Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
8. Утренний выход королевы
Едва король ушел, как королева встала и подошла к окну вдохнуть бодрящего и студеного утреннего воздуха.
День обещал быть ясным и полным той прелести, какую придает порой апрельским дням приближение весны: за ночными заморозками последовало нежное, но вполне ощутимое солнечное тепло, за ночь ветер переменил направление с северного на западное.
Если бы так пошло и дальше, страшная зима 1784 года была бы, можно считать, позади.
И действительно, на розовом горизонте уже вставал сероватый туман. Это под действием солнечных лучей земля испаряла влагу.
В садах деревья мало-помалу освобождались от инея; птички уже садились на ветви, усыпанные нежными набухающими почками.
Апрельские цветы – желтые левкои, склонившиеся было под напором стужи, подобно тем бедным цветам, о которых говорит Данте, начали поднимать свои темные головки с подтаявшего снега, а меж листьями фиалки – толстыми, сильными и крупными – из продолговатого бутона этого таинственного цветка уже показались два овальных лепестка, предвестники цветения и аромата.
Со статуй в аллеях, с прутьев решеток кусочки льда соскальзывали юркими алмазами: это была еще не вода, но уже и не лед.
Все говорило о незримой борьбе весны с холодами и предвещало скорое поражение зимы.
– Если мы хотим воспользоваться льдом, – воскликнула королева, увидев, какая стоит погода, – нам следует поспешить. Не правда ли, госпожа де Мизери? – добавила она, отворачиваясь от окна. – Весна близится.
– Ваше величество, вы уже давно собираетесь покататься по Швейцарскому пруду, – ответила первая камеристка.
– Ну так сегодня же и покатаемся, потому что завтра уже может быть поздно, – решила королева.
– К которому часу прикажете готовить туалет для вашего величества?
– Прямо сейчас. Я съем легкий завтрак и выйду.
– Больше приказов не будет, ваше величество?
– Узнайте, встала ли мадемуазель де Таверне, и скажите ей, что я хочу ее видеть.
– Мадемуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, – доложила камеристка.
– Уже? – удивилась королева, знавшая лучше, чем кто бы то ни было, когда легла Андреа.
– Она дожидается уже более двадцати минут, государыня.
– Пусть войдет.
Башенные часы в Мраморном дворе начали бить девять, и с первым их ударом Андреа вошла к королеве.
Тщательно одетая – придворные дамы не имели права появляться перед государыней в неглиже, – мадемуазель де Таверне, хоть и улыбалась, но выглядела несколько озабоченной.
Королева улыбнулась ей в ответ, и Андреа успокоилась.
– Ступайте, милая Мизери, – проговорила королева, – и пришлите ко мне Леонара и моего портного.
Затем, проследив глазами за г-жой де Мизери и убедившись, что дверь за нею закрылась, королева обратилась к Андреа:
– Все в порядке. Король был очарователен, он смеялся, он был обезоружен.
– Но он знает? – спросила Андреа.
– Вы же знаете, Андреа, что женщина не лжет, если ей не в чем себя упрекнуть и тем более если она – королева Франции.
– Это верно, ваше величество, – зардевшись, ответила Андреа.
– И к тому же, милая Андреа, похоже, мы с вами были не правы.
– Не правы, сударыня? – повторила Андреа. – И, быть может, даже во многом?
– Возможно, но вот первое, в чем мы были не правы: мы выслушали жалобы госпожи де Ламотт, а король ее не любит. А мне, признаться, она понравилась.
– Ваше величество слишком хорошо разбирается в людях, чтобы я смела оспаривать ваши суждения.
– Леонар, – объявила появившаяся в дверях г-жа де Мизери.
Королева устроилась перед туалетом из позолоченного серебра, и прославленный парикмахер приступил к своим обязанностям.
У королевы были роскошные волосы, и она любила, чтобы ими восхищались.
Леонар знал это, и вместо того, чтобы тут же приступить к делу, как поступил бы с любой другой женщиной, он дал королеве время самой полюбоваться ими.
В этот день Мария Антуанетта казалась довольной, даже радостной: она была красива. Оторвавшись от зеркала, она ласково взглянула на Андреа.
– Вообще-то вас следовало бы выбранить, – проговорила королева, – вы так независимы, горды и мудры, что внушаете всем вокруг опасения, словно Минерва.
– Я, государыня? – пролепетала Андреа.
– Да, вы, которая наводит уныние на всех придворных вертопрахов. Ах, Господи, какое счастье для вас, что вы девушка и, главное, что можете находить в этом счастье.
Андреа залилась краской и печально улыбнулась.
– Но я ведь дала обет, – пробормотала она.
– И не отступитесь от него, моя милая весталка? – спросила королева.
– Надеюсь.
– Да, кстати, – воскликнула королева, – я кое о чем вспомнила.
– О чем же, ваше величество?
– О том, что, хоть вы и не замужем, но со вчерашнего дня у вас появился повелитель.
– Повелитель, сударыня?
– Нуда, ваш дорогой братец. Как бишь его, Филипп, кажется?
– Да, государыня, Филипп.
– Он приехал?
– Еще вчера, как ваше величество изволили заметить.
– И вы еще с ним не виделись? Ну и эгоистка же я: потащила вас вчера с собою в Париж. Нет, это непростительно.
– О государыня, – улыбнулась Андреа, – я прощаю вам от всего сердца, и Филипп тоже.
– Это точно?
– Ну, разумеется.
– Вы говорите за себя?
– За себя и за него.
– Как он поживает?
– Все такой же красивый и добрый, государыня.
– Сколько ему теперь лет?
– Тридцать два.
– Бедный Филипп! Вам известно, что я знакома с ним уже четырнадцать лет и из них десять мы не виделись?
– Когда ваше величество изволит его принять, он будет счастлив уверить вас, что разлука никоим образом не ослабила чувства почтения и преданности, которые он питает к королеве.
– А могу я увидеть его сейчас?
– Если ваше величество позволит, он через четверть часа будет у ваших ног.
– Конечно, позволяю и даже хочу этого.
Едва королева произнесла последнее слово, как кто-то быстро и с шумом вошел, вернее, ворвался в туалетную и, встав на ковер, принялся разглядывать свое лукавое, смеющееся лицо в том же зеркале, в которое с улыбкой смотрелась Мария Антуанетта.
– Братец дАртуа, – проговорила королева, – как вы меня напугали!
– Добрый день, ваше величество, – поздоровался молодой принц. – Как ваше величество изволили провести ночь?
– Благодарю, братец, скверно.
– А утро?
Прекрасно.
– Это самое главное. Я только что сомневался, что все прошло успешно, поскольку встретил короля, который подарил меня восхитительной улыбкой. Вот что значит доверие!
Королева расхохоталась. Граф дАртуа, не знавший, в чем дело, тоже рассмеялся, но по другой причине.
– Думаю, что я все же очень легкомыслен, – заявил он, – так как не расспросил мадемуазель де Таверне о том, что она намерена сегодня делать.
Королева перевела взгляд на зеркало, благодаря которому могла видеть все, что происходит в комнате.
Леонар как раз закончил работу, и она, скинув пеньюар из индийского муслина, облачилась в утреннее платье. Дверь отворилась.
– Погодите-ка, – обратилась она к графу д'Артуа, – вы хотели справиться насчет Андреа? Пожалуйста.
В будуар вошла Андреа, держа за руку смуглого мужчину с печатью благородства и печали в черных глазах: у него была суровая наружность солдата и умное лицо, напоминающее чем-то портреты кисти Куапеля или Гейнсборо.
Филипп де Таверне был одет в темно-серый камзол с серебряной вышивкой, однако серый цвет казался черным, а серебро – сталью: белый галстук и светлое жабо, резко выделяющиеся на темном фоне одежды, а также пудра на волосах подчеркивали мужественные черты Филиппа и его смуглоту.
Он приблизился, не выпуская из одной руки руку сестры, в другой изящно держа шляпу.
– Ваше величество, – сказала Андреа, присев в почтительном реверансе, – вот мой брат.
Филипп отвесил серьезный неторопливый поклон.
Когда он поднял голову, королева все еще гляделась в зеркало. Правда, она видела при этом происходящее не хуже, чем если бы смотрела прямо в лицо Филиппу.
– Добрый день, господин де Таверне, – проговорила королева.
С этими словами она повернулась.
Она сияла тою королевской красотой, которая приводила в смущение друзей монаршей власти и обожателей женщин, толпившихся вокруг ее трона, она была величественно прекрасна и – да простит нам читатель подобную инверсию! – прекрасно величественна.
Увидев, что она улыбается, ощутив на себе ясный взгляд ее гордых и вместе с тем мягких глаз, Филипп побледнел; по всему его облику было видно, что он очень взволнован.
– Кажется, господин де Таверне, – продолжала королева, – вы впервые наносите нам визит. Благодарю.
– Ваше величество изволили забыть, что это я должен благодарить, – ответил Филипп.
– Сколько лет, – сказала королева, – сколько времени прошло с тех пор, как мы с вами виделись в последний раз, – лучшего времени жизни, увы!
– Для меня – да, сударыня, но не для вашего величества: для вас все дни прекрасны.
– Значит, вам так понравилась Америка, господин де Таверне, что вы предпочли остаться там, когда все вернулись?
– Сударыня, – ответил Филипп, – господину де Лафайету, когда он покидал Новый Свет, понадобился надежный офицер, на которого он мог бы возложить командование вспомогательными войсками. Господин де Лафайет предложил мою кандидатуру генералу Вашингтону, и тот изволил назначить меня на эту должность.
– Кажется, – продолжала королева, – из Нового Света, о котором вы говорите, мы вернулись героями?
– Ваше величество, разумеется, имели в виду не меня, – улыбнувшись, ответил Филипп.
– А почему бы и нет? – осведомилась королева и, повернувшись к графу д'Артуа, заметила: – Взгляните-ка, братец, какой бравый и воинственный вид у господина де Таверне.
Филипп, увидев, что ему дают случай представиться графу д'Артуа, с которым он не был знаком, шагнул вперед, испрашивая тем самым у принца позволения поздороваться с ним.
Граф сделал знак рукой, и Филипп поклонился.
– Какой прекрасный офицер и благородный дворянин! – воскликнул молодой принц. – Счастлив с вами познакомиться. Что вы намереваетесь делать во Франции?
Филипп взглянул на сестру и проговорил:
– Ваше высочество, интересы моей сестры для меня выше моих собственных: что она захочет, то я и стану делать.
– Но есть ведь еще, если не ошибаюсь, и господин де Таверне-отец? – спросил принц.
– Да, ваше высочество, наш отец, к счастью, еще жив, – ответил Филипп.
– Но это неважно, – с живостью вмешалась королева. – Предпочитаю, чтобы Андреа была под покровительством брата, а он – под вашим, граф. Вы ведь возьмете господина де Таверне под свое крыло, не так ли?
Граф д'Артуа в знак согласия кивнул.
– Знаете, граф, – продолжала королева, – нас с ним связывают весьма тесные узы.
– Весьма тесные узы, сестрица? О, расскажите, прошу вас.
– Господин де Таверне был первым французом, которого я увидела по прибытии во Францию, а я искренне обещала себе сделать счастливым первого француза, которого встречу.
Филипп почувствовал, как лицо его заливается краской. Он кусал губы, чтобы оставаться невозмутимым.
Андреа взглянула на него и опустила голову.
Марию Антуанетту удивил взгляд, которым обменялись брат с сестрою, но откуда ей было догадаться, сколько скрытого горя таилось в этом взгляде!
Мария Антуанетта ничего не знала о событиях, которые были предметом первой части этой истории.
Явную печаль, которую королева заметила во взгляде Филиппа, она приписала иной причине. В 1774 году в дофину влюбилось столько людей, что почему бы и г-ну де Таверне было не подвергнуться этому охватившему французов поветрию страсти к дочери Марии Терезии?
Никаких причин считать подобное предположение невероятным не было, это подтверждало и зеркало, отразившее прекрасную королеву и супругу, бывшую когда-то очаровательной девушкой.
Поэтому Мария Антуанетта и отнесла вздох Филиппа на счет какого-нибудь признания в этом роде, сделанного братом сестре. Королева улыбнулась брату и обласкала сестру самым любезным взглядом: она не вполне догадалась обо всем, но и не совсем ошиблась, а в подобном невинном кокетстве нет вреда. Королева всегда оставалась женщиной и гордилась тем, что вызывала любовь. Некоторые люди всегда стремятся завоевать симпатии окружающих, причем это не самые лишенные благородства люди на свете.
Но увы! Придет миг, бедная королева, когда эту улыбку, за которую тебя упрекают те, кто любит, ты будешь вотще слать тем, кто тебя разлюбит.
Пока королева советовалась с Андреа относительно отделки охотничьего наряда, граф д'Артуа подошел к Филиппу.
– А что, – полюбопытствовал он, – господин Вашингтон и вправду дельный генерал?
– Это великий человек, ваше высочество.
– А как там показали себя французы?
– Так, что англичанам пришлось несладко.
– Ну, ладно. Вы поборник новых идей, мой дорогой господин Филипп де Таверне, но скажите, приходилось ли вам задумываться над одной вещью?
– Какой, ваше высочество? Должен признаться, что там, на траве военных лагерей, среди саванн и на берегах Великих озер, у меня было время поразмыслить много над чем.
– Задумывались ли вы над тем, что, ведя в Америке войну, вы вели ее не против индейцев или англичан?
– Тогда против кого же, ваше высочество?
– Против самих себя.
– Да, ваше высочество, не стану лгать, это вполне вероятно.
– Так вы признаете?..
– Я признаю, что у события, благодаря которому была спасена монархия, могут быть скверные последствия.
– Да, и притом смертельные для тех, кто по счастливой случайности уцелел.
– Совершенно верно, ваше высочество.
– Потому-то я, не в пример прочим, полагаю, что победы господина Вашингтона и маркиза де Лафайета не такая уж удача. Я утверждаю это из эгоизма, но – уж поверьте! – не только из собственного эгоизма.
– Понимаю, ваше высочество.
– А знаете, почему я стану поддерживать вас изо всех сил?
– Какова бы ни была причина этого, я чрезвычайно признателен вашему королевскому высочеству.
– А потому, дорогой мой господин де Таверне, что вы не из тех, кому трубят славу на каждом перекрестке, вы честно несли свою службу, но фанфары вас не привлекают. В Париже вас не знают, поэтому я вас и люблю, но только… ах, господин де Таверне, но только я эгоист, понимаете ли.
Принц с улыбкой поцеловал королеве руку, поклонился Андреа приветливо и с большим почтением, нежели обычно кланялся дамам, отворил дверь и исчез.
Королева, резко прервав разговор, который вела с Андреа, повернулась к Филиппу и спросила:
– Вы уже виделись с отцом, сударь?
– Идя сюда, я встретился с ним у вас в прихожей – сестра предупредила его.
– Но почему же вы не повидались с ним раньше?
– Я послал к нему своего слугу, сударыня, с моими скудными пожитками, но господин де Таверне отправил мальчишку назад и передал через него, чтобы я сначала явился к королю или к вашему величеству.
– И вы послушались?
– С радостью, государыня: таким образом я смог обнять сестру.
– Какая чудная погода! – вдруг радостно вскричала королева. – Госпожа де Мизери, завтра лед растает, велите сейчас же закладывать сани.
Первая камеристка вышла, чтобы сделать необходимые распоряжения.
– И мой шоколад сюда! – крикнула ей вдогонку королева.
– Ваше величество не будут завтракать? – спросила г-жа де Мизери. – Ох, а вчера ваше величество не поужинали.
– Вот тут вы ошибаетесь, моя дорогая Мизери, вчера мы отужинали, спросите у мадемуазель де Таверне.
– И превосходно, – подтвердила Андреа.
– Но это не помешает мне выпить шоколад, – добавила королева. – Скорее, скорее, милая Мизери, я хочу на солнце: на Швейцарском пруду должно быть много народу.
– Ваше величество решили покататься на коньках? – спросил Филипп.
– Ах, вы будете смеяться над нами, господин американец, – воскликнула королева. – Вы же преодолевали громадные озера, в которых больше лье, чем в нашем пруду шагов.
– Сударыня, – отозвался Филипп, – здесь холод и расстояния вас забавляют, а там они убивают.
– А, вот и шоколад. Андреа, возьмите чашечку тоже.
Андреа зарделась от удовольствия и поклонилась.
– Вот видите, господин де Таверне, я все та же, этикет внушает мне такой же ужас, как и прежде. А вы, господин Филипп, изменились с тех пор?
Эти слова проникли в самое сердце молодого человека: своими сожалениями женщины часто ранят, словно кинжалом, тех, кому они небезразличны.
– Нет, государыня, – отрывисто ответил он, – я не изменился, по крайней мере в душе.
– Ну, раз душа у вас осталась та же, – игриво сказала королева, – а была она доброй, мы вознаградим вас за это по-своему. Госпожа де Мизери, чашку для господина де Таверне.
– О ваше величество, – взволнованно воскликнул Филипп, – это такая честь для бедного безвестного солдата вроде меня…
– Вы – старый друг, и все тут, – ответила королева. – Сегодня в голову мне ударили все ароматы юности, сегодня я свободна, счастлива, горда и сумасбродна!.. Сегодняшний день напомнил о моих первых проделках в милом Трианоне, о наших с Андреа шалостях. Ах, мои розы, земляника, вербена, мои птицы, которых я старалась запомнить, гуляя по саду, мои милые садовники, чьи добрые лица всегда означали появление нового цветка или вкусного плода, господин де Жюсье и этот оригинал Руссо, которого уже нет в живых! Сегодня… Говорю вам, сегодняшний день сводит меня с ума! Но что с вами, Андреа, почему вы так покраснели? А что с вами, господин Филипп, вы так бледны?
На лицах брата и сестры и в самом деле отразилась боль, причиненная жестокими воспоминаниями.
Однако с первыми же словами королевы они призвали на помощь все свое мужество.
– Я обожгла себе нёбо, – ответила Андреа, – простите меня, государыня.
– А я, государыня, – объяснил Филипп, – никакие могу привыкнуть к мысли, что ваше величество оказали мне честь, словно знатному сеньору.
– Ну полно, полно, – перебила Мария Антуанетта, сама наливая шоколад в чашку Филиппа, – вы же солдат, и, следовательно, к огню вам не привыкать. Проявите поэтому доблесть и обжигайтесь шоколадом, мне ждать некогда.
И королева расхохоталась. Однако Филипп воспринял все совершенно серьезно, словно деревенский житель, с тою лишь разницей, что он сделал из героизма то, что тот сделал бы от смущения.
Это не укрылось от взгляда королевы, и она захохотала пуще прежнего.
– У вас замечательный характер, – заметила она.
С этими словами королева встала.
Горничные тут же подали ей премилую шляпку, горностаевую накидку и перчатки.
Столь же проворно был завершен и туалет Андреа.
Филипп взял шляпу под мышку и последовал за дамами.
– Господин де Таверне, я не хочу, чтобы вы уходили, – заявила королева, – и из политических соображений намерена похитить вас, нашего американца. Станьте с правой стороны, господин де Таверне.
Филипп послушно сделал то, что ему велели. Андреа заняла место слева от королевы.
Когда они стали спускаться по главной лестнице, когда барабаны загремели поход, когда звуки рожков королевского конвоя и стук берущегося на караул оружия прокатились по дворцу вплоть до вестибюлей, вся эта королевская пышность, это всеобщее почтение и преклонение, которое встречало королеву, а заодно и Таверне, короче, весь этот триумф закружил голову и без того смущенного Филиппа.
Пот, как при лихорадке, выступил у него на лбу, шаг молодого человека стал нетвердым. И если бы не ледяной вихрь, остудивший его глаза и губы, он, несомненно, потерял бы сознание.
Для гордого сердца Филиппа, проведшего столько мрачных и печальных дней в изгнании, такой возврат к радостям жизни был слишком внезапным.
Когда королева, блистая красотой, проходила по залам, а перед нею склонялись головы и поднималось вверх оружие, среди придворных можно было заметить невысокого старичка, который был столь озабочен, что позабыл об этикете.
Он стоял с высоко поднятой головой, устремив взор на королеву и Таверне, вместо того чтобы согнуться в поклоне и опустить глаза.
Королева скрылась, и старичок, нарушив стройную шеренгу придворных, пробился вперед и побежал настолько быстро, насколько позволяли ему затянутые в белые лосины ножки семидесятилетнего человека.
