Прозвища казаков донских и кубанских станиц. Казачья жизнь

Гниловская станица: «Попа в вентерь поймали»

Отцы духовные частенько играют видную роль в прозвищах станиц. Вот и в Гниловской целая история с попом случилась. И грустная, и весёлая в одно и то же время… Виной ей одна жалмерка. Красивая была баба. Длинные волосы, светлые глаза, большие ресницы – и чуть-чуть приметные для внимательного взгляда усики… Пух такой над верхней губой розовой.

Ну, как тут устоять, если жалмерка она? Никак, то есть, не устоять. А гниловской поп был как кочет, что курей топтать хочет. Как посмотрит на неё поп, хоть об земь – хлоп! Ухмыляется, что кобыла, на овес глядючи. Не даром ведь говорят, что в чужую жену черт ложку меду кладет.

Вот и потерял поп голову. Начисто потерял. Вместе со своею чёрной бородой. Да в таком деле – как ее не потерять? Загляделся раз, другой, она ему подмигнула левым глазом – скатилась у попа с плеч голова и… Пропал поп! Ночку у ней, да через день, ещё одну, потом ещё и ещё – так и пошло, как по писанному. Уж о постах-то он и думать позабыл. Да и какие тут посты, посудите сами… Скажут: у попа – попадья… Ну, что ж с того? Попадья попадьей и останется… Разгулялась поповская кровь. Недаром у нас в Донской области Поповых – тьма и один человек! Не даром в пословице говориться: «Горох в поле, да жалмерка в доме – завидное дело: кто ни пройдет – тот щипнет». Прокрадётся через сад и в дом к ней шмыг, – только его и видели.

Но нет ничего тайного, что бы ни стало явным. Проведали об этом родственники мужа жалмерки, и заговорила тут семейная гордость:

– Што-ж ето? Ето-ж безобразие одно?! – возмущались два старших брата. – Сёмка служит, а жена не тужит, с попом веселится, грешит и не постится? … И стали на попа охотиться. Только ухватить его никак не удаётся. Известно – ночи темные, для жалмерки томные. А поп в темной одёже хоронится – его от куста, скажем, и не отличить.

Бились браты, бились, и догадались, снастью обзавестись. Теперь, думают, попу не спастись. Поставили в саду на дорожке большой вентерь, что в Дону ставится. Как поп был у своей любушки, зашли с другой стороны куреня и давай в окна громко стучаться – пугать:

– Э-ей, – кричат, – отвори-ка… Дело важное есть… Это мы – Ивановы браты… Схватился поп, сгрёб, что под руку попало, и кинулся вон в окошко. На дворе ни зги, как бы не вышибить с испугу мозги! В темноте забежал поп прямиком в вентерь – и назад ходу ему не оказалось. Попал как кур в ощип – погиб поп, погиб! Братья тут как тут, попу бока намяли. Сказали потом, что мол не разглядели, что поп. Паки и паки – съели попа собаки; да кабы не дьячки, разорвали б на клочки.

Пропал поп! Вся станица поглядеть на попа сбежалась… Сидел он в вентере, словно зверь за решёткой. И смех, и грех, один на всех! Слава то про попа по всему Дону разойдётся. Посидел, посидел, а делать то не чего. Стал при всём народе стал каяться:

– Простите меня, православные, а вам, Бог простит… Погиб я, погиб… Погиб за даром… за усы… Бес – он знает, на какую приманку кого поймать!

Посмеялись казаки с бабами, головы почесали, да и решили попа простить. Говорят, каков игумен, таковы и братья. Попа то простили, да сами ославились. Теперь, чуть что сразу гниловцам попа в вентере припоминают.