Геворг Марзпетуни

10. Слепой мститель

Солнце заходило. Два всадника мчались по Гандзакской равнине. Один из них – пожилой мужчина с благородным лицом, в легком медном шлеме – был вооружен мечом в серебряных ножнах и блестящим маленьким щитом. Позади него ехал рослый молодой человек в латах, в стальном шлеме, с тяжелым щитом, с мечом на бедре и длинным копьем в руках. По взмыленным лошадям было видно, что они проделали долгий путь. Когда всадники, миновав широкую равнину, въехали в ущелье Гардмана, князь обратился к телохранителю:

– Солнце зашло, Езник, надо поспеть в крепость до темноты. Я не хочу, чтобы караульные подняли шум, открывая ворота.

– Что тебя смущает, господин мой? – спросил телохранитель.

– Князь Саак не должен знать о нашем приезде. Я хочу предстать перед ним как незнакомец.

– Неужели в замке никто тебя не знает?

– Думаю, что никто. Я не был в Гардмане больше восьми лет. Даже на бракосочетании государя я не мог присутствовать. Кто может помнить меня? Из старых княжеских слуг – одна Седа, да и та находится у нас, в Гарни. Меня бы узнала княгиня, но ее нет в живых. Сын князя, Давид, в лагере Амрама. Сейчас в замке только сам князь и его сын Григор. Они оба слепые и не узнают меня.

– В таком случае я не стану подниматься в крепость, а переночую в селе.

– Почему? – спросил князь.

– Потому что меня знают не только слуги князя Севада, но и караульные.

– Что за беда?

– Им ведь известно, что я служу у князя Марзпетуни, и по слуге узнают и господина.

– Если так, оставайся в селе.

– Хорошо, господин мой.

– Может быть, тебе удастся собрать сведения о князе Севада и узнать, в какой мере он причастен к восстанию.

– Я не успокоюсь, пока не разузнаю всех подробностей. Здешний священник большой говорун. Я остановлюсь у него.

– Не болтай сам, а больше слушай.

– Буду молчать, но оставлю ему побольше денег за благословение.

– И это дело. У тебя есть серебро?

– Для сельского священника годятся и медяки.

Всадники, беседуя, доехали до речки Гардман.

– Не задерживайся, переправляйся через речку, – приказал князь.

Телохранитель поклонился и, пришпорив лошадь, повернул влево, в село Гардман, а князь направился по дороге к крепости. Когда он доехал до склона крепостной горы, перед ним предстал Гардман со своими белыми стенами и грозными башнями. Они примыкали на севере к неприступной горе, а на юге и на востоке к высоким крутым скалам. Вид этой грозной твердыни, казавшейся в сумерках еще более суровой, наполнил сердце князя глубокой печалью. Он вспомнил приезд царевича Ашота в эту крепость восемь лет тому назад. В сердце князя и тогда было мало радости. Армянского царя распяли, князья погрязли в междоусобных войнах, царевич был беспомощен, сам он ранен. До радости ли было! Но в ту пору Гардман вселял надежду. Саак Севада сидел в крепости, как могущественный лев. Имя его повергало врагов в ужас и ободряло сердца слабых. А сейчас в замке царили скорбь и отчаяние.

Смеркалось. Конь князя выбился из сил, дорога шла в гору, но все же всадник погонял бедное животное, чтобы поскорее доехать до замка. Напрасный труд! У подножия горы он услышал звуки трубы. Это был сигнал к закрытию крепостных ворот.

– Проклятые! Нашли время закрывать ворота, – пробормотал князь и отпустил поводья. Животное, словно почуяв, что у хозяина иссякла энергия, замедлило шаг. В замке уже зажглись огни, когда князь приблизился к воротам, находившимся между двумя западными башнями. Сойдя с лошади, он подошел к наружной нише и, взяв лежащий там большой деревянный молот, три раза ударил им по доске, прикрепленной к стене.

– Кто там? – хриплым голосом крикнул караульный.

Князь молчал, не зная, как назвать себя.

– Кто стучит? – снова спросил караульный не без досады, высунув на этот раз из узкого окна башни голову.

– Царский гонец, – ответил князь.

– Царскому гонцу нечего делать в нашей крепости! – возмущенно воскликнул караульный. – Разве царь не знает, что Гардман принадлежит его старому владельцу? – И он скрылся в окне.

Князь был поражен. Он не ожидал, что гардманцы открыто объявят себя союзниками утикцев. Он знал, что в восстании Цлик-Амрама замешан Саак Севада и что его сын Давид – союзник Амрама. Но все же он рассчитывал, что начальник крепости Гардмана, назначенный царем, не изменит своему повелителю, которому он верно служил в течение долгих лет. Из слов караульного князю стало ясно, что вся область охвачена восстанием. «Что же теперь делать?» – подумал князь и решил прибегнуть к хитрости. Он снова взял молот и сильнее прежнего ударил по доске.

– Дружище! Видно, слуги твоего царя любят висеть на башнях! – резко крикнул сверху караульный и добавил: – Ты хочешь, чтобы я проткнул тебя стрелой?

– Глупец! Я испытывал тебя. Только такое животное, как ты, может служить незаконному царю.

– Кто ж ты такой? – спросил караульный более спокойно.

– Приближенный князя Амрама. Я привез важные вести князю Севада.

– А если это неправда?

– Чего ты боишься? Неужели вашу крепость может взять один человек?

– Подожди! Надо получить разрешение у начальника крепости. – Сказав это, караульный скрылся.

Через некоторое время на башне замерцал огонь. Это спускали зажженный факел, чтобы проверить, нет ли людей перед крепостью. Убедившись, что внизу только один всадник, стражи открыли ворота и, увидев князя, а не простого воина, оказали ему подобающие почести. Затем попросили его представиться начальнику крепости. Князю только этого и нужно было. Стражи проводили его к одной из ближайших башен, в верхнем этаже которой его ждал начальник крепости. Пройдя через низкую дверь, князь стал подниматься по узкой винтовой лестнице. Идущий впереди воин остановился и попросил князя сдать ему меч. Тот подчинился и, передав воину меч и щит, направился к начальнику крепости. Это был высокий мужчина с добродушным лицом и глазами, которые светились умом. Стоя посреди маленькой сводчатой комнаты, он ждал таинственного гостя. Завидев князя, он поспешил к нему навстречу и воскликнул:

– Князь Геворг, это ты? Какой ветер занес тебя сюда?

Они обнялись и расцеловались. Такой радушный прием показал князю, что сепух Ваграм не заодно с восставшими. Он знаками указал на стража, стоявшего за дверью, и попросил удалить его.

– Кто там? – крикнул начальник, направляясь к двери.

– Я, господин, – ответил воин.

– Положи сюда меч и щит князя и иди вниз.

Воин исполнил приказание.

Когда они остались одни, Ваграм сказал:

– Я догадался, что к нам в крепость прибыл посланец государя. Караульные доложили, что ты сперва назвал себя царским гонцом, а затем приближенным Цлик-Амрама. Сначала я смутился, но потом понял, что приехал один из наших союзников. Ну, теперь скажи, откуда ты и зачем пожаловал? Почему один? Где твои телохранители? Какие вести от государя? Есть ли надежда на егеров или надо объявить набор войска в Востане?

Ваграм забросал князя вопросами. Было видно, что князь Марзпетуни для него – авторитетное лицо. Князь не торопился отвечать. Опустившись на единственную в комнате деревянную скамью, он предложил начальнику занять место на подоконнике.

– Ты еще молод, Ваграм, а я уже прожил свое. Долгий путь меня утомил, дай сначала прийти в себя, – сказал Марзпетуни.

– Ах, прости меня, князь, я так обрадовался при виде тебя, что забыл обязанности хозяина и даже не предложил сесть. Прости. Но зачем нам оставаться здесь? Сделай милость, пойдем ко мне домой. Там ты отдохнешь, и мы спокойно поговорим.

Начальник поднялся и жестом пригласил князя следовать за собой, но князь не двинулся.

– Ваграм, – сказал он, – меня не должны видеть в твоем доме. Я хочу кое-что узнать у тебя и в свою очередь сообщить тебе кое-что. После этого пойду к князю Севада. Сейчас не до обычаев гостеприимства.

Князь Марзпетуни устремил взгляд на начальника и, многозначительно оглядев его с головы до ног, спросил:

– Князь Ваграм, можно ли на тебя положиться так, как мы когда-то полагались на сепуха Ваграма?

– Благодарю за откровенный вопрос, князь. Мы живем в такое суровое время, что князь Марзпетуни вправе спросить, способен сепух Ваграм стать предателем, особенно теперь, когда он служит под знаменем мятежников. Но поверь мне, ни годы, ни обстоятельства не изменили меня. Я был верноподданным государя и остаюсь его слугою. Интересы царя требуют, чтобы я был в стане мятежников. Я не мог поступить иначе.

– Я тебя не понимаю.

– Когда прошел слух, что Цлик-Амрам поднял знамя восстания, князь Севада решил воспользоваться этим и осуществить давно задуманный план. Он позвал к себе гардманскую знать и старейшин народа. Был приглашен и я. Князь произнес перед нами такую речь, что гардманцы обезумели.

– Что же он говорил?

Я не помню всего, но постараюсь рассказать, что могу. Знать Гардмана собралась на террасе замка, а народ во дворе. Двое слуг вывели под руки князя Севада, двое других – князя Григора. Тяжелое впечатление произвело на нас появление слепых отца и сына. Не успел князь Севада открыть уста, как в толпе раздались проклятия по адресу царя. Князь подошел к перилам, оперся о свой посох и сказал следующее:

«Князья и народ! Вы видите сами, что могущественный Севада, гордость гардманцев и гроза врагов, ослепленный коварным зятем, может выйти к вам только с помощью слуг. Не желал бы я, чтобы последний из моих подданных подвергся такому увечью, которое нанесла старику отцу и его юному сыну родственная рука. О, тяжкое горе! Вы видите Гардман, его небо и солнце, горы и долины, весну и цветы. Я лишен этого… Но не в этом беда. Я не могу заботиться о своем народе, исцелять его печали, посещать больных, осушать слезы вдов и сирот, освобождать пленных. Севада зависит от милости своих слуг, Если они не захотят, о гардманцы, я не смогу даже согреть лучами солнца свое холодеющее тело… Мой дом, который был когда-то источником жизни, превратился в жилище слепых сов. Но вы, храбрецы Гардмана, вы, у которых зрячие глаза, сильные руки, железное здоровье, как вы можете переносить позор, который нанес вам Ашот Железный, ослепив вашего отца и предводителя, отняв у вас вашу свободу? Народ Гардмана! – воскликнул он. – Я возвысил твое имя победами, а ты унизил его своей рабской покорностью. Если у тебя не хватает сил сбросить с себя это позорное иго, то имей хотя бы мужество пронзить мое сердце мечом, чтобы горести Саака Севада исчезли вместе с ним из этого мира, чтоб твои дети не слышали его ропота и не прокляли тебя…»

Князь еще не кончил говорить, как вся знать, а с ней и весь народ воскликнули:

«Пусть сгинет тиран! Гардман свободен, а Саак Севада наш князь!..»

Через несколько минут замок превратился в бушующее море. Народ высыпал с оружием в руках, будто царская армия уже осадила крепость. Из бастионов изгнали ванандских воинов, угрожая в случае неповиновения уничтожить их. Возмущенная толпа сорвала с вершины замка царское знамя и вместо него водрузила гардманского вишапа.

– О, это уж слишком! – воскликнул Марзпетуни.

– Могло быть еще хуже, если бы я сейчас же не собрал своих воинов и не поклялся в верности Севада.

– Не лучше ли было бы покинуть замок, чем клясться в верности мятежнику?

– Нет. Тогда я лишился бы возможности действовать в пользу государя, следить за действиями утикцев. А теперь, находясь среди мятежников, я могу видеть и знать многое.

Рассказ начальника произвел тяжелое впечатление на Марзпетуни; он склонил голову и задумался.

– Неужели ты считаешь меня изменником? – спросил Ваграм после недолгого молчания.

– Да, – ответил князь, поднимая голову.

– Но ведь я только уступал обстоятельствам.

– Всегда и всюду возможны такие обстоятельства. Если каждый начальник крепости будет уступать обстоятельствам, то все царские замки перейдут в руки врага.

– Не мог же я идти со своим небольшим отрядом против многочисленного войска и начинать братоубийственную войну? Я не хотел кровопролития!

Последние слова он произнес с большим пылом. Марзпетуни посмотрел на него и покачал головой.

– Ты сердишься на меня и считаешь мой ответ не искренним?

– Наоборот, я нахожу его очень искренним. Я хорошо понимаю трудность положения. Враг ждет удобного момента, чтобы ворваться в нашу страну, и мы сами облегчаем ему путь. Ты, мой друг, не хочешь братоубийственной войны? Что можно возразить против этого? Братоубийство – это то же самоубийство.

– Благодарю, что ты меня понял. Вонзи в мое сердце меч, если я проявил слабость по отношению к врагу. Но – что греха таить – я не могу поднять руки на ближнего.

– И никогда не поднимай. Быть может, рассудок еще в силах пресечь эти раздоры. Для сохранения единства страны не следует проливать кровь ближнего; а чтобы обезоружить врага, можно прибегнуть к хитрости. Толпа похожа на овец, которые, обманутые волком, предали ему сторожевых собак, чтобы снискать волчью дружбу. Волк же, передушив собак, начнет истреблять глупое стадо. Князья, которые подстрекают к бунту неразумную толпу, достойны смерти. Каждый из нас должен противодействовать этому всеми силами. Того, кто является врагом законного престола, каждый армянин должен считать и своим личным врагом. Потеряв царство, добытое такими тяжелыми жертвами, мы снова превратимся в рабов.

– Мне это известно, но я не умею хитрить, дорогой князь.

– Я тебя не виню. Что сделано – то сделано. Надо думать о том, как прекратить эти раздоры. Подумал ли ты об этом? Ведь мы идем к гибели.

– Я много об этом размышлял. Прикидывал даже, как следует действовать. А теперь, князь, расскажи, в каком положении Востан? Кто в союзе с царем? Сколько войска можно получить из крепостей? Почему ты прибыл один? Словом, расскажи все, что знаешь, и подробно: в этой глуши вести до меня доходят редко. Затем и я выскажу свои соображения. Если найдешь их приемлемыми, следуй им, если нет, я сделаю то, что ты прикажешь.

Любопытство начальника и заданные им вопросы повергли князя в сомнение. Он заподозрил Ваграма в желании разузнать планы приверженцев царя и помешать их выполнению. Эти мысли мешали князю начать откровенный разговор с начальником. Ваграм догадался о сомнениях князя и, улыбнувшись, проговорил:

– Не омрачай своего сердца подозрениями, дорогой князь! Не суди о моей верности по положению, в котором ты меня застал. Суди по прошлому, которое известно тебе и государю. Я тебе сказал, что подчинился Севада только в интересах царя. Не ищи другой цели в моем поведении. Если бы даже мне подарили весь Гардман, то и этот дар не превысил бы позора измены государю.

Эти слова были произнесены с такой искренностью, что все сомнения князя Марзпетуни рассеялись.

– Да, Ваграм, не скрою от тебя своих опасений. Я боюсь говорить откровенно. Время и люди разрушили мою веру. Но с этой минуты я вполне доверяю тебе. Буду, однако, краток, так как в моем распоряжении очень мало времени: я тороплюсь к Севада. Постараюсь снова вернуться сюда, а если мне это не удастся, я буду знать, что в Гардмане у царя есть верный человек.

– И самый преданный слуга.

– Благодарю. Выслушай теперь меня. В столице сейчас спокойно. Как тебе известно, царь давно примирился со своим братом Абасом благодаря сюнийскому князю Васаку. Единственным злом были распри между государем и Ашотом Деспотом, но и этому положен конец. Мы вместе с католикосом приложили все усилия для примирения и преуспели в этом деле. Государь и Ашот Деспот совместно осадили Двин и взяли его, изгнав оттуда арабов. Мы полагали, что в стране отныне воцарится мир. Устроили даже празднества в Двине; несколько дней все только предавались веселью. Но вдруг до нас доходит весть о восстании Цлик-Амрама. Царь не предполагал, что оно примет такие размеры: он выступил из Ширака только со своим личным полком. Государю казалось, что по прибытии в Утик ему без большого кровопролития удастся усмирить мятежников. Но, приехав туда, он нашел всю область охваченной восстанием. Государь сообщил мне об этом в Гарни, куда я доставил царскую семью, – на укрепления Еразгаворса нельзя было рассчитывать; Абас и Гурген абхазский дотла разрушили их. Я не сообщил царице, как велика опасность; чтобы не взволновать ее, и повел разговор так, что она сама предложила мне отправиться в Утик к царю и, в случае надобности, доставить ему вспомогательное войско. Я поехал. И что же я вижу: не только весь Утик, но и большая часть Арцаха и Гугарка в руках мятежников. Государя я встретил в Гаргарском ущелье. Отчаявшись в успехе, он собирался вернуться в столицу, что явилось бы оплошностью. Вступи он в Ширак, не усмирив Цлик-Амрама, я уверен, что мятеж принял бы еще более широкие размеры и царство наше окончательно бы распалось.

Что было делать? Войска у нас не было. Крепостями овладели мятежники. Даже те, кого мы считали верными престолу, присоединились к Амраму. Все же следовало показать, что царь не беспомощен в Утике, а для этого нужно было усмирить мятежников. На совещании мы решили, что государь, не останавливаясь в Утике, должен продолжать путь в страну егеров, будто бы с целью посетить их царя. Мы надеялись, что царь егеров даст государю войска в оплату за ту услугу, которую оказал ему Ашот, изгнав из пределов Егерии абхазского князя Гургена.

Итак, царь со своими телохранителями двинулся в путь. Я же с верным человеком остался в Утике; объехал все населенные местности, оглядел крепости, выяснил масштабы мятежа и пришел к заключению, что в этих краях нет такого места, где мы могли бы найти пристанище хотя бы для того, чтобы вести мирные переговоры. Оставалось одно – открытая война с мятежниками. В это время из Егерии прибыл царский гонец, который сообщил мне, что царь егеров дал нашему государю войско и что государь явится скоро в наши края.

– Значит, царь идет с егерскими войсками? – обрадовался Ваграм.

– Да. Несколько дней тому назад я известил царицу, что мятеж Амрама вскоре будет подавлен, но не сообщил, что царь прибегнул к помощи егеров.

– Ты поступил осмотрительно. Как скоро будет здесь государь?

– Через несколько дней. Но мне до его приезда надо выяснить, что заставило Цлик-Амрама восстать против своего благодетеля? Ведь только благодаря бесконечной доброте Ашота Железного он сегодня наместник Утика и командующий северными войсками. Что побудило его отплатить злом за добро?

– Да, этот поступок Амрама удивляет и меня.

– Как? И тебе ничего не известно? – спросил князь Марзпетуни с какой-то деланной наивностью.

– Нет.

– Мне кажется, что он поднял восстание по совету Севада.

– А я, наоборот, думаю, что дерзость Амрама поощрила князя Саака.

– Ты не ошибаешься?

– Мне кажется, нет. Севада был далек от таких намерений.

– Я приехал узнать, как все это произошло. Я и раньше подозревал Севада, а кое-какие сведения, которые я собрал по пути, подтвердили эти подозрения. Но все же я не знал, что он возмутил Гардман. Что греха таить, мне не верилось, что Ваграм позволит ему совершить этот шаг.

– Я уже объяснил тебе, какие обстоятельства заставили меня так поступить.

– Не прерывай. Я ни в чем не обвиняю тебя. Положение выяснилось: Гардман на стороне мятежников; единственный наш друг – начальник крепости Ваграм, на которого царь может положиться.

– Это так.

– А теперь оставайся здесь и прикажи кому-нибудь проводить меня во дворец Севада. Я представлюсь ему как чужестранец и так или иначе найду разгадку этой тайны.

– Какая в том польза? Не все ли тебе равно, кто кого подстрекал? Восстание налицо, надо действовать.

– И притом решительно. А для этого важно знать все.

– Что ж, спрашивать о большем я не имею права; поступай, как находишь нужным. Ты мудр и не нуждаешься в моих советах, – ответил начальник и, позвав одного из стражей, приказал проводить князя до дворца Севада.

Стемнело. Узкие извилистые улочки крепости терялись во мраке. Жители разошлись по домам. Всюду стояла тишина, и в пустынных переулках слышался только топот княжеского коня, заставлявший сторожевых псов с лаем бросаться на ездока. Приблизившись ко дворцу, князь приказал воину вернуться и один поехал вперед. Ворота дворца, представлявшего собою грозный замок, не были заперты. Его слепые владельцы не ожидали, видно, никакого нападения и не думали, что найдется такой коварный враг, который нарушит ночной покой двух несчастных.

Князь въехал во дворец через главные ворота. Огромное двухэтажное здание с просторными залами, бесчисленными комнатами и двумя грозными башнями по бокам было погружено во мрак. Хотя Севада и объявил себя повелителем страны, в его дворце не было никаких признаков жизни. Ни звука, ни шороха. Лишь в одном из крыльев замка в нескольких узких окнах чуть брезжил свет, а в комнатах нижнего этажа бродили слуги. Князь с грустью смотрел на дворец. Он вспомнил тот счастливый день, когда впервые переступил порог этого дома. Жизнь и радость били в нем тогда через край. А ныне? Какой мертвый покой! Казалось, что разрушительная рука смерти занесена над княжеским замком. «И причиной всему один нецеломудренный шаг, совершенный из-за женщины…» – прошептал князь, глубоко вздохнув.

Подъехав к одному из помещений нижнего этажа, он рукояткой плети постучал в дверь. Вышел слуга со светильником. Марзпетуни сразу же узнал его: это был один из старых дворовых. Эта встреча была князю неприятна. Если его узнают, все планы могут рухнуть. Одна надежда – что его забыли.

Увидев, что приезжий не простой человек, слуга сейчас же созвал дворцовую челядь. Слуги зажгли установленный во дворе для таких случаев факел и начали прислуживать князю. Потом послали доложить господину, что к нему прибыл именитый гость. Севада приказал передать, что он с радостью ждет своего старого друга, благороднейшего Марзпетуни.

Князь от изумления застыл на месте.

– Откуда князь узнал, что его гость – Марзпетуни? – спросил он слугу.

– Это я доложил ему, хотел обрадовать своего господина, – с довольной улыбкой ответил слуга.

– А ты, юноша, разве знаешь меня?

– Это мой сын, князь, – подойдя к Марзпетуни, заговорил старый слуга. – Я сказал ему что наш гость – славный князь Марзпетуни. Видишь, князь, как вырос мой сын. Когда ты лежал у нас больной, он был еще маленьким. Он у меня толковый…

– Оно и видно! Да хранит его бог, – быстро ответил князь болтливому слуге и, скрывая недовольство, поднялся в верхние покои. «Бесплодное посещение… Возможно, что эта встреча будет роковой для меня», – подумал он и вошел в комнату Севада.

В углу на бархатной тахте, в черной одежде, поджав под себя ноги, сидел князь Гардмана. В руках у него были четки. Высоко подняв голову и, как все слепые, напрягая слух, он повернул лицо к двери и, улыбаясь, спросил:

– Князь Марзпетуни?

– Да, твой покорный слуга, – ответил Марзпетуни, быстрыми шагами направляясь к хозяину.

– Подойди ко мне, мой дорогой гость. Я не могу пойти к тебе навстречу. Бог лишил меня этой радости. Подойди и обними меня. – С этими словами он раскрыл объятия и, прижав к своей груди Марзпетуни, поцеловал его несколько раз, проговорив сквозь рыдания: – Лица твоего не вижу, мой благородный друг, но душа слышит тебя и подсказывает мне, что сердце твое смущено несчастьем Севада, а глаза твои плачут…

И действительно, князь Марзпетуни не выдержал: он молча плакал в объятиях Севада. Сильный и непобедимый, князь Геворг обладал чувствительным, как у молодой женщины, сердцем.

– Сядь ближе, мой дорогой (сказав это, Севада усадил князя рядом с собой). Будь мужественным, презирай удары судьбы. Но… не презирай никогда добродетели. В мире ничто не остается безнаказанным. Верно, и Севада совершил преступление, достойное этой кары…

– Я не ожидал, что ты встретишь меня такими горькими речами, – заметил Марзпетуни, чтобы заставить несчастного хозяина переменить разговор.

– Нет, друг, в моих словах не может быть горечи, с тех пор как я узнал о твоем приезде. Итак, князь Геворг, ты у меня, в моем доме… Мы опять вместе. Как я счастлив! А как твой дом, как семья, сын? Гор, конечно, вырос, носит меч и щит? Все ли здоровы?

– Да, князь, твоими молитвами.

– Божьим благословением… Они в Еразгаворсе?

– Нет в Гарни, у царицы.

– У царицы? У моей Саакануйш? – Лицо князя Севада омрачилось. Но сейчас же, сдержав себя, он принял прежний спокойный вид и продолжал: – А моя Саакануйш тоже здорова?

– Да, князь. Я ее оставил в Гарни вполне здоровой.

– Вполне здоровой?.. Так, так… Я не думал… – прервал неприятный для него разговор Севада. Ему было тяжело при мысли, что его Саакануйш хорошо в то время, как ее отец и брат, лишенные зрения, страдают в Гардмане. А ведь причиной этого несчастья явилась она сама. Все случилось из-за желания устранить препятствия, мешавшие ее счастью.

Человек, совершивший благородный поступок, редко не ждет за него благодарности. Большинство ждет одобрения даже за исполнение своих прямых обязанностей. И словно именно для того, чтобы подавить это естественное чувство, люди не только никогда не бывают признательны, но часто платят черной неблагодарностью. Князю Севада трудно было поверить, что Саакануйш может быть спокойна хоть на минуту с того дня, как ее отец и брат ослеплены. Неужели она может улыбаться, смеяться, радоваться?.. Неужели каждое утро золотые лучи восходящего солнца не наполняют ее сердце грустью при воспоминании о несчастных страдальцах, навсегда лишенных зрения? Вот почему слова Марзпетуни произвели на Севада такое гнетущее впечатление. Но князь Геворг не заметил на его лице хоть тени волнения. Князя сейчас занимали не переживания Севада. Он раздумывал о том, как ответить, если князь Севада спросит его о цели приезда. Говорить ли неправду или откровенно признаться во всем?.. Он еще колебался, когда князь Саак сказал:

– У нашего народа есть хороший обычай, князь. Когда приезжает гость из дальней страны, у него не спрашивают ни имени, ни названия края, откуда он прибыл, ни о деле, по которому он приехал, пока не угостят его сытным обедом или ужином. Но к нам этот обычай не применим. Мы не чужие, и было бы странно, если бы мы не захотели как можно скорее узнать о делах, нас интересующих. С того дня, как со мной случилось несчастье, я стал раздражительным и нетерпеливым… Ты не удивляйся. Слепой имеет на это право. Это доказывает, что дух мой еще бодр и непобедим. Вынужденное бездействие вызывает во мне жажду деятельности. Поэтому, милый князь, скажи, какой случай или какое несчастие привели тебя в мою крепость в эту позднюю пору? Не сомневаюсь, что ты пришел в мой дом с благой целью. Я знаю, что князя Марзпетуни не занимают личные дела. Только мысль о родине и ее печалях может придать ему силы или повергнуть в отчаяние. Теперь скажи, какие беды родины тревожат тебя, что ты пожаловал к нам?

Лицо князя Геворга прояснилось. Ему показалось, что Севада протягивает ему руку помощи и извлекает из мрачной бездны. И он решил говорить начистоту.

Спасибо, сиятельный князь, за такое высокое мнение обо мне. Ты уже догадался о причине моего приезда и хорошо сказал, что личные дела меня не занимают. Да, не по своим делам я прибыл в Гардман. Страна в опасности, князь. Наши близкие снова расчищают дорогу алчным врагам. Я приехал просить твоей помощи для пресечения будущих бедствий.

– Моей помощи, князь?

– Да.

– У тебя здоровые глаза, князь Марзпетуни, и потому трудно поверить, чтобы ты сбился с пути, – улыбаясь, сказал Севада.

Эта насмешка задела Марзпетуни, но он остался спокоен.

– Если бы даже я был лишен этого земного дара, своим духовным зрением я сумел бы найти дорогу, которая ведет в замок мудрого гардманского князя, горячо любящего родину.

– Князь гардманский не сумасшедший; и, конечно, ты бы не поверил, если бы он так назвал себя. Но он больше не патриот. Не приписывай ему этой чести.

– Саак Севада не пожелает, чтобы армянский престол подвергался опасности. Я это знаю твердо, и, если даже сам Севада будет это отрицать, я не придам веры его словам.

– Севада отныне преступник, поверь мне.

– Нет, он только взволнован, он возмущен несправедливостью… Но из-за минутного гнева он не предаст родину, не откажет ее верным слугам в своих мудрых советах.

– Советах? Ты ко мне приехал за советом, князь? – удивленно спросил Севада.

– Да! Цлик-Амрам, наместник Утика, восстал против государя. Весь Утик и большая часть Арцаха и Гугарка взялись за оружие. Я приехал просить совета у старого военачальника. Какие нам принять меры, чтобы подавить восстание без братоубийственной войны?

– Ты смеешься надо мной, князь? – спросил серьезно Севада.

– Могу ли я осмелиться?..

– Слушай, князь Марзпетуни. Я не вправе рассчитывать на твою откровенность. Ты человек преданный родине и верный слуга царя. Севада обязан тебя уважать. Я не обижаюсь даже на то, что ты меня не упрекаешь за союз с Цлик-Амрамом. Я знаю, что учтивость свойственна наследнику марзпетунского нахарарского дома. Но Саак Севада не намерен скрывать своих действий. Владетель Гардмана презирает притворство. Да, я в союзе с Цлик-Амрамом. Ты в доме своего друга, но у врага царя. Говори со мной как с противником царя. За это я буду только признателен тебе.

Князь Марзпетуни облегченно вздохнул. С его сердца, казалось, спала последняя тяжесть.

– Итак, значит, владетель Гардмана заодно с мятежниками? – спросил князь спокойным голосом.

– Больше того, он сам поднял и разжег это восстание.

– Этого не может быть! В пылу гнева Севада мог поддаться злу, но не породить его сам.

– Нет, я сам породил его.

– Ради чего?

– Чтобы утолить жажду мести.

– Но…

– На что рассчитывал Ашот Железный, когда ослеплял Севада? Неужели он думал, что слепота помешает душе Севада видеть перед собой окровавленные руки преступника и возгореться пламенем мести? Какое зло я причинил ему? Почему он лишил меня зрения и обрек живого блуждать в могиле?..

– Но ведь ты, князь, восстал против него и поднял все северные области. Ты угрожал целостности государства, подрывал основы царского престола. Разве царь не обязан защищать свою страну от честолюбивых притязаний? Прости, что я так говорю, но ведь ты требовал откровенности…

– Да, да, будь откровенен. Человеку княжеского происхождения не подобает лицемерить. Но смотри, чтобы чрезмерная искренность не довела тебя до грани клеветы.

– Клеветы? Сохрани меня бог!

– А между тем ты уже оклеветал меня!

– Как? Скажи, и я готов просить прощения.

– Ты сказал, что царь защищал страну от моих честолюбивых притязаний?

– Да! Ты презрел данную тобой клятву и восстал во второй раз. Разве не честолюбие руководило тобой в этом клятвопреступлении?

– Твоя смелость радует меня. Я не переношу трусливых людей. Но мне жаль, что ты так далек от истины. Меня не огорчает, что Армения так плохо обо мне мыслит. Мне больно, что так же думает человек, близкий ко двору, друг царя Ашота, князь Геворг Марзпетуни. Итак, по-твоему, Севада восстал против царя, повинуясь своим честолюбивым замыслам? Неужели монахи, пишущие армянскую историю, заклеймят позором мое имя? О, это очень тяжелое обвинение, князь!

– Но если это неправда, то почему же ты дважды восставал против царя?

– Да, ты должен был спросить об этом. Ты обязан это знать, если не знаешь! Но прежде скажи мне, князь, мог ли я желать несчастия своей дочери, армянской царице, которую любил больше света своих очей.

– Нет.

– Мог ли я смутить ее покой, внести раздор в ее семью и подвергнуть опасности трон моего зятя-царя? Разве это не преступление, равное самоубийству?

– Потому-то мы и были поражены, что князь Севада поднял восстание против своей дочери и зятя.

– И считали причиной тому мои честолюбивые мечты?

– У нас не было основания думать иначе.

– Но какая мне еще нужна была слава? Дочь – царица, зять – царь, сам я – свободный, богатый и могущественный князь Гардмана. Чего мне еще требовать от судьбы?

– Как будто нечего.

– И наконец, неужели у князя Севада меньше любви к родине, чем у простого воина? Неужели он не знаком с историей своего народа, не знает, ценою каких дорогих жертв были приобретены трон и корона Багратуни, чтобы позволить себе тщеславными притязаниями колебать этот трон?

– Почему же тогда ты восстал?

– Теперь нет необходимости скрывать это. Но, мне кажется, ты и сам уже кое-что знаешь.

– Я еще ничего не знаю.

– Ну так слушай. В первый раз я восстал против твоего государя, чтобы предостеречь его от ложного шага. Во второй раз восстал, чтобы спасти честь царского престола. Ныне же я восстал и повел за собой Цлик-Амрама, чтобы отомстить за себя и своего сына.

– Нет, нет… сначала объясни мне подробнее причины первого восстания. Что значит: «Я хотел предостеречь царя от ложного шага»? Какой это был ложный шаг?

– Тебе, конечно, известно, что царь был когда-то влюблен в дочь севордского родоначальника Геворга?

– Да. Но это было очень давно.

– До его брака, не так ли?

– Да.

– Когда человек женится, он берет на себя обязанность относиться с уважением к своему браку и клятве, данной перед богом и людьми.

– Несомненно.

– Если так поступает простой человек, крестьянин, то тем более обязан так поступать царь, отец народа, его руководитель, тот, кому при венчании на царство, надевая перстень, епископ говорит: «Возьми перстень, залог праведного царствования твоего, ибо в сей день благословен ты князем и царем над всеми людьми. Будь твердым споспешником христианства и веры христианской, дабы ты прославился царем царей». Тот, кто призван быть не только верным христианином, но и стражем и хранителем христианской веры, тот, кто должен быть для своего народа образцом справедливости и добродетели, – может ли он презреть эту веру и стать примером соблазна для народа?

– Конечно нет.

– А царь поступил именно так. Он женился на моей дочери, но не забыл бывшую севордскую княжну. С того дня, как он назначил Цлик-Амрама наместником Утика, он попрал свою клятву, данную перед богом и людьми. Он забыл свою законную супругу, презрел ее чистую, нежную любовь и стал любовником жены Цлик-Амрама. Неужели тебе это неизвестно?

– Известно, но…

– Но ты не придаешь этому значения?

– Избави бог, чтоб я стал поощрять беззаконие! Я хотел только сказать, что нельзя столь строго судить людей, не разобрав причины их преступлений.

– Не торопись защищать своего государя. Слушай дальше. Я не только армянин, но еще человек и любящий отец. Не скрою своей гордой мечты: я хотел, чтобы армянский царь стал моим зятем, тем более что я видел, как им увлечена моя красавица дочь. Я горячо любил ее, и ее радость была моей радостью. Я хотел, чтобы Ашот Железный женился на моей дочери. Ашот мог отказаться от этого союза, никто не принуждал его. Но раз уж он связал себя с моей дочерью узами священного брака, он обязан был оставаться верным этому союзу, благословенному богом и людьми. Но он презрел этот союз. Простит ли ему бог, я не знаю. Вы все, как я вижу, не склонны судить его строго. Но я, я – отец; у меня есть сердце и человеческие чувства. Во мне есть отцовская жалость и любовь. Вместе с тем я – князь Гардмана, я горд своим родом. Я не мог равнодушно смотреть на несчастье моей дочери и не позволил бы даже самому могущественному человеку в мире опозорить себя.

Я мог бы одним ударом рассчитаться с человеком, осмелившимся опорочить мое чистое имя, но послушался голоса благоразумия. «Несчастье моей дочери еще никому не известно, – подумал я. – Она сама тоже ничего не знает об этом. Зачем же обнажать перед людьми гнойную рану? Ее надо лечить втайне. Пусть сердце моей дочери останется спокойным, а честь царского трона незапятнанной». Подумав так, я обратился к царю. Я беседовал с ним, как отец, уговаривал его обуздать свои страсти и сойти с пути бесчестия. Я просил, я умолял пощадить нежное, хрупкое, не привычное к печалям сердце моей дочери. Я убеждал его пощадить честь армянской царской короны… Он не хотел признаться в своей вине, он смеялся над моими подозрениями и ловкими речами старался усыпить их. Тогда я привел доказательства. Он не мог их опровергнуть и смутился. О, нет тяжелее наказания для честного человека, чем видеть перед собою преступным и пристыженным мужчину, в ком некогда ты уважал добродетель, честность, верность, в ком были заключены твои лучшие чаяния, мужчину, которого ты считал героем и рыцарем. Это тяжкое горе я испытал как армянин, а потом исстрадался как отец, когда взвесил тяжесть удара, который должен был обрушиться на мою дочь.

Наконец царь признался мне в своей слабости и обещал порвать все с женой Цлик-Амрама. Обрадованный, я вернулся в Гардман. Но вот наступает лето, и он отправляет царицу на Сюнийские урочища, а сам едет гостить в Севордские горы к княгине Аспрам. Я не стерпел – написал ему укоризненное послание с требованием немедленно удалиться из страны севордцев. В противном случае я угрожал силой изгнать его из милых ему мест. Твой царь не только оставил без внимания мое письмо, но даже посмеялся над моими угрозами. «Что это? Неужели гардманцы воюют против влюбленных?» – спросил он моего посланца. Тогда я, вообще не переносивший насмешек, решил проучить своего обнаглевшего зятя, но сначала хотел подготовить к этому свою несчастную дочь. Это было нелегко для любящего отца.

В это время пришло известие о заговоре царского брата и его тестя. Ты знаешь, что царь из-за этого переехал в Утик. И вот в один злополучный день я получаю письмо от кормилицы моей дочери, в котором она сообщает, что царица опасно больна, находится в крепости Тавуш и хочет меня видеть. Я спешу в Тавуш и застаю свою дочь в тяжелых душевных муках. Спрашиваю ее о причине болезни, и она, горько плача, рассказывает о своем горе. Что мне было делать? Терпение мое истощилось. Я просил дочь не волноваться, если между мной и царем произойдет столкновение. «Я прибегаю к этой мере, – сказал я, – чтобы проучить твоего мужа, но кровопролития не допущу». С этой целью я тут же, в Тавуше, обратился к царю с суровой речью и уехал, пригрозив начать против него войну.

Вернувшись в Гардман, я собрал войска и направился в Утик, чтобы занять несколько областей. Но, дабы убедить тебя в том, что я это сделал с единственной целью проучить царя, скажу, что не успел он вывести свою армию из Ширака, как я тайно подговорил сюнийских князей Смбата и Бабкена выступить между нами посредниками мира. К ним присоединился и ты, а также несколько других князей. Я придумал способ оттянуть столкновение до вашего приезда, и потому у деревни Ахаян не произошло кровопролития. Подоспели вы, и дело приняло другой оборот. Сюнийские князья ничего не сообщили вам о наших тайных переговорах. Вот почему многие из вас были того мнения, что Саак Севада, движимый честолюбием, восстал против царя. Я нашел нужным не опровергать это мнение, так как предпочел прослыть честолюбцем, чем сделать несчастье дочери достоянием княжеских семей и запятнать имя царя.