Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
III
Идеально отполированная поверхность золотой пластинки отражала прекрасный девичий лик. Округлое, цвета добросовестного загара лицо не изведало ещё косметических специй, да они были бы бессильны перед макияжем природы. А она постаралась от души! Над бездонными чёрными глазами, опушёнными веерами изящно изогнутых ресниц, нависли смоляные полумесяцы бровей, почти сросшихся у переносицы. Алые, полные губки – зависть нынешних красоток – влажно блестели, и розовый язычок то и дело ласкал их, словно искушённый их наготою.
Но вот девушка отложила зеркало и взяла в руки медный гребень. Расчёсанные густые волосы чёрными водопадами заструились по полным плечам и перетекли на грудь, тоже не малую. Да, девушка была полновата, она не подошла бы ни под один современный стандарт, но в те века эталоны красоты были таковы.
Но, я думаю, вы уже догадались, что эта пышная красавица не кто иная, как наша милая Ангелина. Но что-то в ней изменилось. Нет-нет, не внешность, с этим всё ясно, так и должно было быть, но взгляд её… Нет в нём былой шалости, нет и упрямства, но появилась усталость, и даже тени безнадёжности можно там заметить, когда она, вздыхая, вздымает свою шикарную грудь. Что же случилось с нею? Не разлюбила ли она своего несчастного поэта? Не жалеет ли, что, бросив всё, помчалась за ним сюда, за тридевять веков? Не льёт ли слёзы, кляня себя за это дерзкое решенье?
Здесь, конечно, мы могли бы отпустить в полёт свою фантазию и напридумывать массу интересных гипотез о невесёлом состоянии Ангелины. Но опять повторю, что я отнюдь не фантаст и даже не сочинитель, я лишь стараюсь записывать то, что вижу и то, что слышу. Подождём, а вдруг девушка сама нам всё разъяснит?!
Ангелина вновь взяла в руки золотую пластинку и равнодушно взглянула в неё:
– Ты осуждаешь меня, двойняшка? И поделом! Ах, как просто было решиться, каким лёгким всё представлялось! Я просто дура, самонадеянная и легкомысленная! Прав любимый, я – ребёнок! Конечно, телом я взросла – вон грудь какую отрастила! – но по уму и опыту – я дитя!
Близнецы-слезинки родились в уголках глаз и закачались на кончиках ресниц, словно раздумывая, скатиться ли им на щёчки или, повисев немного, испариться восвояси. Но раздумывать долго им не пришлось. Новые и многочисленные близнецы высыпали из глазок целой оравой и дружной гурьбою помчали по атласной коже, увлекая за собой и первую пару.
– Нет, плакать я не стану! Да если бы Роман меня сейчас увидел, он бы меня стал презирать! И правильно!
Ангелина решительно стёрла с личика солоноватые следы своей слабости и в её глазах появилась былое упрямство:
– Похныкала, девочка, и хватит! Давай-ка, вспоминай, что там судачила Ванда о средствах распознания в этом мире! А то я тут таращусь на всех мужиков, и они чёрт знает, что обо мне думают! Особенно тот патеси, приятель Бирона. Да и сам жрец глядит на меня так, словно замыслил какую-то пакость. Но ладно, об этом после, а сейчас мне нужно вспомнить всё-всё, что говорила колдунья. Она твердила мне, что я узнаю его по взгляду, по жестам, по делам, по биению сердца, по ритму дыхания. Правильно, всё так, но для этого мне придётся опять пялиться на мужиков. Вот незадача!
Но это девушка произнесла уже задорно, словно подстёгивая себя к решительным действиям, хотя в этом нужды теперь не было.
Ангелина решительно направилась к выходу из кельи, в которой она тут обитала, но вдруг вспомнила самое главное:
– Господи, да что ж я! Куда помчалась? Кто меня выпустит?! Я ведь совсем забыла, что я здесь лишь прислужница в храме, я – рабыня! И всё моё дело – это готовить пищу богу Нингирсу и относить её в храм. Да и на эту-то должность я попала лишь потому, что ещё невинна! – При этом слове Ангелина поморщилась, вспоминая, как её осматривала старуха-жрица, шаря своими жёсткими шершавыми пальцами по всем уголкам девичьего тела. – Если бы не моя непорочность, ещё неизвестно, не оказалась бы я в каком-нибудь борделе! Впрочем, и это не гарантия. Приятель Бирона наверняка задумал меня выкрасть из храма, и, если бы у меня не было заветных горошинок, участи моей никто б не позавидовал!
Ангелина торопливо нащупала пузырёк, спрятанный на груди, словно испугалась, что его там нет, и облегчённо вздохнула:
– Он здесь! Да, но вдруг, я не успею проглотить волшебный шарик, что тогда?! – и в глазах девушки вспыхнул испуг, но почти мгновенно он превратился в решимость. – Тогда – смерть! Я без чести жить не буду! Честь отдам лишь любимому!.. Любимый! Ну неужели ты не слышишь своим сердцем сердца моего? Неужели в глазах твоих не живут мои черты? Замри на миг и слушай, слушай: шуршание ветра, звон ручейка, беседа меж морем и сушей, стук капель – это плачу я, это взываю к тебе я! Пусть твоё сердце защемит болью, пусть свет померкнет в твоих глазах, пусть слёзы обожгут их – это моя любовь! Будь милосерден, сделай милость, дай знать мне о себе, хотя бы намекни, а я пойму, я увижу, я почувствую! Мне кажется, что я слышу порою в себе твой печальный вздох, я знаю, что ты где-то рядом, может быть даже за этой преградой? – и Ангелина положила ладонь на прохладную поверхность каменной стены. – Да нет, я знаю, там лишь тупые писцы день и ночь корпят над своими пластинками! А вдруг ты – сам Бирос? Или Урукагина? Нет-нет, только не он! Только не этот жирный боров, источающий чесночный перегар!
Девушка брезгливо передёрнулась, отчётливо представив ненавистного патеси, и опять заглянула в зеркало:
– Двойняшка, милая подружка, а ты не знаешь, где мой любимый и кто он?!
Но отражение загадочно молчало.
