Том выглядел смущенным.
– Должно быть, по дороге из Солсбери мы прошли неподалеку от него, – ответил он.
– О да. Но он стоит в стороне от большой дороги и заметить его невозможно, если не искать намеренно.
– А-а, понятно, – пробормотал Том, но мысли его, казалось, витали где-то далеко.
– Скажите-ка, – неожиданно спросил Филип, – не встретили ли вы на дороге женщину? Скорее всего, молодую… и, э-э, с младенцем?
– Нет, – ответил Том с безразличным видом, но Филип почувствовал, как он напрягся. – А почему ты спрашиваешь?
Филип улыбнулся:
– Могу рассказать. Вчера утром в лесу нашли младенца и принесли в мою обитель. Мальчик. Думаю, не больше дня от роду. Должно быть, ночью родился. Так что его мать, кажется, была неподалеку, так же, как и вы.
– Мы никого не видели, – снова сказал Том. – И что вы сделали с младенцем?
– Накормили козьим молоком. Похоже, оно пришлось ему по вкусу.
И женщина, и ее муж напряженно смотрели на Филипа. «Да, – подумал он, – эта история не может не тронуть человеческое сердце». Минуту спустя Том спросил:
– И теперь вы ищете мать?
– О нет. Просто спросил. Если бы я ее встретил, конечно, вернул бы ей ребенка. Но, судя по всему, она этого не желает и постарается сделать так, чтобы ее не нашли.
– И что тогда будет с мальчиком?
– Мы вырастим его в нашей обители. Он будет сыном Божьим. Меня самого так воспитали и брата моего тоже. Наших родителей отняли у нас, когда мы были совсем маленькими, и с тех пор нашим отцом стал аббат, а нашей семьей – монахи. Они нас кормили, одевали, обували и учили грамоте.
– И вы оба стали монахами, – с оттенком иронии сказала женщина, как бы намекая на то, что монастырской добродетелью в конечном счете движет корысть.
Филип обрадовался, что может ей возразить.
– Нет, мой брат покинул монашеский орден.
Вернулись дети, так и не найдя больших листьев – зимой это совсем не просто, – так что есть им пришлось без тарелок. Филип дал всем по ломтю хлеба и сыра. Они набросились на еду, словно голодные звери.
– Мы делаем этот сыр в монастыре, – сказал Филип. – Он вкусный, когда молодой, как этот, но, если дать ему дозреть, он станет еще лучше.
Они были слишком голодны, чтобы думать о таких вещах, и в мгновение ока покончили со своей едой. Филип взял с собой еще три груши. Он выудил их из сумы и протянул Тому. Тот раздал их детям.
Филип встал.
– Я буду молиться, чтобы ты нашел работу.
– Коли желаешь помочь, отче, – попросил Том, – сделай милость, скажи обо мне епископу. Ты видишь, в какой мы нужде, и сам убедился, мы люди честные.
– Хорошо.
Том помог Филипу сесть на лошадь.
– Ты добрый человек, отче, – сказал он, и удивленный Филип увидел в его глазах слезы.
– Храни тебя Господь.
Том еще на мгновение придержал лошадку.
– Тот ребенок, о котором ты рассказал… найденыш… – Он говорил тихо, будто не хотел, чтобы дети его слышали. – Ты… ты уже дал ему имя?
– Да. Мы назвали его Джонатан, что означает «дар Божий».
– Джонатан… Хорошее имя. – Том отпустил поводья.
Филип задумчиво посмотрел на него, пришпорил лошадку и рысью поскакал прочь.
Епископ Кингсбриджский жил не в Кингсбридже. Его дворец стоял на южном склоне холма в покрытой буйной растительностью долине, до которой был целый день пути от холодного каменного собора и мрачных монахов. Он предпочитал жить здесь, ибо бесконечные богослужения мешали ему исполнять прочие обязанности: собирать налоги, вершить правосудие и плести дворцовые интриги. Монахам это тоже было удобно, так как чем дальше находился епископ, тем меньше он совал нос в их дела.
Когда Филип туда добрался, стало холодно и пошел снег. Дул колючий ветер, и низкие серые тучи нахмурились над епископским поместьем. Замка как такового не было, но дворец был хорошо защищен. Лес вырубили на сотню ярдов вокруг, и здание окружал крепкий, в человеческий рост, забор, с наружной стороны которого находился заполненный дождевой водой ров. И хотя в карауле у ворот стоял какой-то неотесанный чурбан, его меч был достаточно тяжел.
Дворец представлял собой добротный каменный дом, построенный в виде буквы «Е». На нижнем этаже находилось полуподвальное помещение без окон, и за его толстые стены можно было проникнуть лишь через тяжелые двери. Одна дверь была открыта, и Филип смог разглядеть в полумраке бочки и мешки. Остальные – закрыты и скованы массивными цепями. Филипа мучило любопытство: что же за ними? Должно быть, именно там томятся пленники епископа.
Среднюю черточку буквы «Е» составляла наружная лестница, что вела в жилые покои, расположенные наверху; вертикальная линия «Е» – главный зал, а две комнаты, образовывавшие верхнюю и нижнюю стороны буквы «Е», как догадался Филип, служили спальней и часовней. Маленькие окна были прикрыты ставнями и, словно глазки-бусинки, подозрительно смотрели на мир.
Во дворе размещались каменные кухня и пекарня, а также деревянные конюшня и сарай. Все постройки были в хорошем состоянии. «Да, Тому не повезло», – подумал Филип.
В конюшне стояло несколько отличных коней, включая пару боевых, а вокруг слонялась горстка стражников, не знающих, как убить время. Кажется, епископ принимал гостей.
Филип бросил поводья мальчику – помощнику конюха и, предчувствуя недоброе, стал подниматься по ступенькам. Вокруг, казалось, витала атмосфера военных приготовлений. Но где же очереди жалобщиков и просителей? Где матери с младенцами, ожидающие благословения? Он входил в незнакомый доселе мир, обладая убийственной тайной. «Не скоро, должно быть, выйду отсюда, – трепеща от страха, думал Филип. – Лучше бы Франциск не приезжал».
Вот и последняя ступенька. «Прочь недостойные мысли, – успокаивал он себя. – У меня есть шанс послужить Господу и Церкви, а я трясусь за собственную шкуру. Некоторые каждый день смотрят в лицо смерти – в битвах, на море, во время полных опасностей паломничеств и крестовых походов. Каждый монах должен испытать на себе, что такое страх».
Он глубоко вздохнул и вошел.
В зале был полумрак, пахло дымом. Чтобы не напустить холода, Филип быстро прикрыл за собой дверь и вгляделся в темноту. У противоположной стены ярко пылал огонь, который, если не считать крохотных окошек, был единственным источником света. У огня сидели несколько человек, одни были одеты в сутаны, другие – в дорогие, но изрядно поношенные одежды мелкопоместных дворян. Они были заняты каким-то серьезным разговором, который вели чуть слышными голосами. Их кресла стояли как попало, но все они, говоря, обращались к худому священнику, что сидел в центре, словно паук в паутине. Его длинные ноги были широко расставлены, а костлявые руки вцепились в подлокотники кресла, так что казалось, будто этот человек готовится к прыжку. Бледное, остроносое лицо священника обрамляли прямые, черные как смоль волосы, а черные одежды делали его одновременно привлекательным и грозным.
Но это был не епископ.
Сидевший возле двери дворецкий поднялся со своего места и приблизился к Филипу.
– Добрый день, отче. Вы к кому?
В этот же момент гончая, дремавшая у огня, подняла голову и зарычала. Человек в черном быстро обернулся и, увидев постороннего, жестом прекратил беседу.
– В чем дело? – резко спросил он.
– Добрый день, – вежливо сказал Филип. – Я хотел бы видеть его преосвященство.
– Его здесь нет, – отрезал священник, давая понять, что разговор окончен.
Сердце Филипа упало. Да, он страшился встречи с епископом, но теперь растерялся. Что же ему делать со своей ужасной тайной?
– А когда он вернется? – спросил Филип.
– Мы не знаем. Какое у тебя дело?
Филип был уязвлен грубостью этого человека.
– Божье дело, – резко сказал он. – А ты кто?
Священник поднял брови, словно дивясь тому, что кто-то говорит с ним вызывающе, а остальные внезапно затаили дыхание, словно в ожидании взрыва. Но после некоторой паузы его голос прозвучал достаточно мягко:
– Я его архидиакон. Меня зовут Уолеран Бигод.
«Хорошенькое имя для священнослужителя», – подумал Филип и в свою очередь сказал:
– Мое имя Филип. Я приор обители Святого-Иоанна-что-в-Лесу. Мы относимся к Кингсбриджскому монастырю.
– Слышал о тебе. Ты Филип из Гуинедда.
Филип был удивлен. Он не мог понять, каким образом архидиакону стало известно имя такого незаметного человека, как он. Но сколь бы скромным ни был его чин, он оказался достаточно высок, чтобы заставить Уолерана изменить свое поведение. Раздражение исчезло с лица архидиакона.
– Глоток горячего вина, чтобы согреть кровь? – Он сделал знак нечесаному слуге, сидевшему на скамье у стены, который тут же вскочил, чтобы исполнить распоряжение.
Филип подошел к огню. Уолеран что-то тихо сказал, собравшиеся встали и начали расходиться. Филип сел и, пока Уолеран провожал гостей до двери, грел руки, протянув их поближе к огню. Его разбирало любопытство, что они обсуждали и почему, завершив, не помолились.
Растрепанный слуга протянул ему деревянную чашу. Он принялся потягивать горячее ароматное вино, размышляя, что делать дальше. Если до епископа ему не добраться, к кому можно обратиться? Он подумал даже, не пойти ли к графу Бартоломео и не попытаться ли отговорить его от мятежа. Мысль была нелепая: граф просто посадит его в темницу и выбросит ключ. Оставался шериф, который теоретически являлся представителем королевской власти. Но трудно угадать, чью сторону он займет, ибо не было полной ясности относительно того, кто станет королем. «И все же, – думал Филип, – мне надо на что-то решиться». Он всей душой стремился в свою обитель, где самым опасным его врагом был Питер из Уорегама…
Гости Уолерана ушли, дверь за ними закрылась, и доносившийся со двора топот копыт затих. Уолеран вернулся к огню и придвинул себе массивное кресло.
Филип был поглощен своими мыслями и не очень-то хотел разговаривать с архидиаконом, но понимал, что обязан соблюсти приличие.
– Надеюсь, я не помешал вашей встрече, – сказал он.
Уолеран жестом остановил его:
– Мы ее уже завершали, – улыбнулся он. – Такие вещи всегда отнимают больше времени, чем надо. Мы беседовали о продлении сроков аренды епархиальной земли – вопрос, который при наличии доброй воли может быть решен в считанные минуты. – Он взмахнул костлявой рукой, как бы отбрасывая прочь все эти арендные земли вместе с их съемщиками. – Да-а… я слышал, ты неплохо поработал в своей лесной обители.
– Мне, право, удивительно, что вы осведомлены об этом, – отозвался Филип.
– Епископ ex officio является аббатом Кингсбриджа, так что он обязан проявлять интерес.
«Или иметь информированного архидиакона», – подумал Филип.
– Господь не оставил нас, – сказал он.
– Воистину.
Они разговаривали по-норманнски, это был язык, на котором говорили Уолеран и его гости, язык сильных мира сего. Но что-то показалось Филипу странным в произношении Уолерана, и чуть позже он понял, что у Уолерана акцент человека, с детства привыкшего говорить по-английски. Это означало, что он был не норманнским аристократом, а уроженцем Англии, сделавшим карьеру, как и Филип, без посторонней помощи.
Предположение Филипа подтвердилось несколько минут спустя, когда Уолеран перешел на английский и сказал:
– Хотел бы я, чтобы Господь не оставил и Кингсбриджский монастырь.
Значит, не одного Филипа беспокоило состояние дел в Кингсбридже.
Возможно, Уолеран лучше Филипа знал о том, что происходит в монастыре.
– Как себя чувствует приор Джеймс? – спросил Филип.
– Болен, – кратко отозвался Уолеран.
«Тогда очевидно, что он не сможет повлиять на взбунтовавшегося графа Бартоломео», – уныло рассуждал Филип. Похоже, ему придется отправиться в Ширинг и попробовать встретиться с шерифом.
И тут его осенило, что Уолеран – как раз тот человек, который знает всех влиятельных людей в графстве.
– А что за человек шериф Ширинга?
Уолеран пожал плечами.
– Безбожный, высокомерный, алчный и продажный. Таковы все шерифы. А почему ты спрашиваешь?
– Раз уж у меня нет возможности встретиться с епископом, наверное, придется обратиться к шерифу.
– Видишь ли, епископ мне доверяет, – сказал Уолеран. Легкая улыбка тронула его губы. – Если я могу быть полезным… – Он развел руками, как человек, который рад прийти на помощь, но не уверен, что в его услугах нуждаются.
Филип уже несколько расслабился, решив, что опасный разговор откладывается на день-два, и теперь вновь проникся тревогой. Можно ли доверять архидиакону Уолерану? Равнодушие Уолерана было явно деланным, в действительности же его распирало от любопытства. Однако и не доверять ему не было причины. Он казался человеком здравомыслящим. Но достаточно ли у него власти, чтобы предотвратить мятеж? В конце концов, если ему не удастся это сделать самому, он сможет найти епископа. Внезапно Филипа осенило, что идея довериться Уолерану имеет свое преимущество: в то время как епископ мог бы потребовать раскрыть ему истинный источник информации, власти архидиакона для этого было маловато, и, поверит он или нет, ему придется удовлетвориться лишь тем, что расскажет Филип.
Уолеран снова слегка улыбнулся.
– Если ты будешь слишком долго колебаться, я могу решить, что ты мне не доверяешь.
Филип почувствовал, что понимает Уолерана, который чем-то похож на него самого: молодой, образованный, низкого происхождения, умный. Филипу он показался немного суетным, но это простительно для священника, вынужденного большую часть времени проводить в обществе лордов и лишенного покоя блаженной монашеской жизни. Филип решил, что он человек порядочный, искренне желавший послужить Церкви.
Филип все еще сомневался. До сих пор эту тайну знали только он и Франциск. Посвяти он в нее третьего человека, всякое может случиться. Он вздохнул.
– Три дня назад в мою лесную обитель явился раненый, – начал он, про себя моля Бога простить ему его ложь. – Это был воин на прекрасном быстроногом коне. Должно быть, он мчался во весь опор, когда конь сбросил его на землю и, упав, он сломал руку и ребра. Мы перевязали ему руку, однако с ребрами ничего поделать было нельзя. Несчастный кашлял кровью, а это верный признак внутреннего повреждения. – Говоря, Филип внимательно следил за выражением лица Уолерана. Пока оно не выражало ничего, кроме вежливого участия. – И поскольку состояние его казалось почти безнадежным, я посоветовал ему исповедаться. Тогда-то он и раскрыл мне тайну.
Он колебался, не будучи уверен, насколько полно осведомлен Уолеран о последних дворцовых событиях.
– Я полагаю, тебе известно, что Стефан Блуа заявил о своих правах на английский трон и получил благословение Церкви.
– И за три дня до Рождества был коронован в Вестминстере, – добавил Уолеран.
– Уже! – Франциску это было еще не известно.
– И о чем же шла речь? – спросил Уолеран с оттенком нетерпения.
Филип решился.
– Перед смертью этот воин рассказал мне, что его господин, Бартоломео, граф Ширинг и Роберт Глостер замыслили поднять мятеж против Стефана. – Затаив дыхание, он посмотрел на Уолерана.
И без того бледные щеки архидиакона совсем побелели. Продолжая сидеть в своем кресле, он весь подался вперед.
– Ты думаешь, он сказал правду? – нетерпеливо спросил Уолеран.
– Когда человек готовится отойти в лучший мир, ему незачем лгать на исповеди.
– Может, он просто повторил сплетни, услышанные в доме графа.
Филип не ожидал, что Уолеран выразит сомнение.
– О нет, – воскликнул он, на ходу придумывая убедительное объяснение. – Это был гонец, которого граф Бартоломео послал, чтобы собрать в Гемпшире войско.
Умные глаза Уолерана впились в Филипа.
– А не было ли у него письменного послания?
– Нет.
– Печати или какого-нибудь знака графской власти?
– Ничего. – Филип покрылся потом. – Сдается мне, люди, к которым он направлялся, отлично его знали.
– Имя?
– Франциск, – ляпнул Филип. Он готов был откусить себе язык.
– И все?
– Он не назвал свое полное имя. – У Филипа возникло чувство, что от вопросов Уолерана сочиненная им легенда вот-вот лопнет как мыльный пузырь.
– Оружие и доспехи помогли бы выяснить его личность.
– На нем не было доспехов, – отчаянно отбивался Филип. – А оружие мы похоронили вместе с ним – монахам меч без надобности. Конечно, мы могли бы выкопать его, но, право, не знаю, зачем: он был самый обыкновенный, ничем не примечательный; не думаю, что удалось бы найти в том какие-то улики. – Нужно было остановить эти бесконечные вопросы. – Что, по-твоему, следует предпринять?
Уолеран нахмурился.
– Трудно решить, что делать, не имея доказательств. Заговорщики станут отрицать обвинение, и истец сам будет осужден. – Он не сказал: «Особенно если эта история окажется выдуманной», – но Филип догадался, что именно об этом он сейчас думал. – Ты кому-нибудь это уже рассказывал?
Филип покачал головой.
– Куда собираешься направиться после того, как выйдешь отсюда?
– В Кингсбридж. Для того чтобы покинуть обитель, мне пришлось придумать предлог. Я сказал, что еду в монастырь, и теперь должен сделать ложь правдой.
– Об этом деле никому ни слова.
– Понимаю. – Филип и не собирался посвящать кого-либо в тайну, но все же не мог понять, почему Уолеран так настаивал на его молчании. Возможно, у архидиакона имелся на то личный интерес; если он собирался рискнуть и раскрыть заговор, он хотел быть уверенным, что ему удастся извлечь из этого выгоду. Он был честолюбив. Что ж, тем лучше для Филипа.
– Все остальное я сделаю сам. – Уолеран снова стал резким, и Филип понял, что его любезность могла надеваться и сниматься, как маска. – Езжай в Кингсбридж, а шерифа выброси из головы.
– Так я и сделаю. – у Филипа гора свалилась с плеч, все устроилось как нельзя лучше: его не бросят в темницу, не отдадут в руки палачу, не обвинят в распространении клеветы. Он переложил груз этой страшной ответственности на другого человека, который, казалось, был рад подхватить его.
Он встал и подошел к ближайшему окну. Солнце уже начало клониться к закату, но времени до темноты оставалось еще много. Ему захотелось побыстрее выбраться отсюда и позабыть обо всем, что произошло.
– Если тронуться в путь прямо сейчас, до ночи я успею проехать миль восемь-десять, – сказал Филип.
Уолеран не стал его задерживать.
– Как раз доберешься до Бэссингборна. Там есть где переночевать. И если утром выедешь пораньше, к полудню будешь в Кингсбридже.
– Хорошо. – Филип отвернулся от окна и посмотрел на Уолерана. Сдвинув брови, архидиакон уставился на огонь и о чем-то напряженно думал. Но Филипу не дано было угадать, что происходило в этой умной голове. – Еду прямо сейчас.
Уолеран вышел из задумчивости и снова превратился в радушного хозяина. Он улыбнулся, проводил Филипа до двери и спустился с ним во двор.
Мальчик-конюх вывел лошадку Филипа. Самое время Уолерану было попрощаться и вернуться к огню, но он ждал, словно желая убедиться, что его гость поехал по дороге в Кингсбридж, но не в Ширинг.
Взобравшись на лошадь, Филип почувствовал себя гораздо счастливее, чем когда приехал. И тут он увидел, как в ворота вошел Том Строитель, а за ним и вся его семья. Филип повернулся к архидиакону:
– Этот человек – строитель, которого я встретил по пути сюда. Похоже, он честный малый, но попал в трудное положение. Если у тебя есть для него работа, ты не пожалеешь.
Уолеран молчал, напряженно глядя на идущую через двор семью. Выдержка и спокойствие покинули его. Рот широко раскрылся, в глазах застыл страх. Похоже, он переживал сильное потрясение.
– Что с тобой? – обеспокоенно спросил Филип.
– Эта женщина! – прошептал Уолеран.
Филип проследил за его взглядом.
– Она весьма хороша, – сказал он, впервые обратив внимание на ее красоту. – Но нас учили, что слуги Божьи не должны поддаваться искушениям плоти. Так что отвороти глаза, архидиакон.
Но Уолеран его не слушал.
– Я думал, она умерла, – бормотал он. Вдруг вспомнив о госте, он оторвал взгляд от женщины и посмотрел на Филипа, словно желая сосредоточиться. – Поклонись от меня приору Кингсбриджа, – сказал он, шлепнул по крупу лошадь, на которой сидел Филип, та, рванув, рысью вылетела в ворота, и прежде чем седок успел натянуть поводья, он был уже слишком далеко, чтобы говорить слова прощания.
