Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
V. Опасность
Когда Флер, оглядывая лица сидящих за ужином, увидела Джона Форсайта, в ее сердце что-то произошло, словно она зимой набрела на цветущий куст жимолости. Оправившись от легкого опьянения, она отошла подальше и вгляделась в Джона. Он сидел, словно не обращая внимания на еду, и на его потном лице, измазанном угольной пылью, была улыбка, свойственная человеку, поднявшемуся на гору или пробежавшему большое расстояние, – усталая, милая и такая, будто он много и с толком поработал. Ресницы его – длинные и темные, какими она их помнила, – скрывали глаза и спорили с более светлыми волосами, взлохмаченными, несмотря на короткую стрижку.
Продолжая давать распоряжения Рут Лафонтэн, Флер лихорадочно думала. Джон! Как с неба свалился в ее столовую – окрепший, более подобранный; подбородок решительнее, глаза сидят глубже, но страшно похож на Джона! Что же теперь делать? Если б только можно было выключить свет, подкрасться к нему сзади, наклониться и поцеловать в пятно над левым глазом! Ну а дальше что? Глупо! А что, если он сейчас очнется от своей мечтательной улыбки и увидит ее? Скорее всего, он никогда больше не придет к ней в столовую. Она помнила, какая у него совесть. И она приняла мгновенное решение. Не сегодня! Холли будет знать, где он остановился. Время и место по ее выбору, если она по зрелом размышлении захочет играть с огнем. И, снабдив Рут Лафонтэн инструкцией относительно булочек, она оглянулась через плечо на лицо Джона, рассеянно чему-то улыбающееся, и пошла в свою маленькую контору.
И начались зрелые размышления. Майкл, Кит, отец; устоявшийся порядок добродетельной и богатой жизни; душевное равновесие, которого она в последнее время достигла. Все в опасности из-за одной улыбки и запаха жимолости! Нет! Этот счет закрыт. Открыть его – значило бы снова искушать судьбу. И если искушать судьбу вполне современное занятие – она, может быть, и не современная женщина. Впрочем, неизвестно еще, в ее ли силах открыть этот счет. И ею овладело любопытство – захотелось увидеть его жену, которая заменила ее, Флер. В Англии она? Брюнетка, как ее брат Фрэнсис? Флер взяла список покупок, намеченных на завтра. Такая гибель дел! Идиотство и думать о таких вещах! Телефон! Он звонил целый день, с девяти часов утра она плясала под его дудку.
– Да?… Говорит миссис Монт. Что? Но я ведь их заказала… О! Но должна же я давать им утром яичницу с ветчиной! Не могут они перед работой получать одно какао… Что? У компании нет средств?… Ну, знаете! Хотите вы, чтобы дороги работали прилично, или нет?… Зайти поговорить? Мне, право же, некогда… Да, да… пожалуйста, сделайте мне одолжение, скажите директору, что их просто необходимо кормить посытнее. У них такой усталый вид. Он поймет… Да… Спасибо большое! – Она повесила трубку. – Черт!
Кто-то засмеялся.
– Ой, это вы, Холли! Как всегда, экономят и тянут! Сегодня это уже четвертый раз. Ну, мне все равно – я держу свою линию. Вот взгляните: это завтрашний список для Хэрриджа. Колоссальный, но что поделаешь. Купите все: риск беру на себя, хоть бы мне пришлось ехать туда и рыдать у его ног.
И за сочувственной иронией на лице Холли ей виделась улыбка Джона. Надо кормить его посытнее – да не его одного! Не глядя на кузину, она сказала:
– Я видела здесь Джона. Откуда он взялся?
– Из Парижа. Пока живет с нами на Грин-стрит.
Флер с легким смешком выставила вперед подбородок.
– Забавно опять увидеть его, да еще такого чумазого! Его жена тоже здесь?
– Нет еще, – сказала Холли, – она осталась в Париже с его матерью.
– О, хорошо бы с ним как-нибудь повидаться!
– Он работает кочегаром на пригородных поездах – уходит в шесть, приходит после одиннадцати.
– Понятно! Я и думала – потом, если стачка когда-нибудь кончится.
Холли кивнула.
– Его жена хочет приехать помогать. Что вы скажете, не взять ли ее в столовую?
– Если она подойдет.
– Джон говорит, что очень.
– Не вижу, собственно, к чему американке утруждать себя. Они хотят совсем поселиться в Англии?
– Да.
– О! Впрочем, мы оба переболели корью.
– Если заболеть вторично, взрослой, Флер, – корь опасна.
Флер засмеялась.
– Никакого риска! – И глаза ее, карие, ясные, веселые, встретились с глазами кузины, глубокими, серьезными, серыми.
– Майкл ждет вас в машине, – сказала Холли.
– Отлично. Вы можете побыть здесь, пока они кончат есть? Завтра с пяти утра дежурит Нора Кэрфью. Я буду здесь в девять, до того, как вы уедете к Хэрриджу. Если надумаете еще что-нибудь, прибавьте к списку, я уж как-нибудь заставлю их натянуть. Спокойной ночи, Холли!
– Спокойной ночи, родная.
Не жалость ли мелькнула в этих серых глазах? Жалость, скажите на милость.
– Привет Джону. Интересно, как ему нравится быть кочегаром. Нужно достать еще тазов для умывания.
Сидя рядом с Майклом, который вел машину, она снова будто видела в стекле улыбку Джона, и в темноте ее губы тянулись вперед, словно хотели достать эту улыбку. Корь – от нее бывает сыпь и поднимается температура… Как пусты улицы, ведь шоферы такси тоже бастуют. Майкл оглянулся на нее.
– Ну, как дела?
– Какое страшилище этот морильщик, Майкл. У него рябое лицо клином, и волнистые черные волосы, и глаза падшего ангела. Но дело свое он знает.
– Посмотри-ка, вон танк, мне о них говорили. Они идут в порт. Похоже на провокацию. Хорошо еще, что нет газет, негде о них писать.
Флер рассмеялась.
– Папа, наверное, уже дома. Он приехал в город охранять меня. Если бы и вправду началась стрельба, интересно, что бы он сделал, – стал махать зонтиком?
– Инстинкт. Все равно что у тебя по отношению к Киту.
Флер не ответила. Позже, повидав отца, она поднялась наверх и остановилась у двери детской. Мелодия, так изумившая Сомса, прозвучала легкомысленно в пустом коридоре, «L’аmour est еnfant de Воhême; il n’а jamais, jamais соnnu de loi: si tu ne m’аimes раs, je t’аime, еt si je t’аime, рrends garde á toi». Испания, и тоска ее свадебной поездки! «Голос, в ночи звенящий!» Закрыть ставни, заткнуть уши – не впускать его. Она вошла в спальню и зажгла все лампы. Никогда еще комната ей так не нравилась – много зеркал, зеленые и лиловые тона, поблескивающее серебро. Она стояла и смотрела на свое лицо, на щеках появилось по красному пятну. Зачем она не Нора Кэрфью – добросовестная, несложная, самоотверженная, – которая завтра в половине шестого утра будет кормить Джона яичницей с ветчиной! Джон с умытым лицом! Она быстро разделась. Может ли сравниться с ней эта его жена? Кому из них присудил бы он золотое яблоко, если бы они с Энн вот так стояли рядом? И красные пятна на ее щеках гуще заалели. Переутомление – это ей знакомо! Заснуть не удастся! Но простыни были прохладные. Да, прежнее гладкое ирландское полотно куда приятнее, чем этот новый шершавый французский материал. А, вот и Майкл входит, идет к ней. Что ж! Зачем быть с ним суровой – бедный Майкл! И когда он обнимал ее, она видела улыбку Джона.
Этот первый день работы на паровозе мог хоть кого заставить улыбаться.
Машинист, почти столь же юный, как и он, но в нормальное время – совладелец машиностроительного завода, просветил Джона по сложному вопросу: как добиться равномерного сгорания. «Хитрая работа и очень утомительная!» Их пассажиры вели себя хорошо. Один даже подошел поблагодарить их. Машинист подмигнул Джону. Было и несколько тревожных моментов. Поедая за ужином гороховый суп, Джон думал о них с удовольствием. Было замечательно, но плечи и руки у него разломило. «Вы их смажьте на ночь», – посоветовал машинист.
Какая-то молоденькая женщина предложила ему печеной картошки. У нее были необычайно ясные, темно-карие глаза, немножко похожие на глаза Энн, только у Энн они русалочьи. Он взял картофелину, поблагодарил и опять погрузился в мечты кочегара. Удивительно приятно преодолевать трудности, быть снова в Англии, что-то делать для Англии! Нужно пожить вдали от родины, чтобы понять это. Энн телеграфировала, что хочет приехать и быть с ним. Если он ответит «нет», она все равно приедет. В этом он успел убедиться за два года совместной жизни. Что же, она увидит Англию в самом лучшем свете. В Америке не знают по-настоящему, что такое Англия. Ее брат побывал только в Лондоне; в его рассказах проскальзывала горечь – верно, женщина, хотя ни слова о ней не было сказано. В изложении Фрэнсиса Уилмота пропуски в истории Англии объясняли все остальное. Но все порочат Англию, потому что она не выставляет своих чувств напоказ и не трубит о себе на каждом перекрестке.
– Масла?
– Спасибо большущее. Удивительно вкусная картошка.
– Как приятно слышать.
– Кто устроил эту столовую?
– Главным образом мистер и миссис Майкл Монт; он член парламента.
Джон уронил картофелину.
– Миссис Монт? Не может быть! Она моя троюродная сестра. Она здесь?
– Была здесь. Кажется, только что ушла.
Дальнозоркие глаза Джона обежали большую темноватую комнату. Флер! Невероятно!
– Пудинга с патокой?
– Нет, спасибо. Я сыт.
– Завтра в пять сорок пять будет кофе, чай или какао и яичница с ветчиной.
– Великолепно! По-моему, это замечательно.
– Да, пожалуй, в такое-то время.
– Большое спасибо. До свидания.
Джон отыскал свое пальто. В машине его ждали Вэл и Холли.
– Алло, юноша! Ну и вид у тебя!
– А вам какая работа досталась, Вэл?
– Грузовик – завтра начинаю.
– Чудно.
– Скачкам пока что крышка.
– Но не Англии.
– Англии? Ну нет! С чего это ты?
– Так говорят за границей.
– За границей! – проворчал Вэл. – Они скажут!
И воцарилось молчание на третьей скорости.
С порога своей комнаты Джон сказал сестре:
– Я слышал, столовую устроила Флер. Неужели она так постарела?
– У Флер очень умная головка, милый. Она тебя видела. Смотри, Джон, не заболей корью во второй раз!
Джон засмеялся.
– Тетя Уинифрид ждет Энн в пятницу, просила передать тебе.
– Чудесно. Очень мило с ее стороны.
– Ну, спокойной ночи, отдыхай. В ванной еще есть горячая вода.
Джон с упоением растянулся в ванне. Пробыв шестьдесят часов вдали от молодой жены, он уже с нетерпением ждал ее приезда. Так столовую устроила Флер! Светская молодая женщина с умной и уж наверное стриженой головкой – ему было очень любопытно увидеться с ней, но ничего больше. Корь во второй раз? Как бы не так! Он слишком много выстрадал и в первый. Кроме того, он очень уж поглощен радостью возвращения – результат долгой, заглушенной тоски по родине. Мать его тосковала по Европе; но он не почувствовал облегчения в Италии и во Франции. Ему нужна была Англия. Что-то в говоре и походке людей, в запахе и внешнем виде всего окружающего; что-то добродушное, медлительное, насмешливое в самом воздухе после напряжения Америки, кричащей яркости Италии, прозрачности Парижа. Впервые за пять лет он не чувствовал, что нервы его обнажены. Даже то в его отечестве, что оскорбляло в нем эстета, действовало умиротворяюще. Пригороды Лондона, великое множество ужасающих домишек из кирпича и шифера, в постройке которых, как рассказывал ему отец, принимал участие его прадед, Гордый Доссет Форсайт; сотни новых домиков, правда получше тех, но все же весьма далеких от совершенства; полное отсутствие симметрии и плана, уродливые здания вокзалов; вульгарные голоса, недостаток яркости, вкуса и достоинства в одежде людей – все, казалось, успокаивало, было порукой, что Англия всегда останется Англией.
Так эту столовую устроила Флер! Он ее увидит! А хочется ее увидеть! Очень!
