Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
VII
Неуклюже спотыкаются стройные ножки о каменные ступени, словно не юной деве они служат, а сгорбленной немощью старухе. Не вздрагивают в такт шагов налитые девственным соблазном груди. Поникло, ссутулилось стройное тело, и греховная пышность его превратилась в равнодушную полноту. А эти руки, созданные для ласк и лобызаний, отчего же они дрожат, будто не жаркий полдень объял славный Лагаш, а ворвалась в него ночь, зябкая и сырая?!
Ну вот, опять нагнетает, скажете вы. Может быть и так, но разве в вашей жизни не встречались трагические ситуации, разве вам не знакомы стрессы и всплески эмоций? Ах, это всё вами испытано, испробовано, перетёрто и набило оскомину?! Что-что ещё вы говорите? Что любовь не вызывает таких трагических последствий в нормальных людях? Правильно, миллион раз согласен с вами! В нормальных людях любовь вообще ничего не вызывает, потому что для них – нормальных – она и не существует. Самое большее, что они могут сделать – это влюбиться. Полюбить же способен лишь человек не нормальный, в смысле, неординарный! Вы утверждаете, что нет разницы между любовью и влюблённостью? Тогда нет разницы и между днём и ночью, между мужчиной и женщиной, между жизнью и смертью! Влюблённость – это светлое, прекрасное чувство, периодически навещающее нас, и иногда кажется, что оно пришло навсегда. Но нет, проходит время, и она угасает, блекнет, и один объект влюблённости уступает место другому, ещё более очаровательному и желанному. А любовь… Любовь – это болезнь, это бесконечный катаклизм! Она – сумасшедший коктейль, в котором намешаны счастье и разочарование, сладость и боль, надежда и безнадёжность. Любовь нельзя вылечить, ею невозможно переболеть. Кажется, что она прошла, забылась, выцвела до полной невидимости, но нет, она жива, она лишь выжидает своего часа, чтобы снова с полной силой войти в вас истинной владычицей!
Но ладно, мы немного отвлеклись, тем более что говорить о любви тем, кто ею не заболел, – пустая трата времени. Ангелина, конечно же, страдала любовной хворью, причём, в самой тяжёлой её форме, но не это сегодня так безжалостно угнетало девушку. Была ещё одна причина тому – её служебные обязанности.
Накануне Бирос призвал к себе юную жрицу:
– Завтра в полдень мы приносим главную жертву. Из твоих рук счастливец должен сделать последний глоток, прежде чем предстать перед Шамашем!
Ангелина, живо осознав суть слов Бироса, вздрогнула:
– Я должна его убить?!
– Ты дашь ему эликсир забвения, а потом мы вырвем сердце жертвы, и напоим кровью Шамаша!
Внутри девушки всё онемело, когда она представило жуткую картину жертвоприношения: вот бронзовый нож вонзается в мягкую плоть, и корявая, грязная рука Бироса вырывает из окровавленного тела сердце, ещё сокращающееся, живое!..
– Нет, я не хочу это делать! Я не смогу!!
– Что?! Да кто тебя спрашивает, рабыня! – и Бирос резанул чёрные очи девушки глазами своими, выцветшими, но жёсткими.
Ангелина попятилась под этим взглядом, словно он был материален:
– Нет, нет!
– Что ж, тогда ты ляжешь рядом с жертвой, и я сам волью в тебя последний глоток! Подумай до утра, рабыня!
Бессонна ночь, как день беззвёзден, и коротка, как путь на эшафот.
Несколько раз Ангелина доставала заветный пузырёк с волшебными горошинками, но проглотить белый шарик так и не смогла.
– Если я это сделаю, то потеряю последний шанс найти любимого, ведь он где-то здесь, моё сердце улавливает биения сердца его! Но, оставшись, мне нужно будет убить человека! Убить!! Всё, что говорит Бирос, конечно же, ложь, и то не эликсир какой-то, а обычный яд… А вдруг, там, правда, не отрава?! Зачем же умертвлять жертву, если потом нужно вырвать живое сердце?!
И вновь Ангелина ясно представила жуткую картину жертвоприношения:
– Боже, да что же это такое! Ну почему тут такие дикие законы?! – и горькая безнадёжность светлыми солёными потоками хлынула из огромных чёрных глаз.
Но так не бывает, чтобы безысходность овладевала человеком всевластно. Она лишь доходит до своего пика, а потом рушится оттуда под толчками озарений здравого смысла. Так случилось и с нашей героиней. Слёзы испарились на смуглых горячих щеках, оставив грязные полоски – и в те века прекрасный пол не хотел полагаться на природную красоту и украшал себя, как мог, только вот, несмываемую тушь шумеры придумать не смогли. Ангелина успокоилась, и в лице её появилась решимость:
– Что ж, пусть будет так, как задумал этот мерзкий жрец! Не я, так другая невольница выполнит эту работу. Но я попытаюсь хоть как-то подбодрить несчастного – может быть, он почувствует это, и ему будет не так страшно покидать наш мир. Тем более, я совсем ничего о нём не знаю. Если это человек хороший, то жаль его, несомненно, но вдруг он какой-нибудь злодей, преступник?! Хотя вряд ли, таких, насколько я знаю, в жертву не приносят. И всё равно, у меня нет выбора, я это сделаю! Мой выбор – это мой Роман, божественно гениальный, но по-детски глупый, безумно далёкий, но невероятно близкий! Ты думаешь, что убегаешь от меня, но ведь я живу в тебе, только я! И ты-то это знаешь лучше меня, но боишься отдать себя во власть любви, нет, не боишься, а ещё пока в тебе есть силы сопротивляться ей. Но силы эти будут убывать, таять, как ледяное сердце Кая под горячими слезами Герды! Ты сдашься и придёшь ко мне, и упадёшь к моим ногам, и будешь просить прощенья! А я наброшу на лицо равнодушную гримасу и… Да нет, мой любимый, я тоже упаду, и мы сольёмся в едином вздохе, в едином сердечном биении!
