Рони Сомек
Рай для риса
Моя бабка запрещала оставлять рис на тарелке.Вместо историй о голоде в Индии и о детяхс раздутыми животами – уж они-то разинули бы рты ради рисового зёрнышка —она со скрежетом вилки сгребала остаткина середину тарелки и, рассказывала,чуть не плача, как несъеденный рис восстанети станет жалиться Богу.А теперь она умерла, и я представляю себе радость встречимежду её вставной челюстью и стражами с пламенными обращающимися мечамиу врат Рисового райского сада.Они расстелят перед ней ковёр красного риса.Солнце жёлтого риса стегнёт по белизнерайских гурий.Бабушка умастит их елеем, и одна за другой они скользнутв космические котлы Божьей кухни.– Бабушка, – мне хочется сказать, – рисинка – это сжавшаяся ракушка,и ты точно так же ускользнулаиз моря моей жизни.
Первый закон джунглей. пропавшее без вести стихотворение
Первый закон джунглей заключается том, что нет законов,и в слоновьей долине смерти штопор ветрацарапает твое тело, стиснутое консервной банкой.Мы не были знакомы, но первые слова, которые папа принес с урока ивритабыли: «место захоронения неизвестно», и он рассыпал их, как беглый огоньна протяжении твоей и своей жизни.Кто-то рассказал, что тебя видели, но смутно,на метеостанции в Бейт-Дагане,а ночью вернулся с твоим именем,будто с мешком картошки.Нож, который должен был срезать кожуру тоски и сожалений,лежал в ящике,отточенный фантазиями, в которых я спасал тебя от двух львов.Мне было четыре года, и даже у языков пламени в керосинкебыла драконья пасть.
Любовная песня с подвесным вентилятором
Мы – стальные лопасти старого вентилятора.Шуруп, подвесивший нас к потолку, помнитязычок отвёртки, закрутившей его головку,и стон бетона в момент проникновения.В углу комнаты включено радио, и по нотным станам лезут вверхслова, как строительные рабочие с напруженными мышцами.Кто-то поёт: «Если любить тебя – ошибка,я не хочу быть прав».
Работа
Это не всегда чернота под ногтями,синий воротничок,отвёртка,шуруп.О, голые девочки,которых можно повесить на облупившуюся штукатурку,и пальцы хозяйки буфета, привыкшей размешивать «две ложки сахара и каплю молока».Нет, романтики нет ни в платёжной ведомости, ни в инфляционной надбавке,ни в бутылке коньяка к празднику.Только зубчатые колеса станков, рычащих, как львица,когда джунгли давным-давно отплясали на её свадьбе.
Вечерний зной
Вечерний зной – это честное слово улицы.Та красота лета, что не приносит трофеев,красота, по сравненью с которой даже ответ бога Иовубыл только ветром, дувшим в загривок зверю.Что будет с тем, кто сидит в кафе, как на пограничной заставе,с сердцами девочек, которые не могут выбрать страну, город, ночь,и с тем, кто перелистывает сердца, будто забытую коллекцию рисованных открыток.
По дороге в Арад
Белые овцы по дороге в Арад,как молочные зубы пустыни.Война продолжается,а волк, что возляжет с ними, ещё не родился.
Панковская песня, начинающаяся двумя строками Чехова
Тот, кто вешает револьвер в первом акте,выстрелит из него в третьем.Из дула вырвутся пряжки куртки, стальная цепочкаи ножи шагов той, под которой расколетсяасфальт улицы Йегуды А-Леви.А пока что, она подкрашивает красным пряди волос на затылке,как бедуин, метящий овцу.Кто знает, может быть, пастушья свирель – конец её сна.
Вот Россия раздвигает ноги циркулем тела прима-балерины
Вот Россия раздвигает ноги циркулем прима-балерины,расстёгивает пуговицу на солдатской шинели неподалеку от железнодорожной станциии разливается, как суп в алюминиевую миску, в столовой,где Раскольников спутал скорбный хлебушекс утробой девушек.Ночь, и в гостинице «Урал» на переезде в Сибирья вешаю лицо своей любимой на портрет Ленина на стене.Её губы подкрашены помадой революциии ездовой пёс прорезает в снегу её телатысячи километров санного пути, отделяющих еёот той руки, что пишет эти строчкичернилами водки.
Чтобы было что выпить в память о листе бумаги, который завёл он себев четырнадцать лет, с именами девчонок, начавших носить лифчик.Я был единственным, кто знал об этом.Теперь я единственный, кто может об этом вспомнить.
Жасмин
Стихотворение на наждачной бумаге
Файруз протягивает губы к небу,чтоб пролилось жасминовым дождёмна тех, кто встретились однажды,не ведая, что влюблены.Я слушаю её в «фиате» Мухаммадав полдень улицы Ибн-Габироль.Ливанская певица поёт в итальянской машинеарабского поэта из Бакья Аль-Гарбийана улице еврейского поэта, жившего в Испании.А жасмин?Если падет он с небес конца света,на минутку
зажжётся зелёныйна следующем перекрёстке.