Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
XXVIII. На восточных позициях
Продолжаю рассказ о моей поездке на восточные передовые позиции.
Меня сопровождал В. А. Шуф и его неизменный спутник, слуга-друг Осман Мамутов.
Оба ехали верхами.
Мы приблизились к этапу Сяолиндзе по дороге в Ляоян когда со стороны Анпина услыхали гром орудийных выстрелов.
Повернули по Анпинской дороге.
Это место опасное и часто посещаемое бродячими шайками хунхузов.
Здесь поэтому часты наши казацкие разъезды.
И действительно, не проехав и несколько вёрст, мы нагнали один из них.
Поехали вместе с казаками.
– Где это, братцы стреляют? – спросил В. А. Шуф.
– Генерал Гершельман бьётся… – отвечал один из казаков.
Я невольно обратил внимание, что некоторые из казаков были в китайских головных уборах – остроконечных соломенных шляпах.
Вдруг один из казаков спешился и стал пристально всматриваться в дорогу, тоже сделали и другие.
– Японцы и здесь проезжали… – вдруг заявили они.
– Почему вы знаете?
– А след от подков ихних виден…
– Разве есть разница…
– А то как же!.. У них подкова длинная и чистая, след явственен… А у нас круглая… На следу смазывается…
Мы все стали пристально смотреть на дорогу, и действительно оказалось, что сметливый казак прав.
Гул выстрелов между тем продолжался.
– А не проехать ли нам туда?.. Как дорога?
Последний мой вопрос относился к заказам.
– Дорога хорошая и долиной и горкой…
Выстрелы слышались всё ближе и ближе.
Отряд генерала Гершельмана составлял левый фланг отряда генерала Келлера.
На сопках, там и тут, то появлялись, то исчезали фигуры китайцев.
Дорога всё время шла между сопок, покрытых зелёной травой, или же низкорослым кудрявым леском.
Въехав на одну из таких сопок, я услыхал тонкий свист, короткий, но всё чаще и чаще повторяющийся.
– В леску поют птички… – подумал я.
Но меня разочаровал в этом первоначальном идиллическом предположении другой звук, более резкий, похожий на «дзы».
Я понял, что мы попали в линию огня.
Японские пули достигали до нас и падали на камни и песок, производя этот неприятный металлический звук.
Мы приблизились к реке Тайцыхе и были невдалеке от Сихияна, который отстоит от Ляояна в 60 верстах.
Но вот перед нами вырисовался отряд казаков.
Мы поехали к нему навстречу.
Это оказалось отступавшая сотня Аргунского полка.
К сожалению, мы попали в момент когда наши стали отходить.
– Что, как? – задали мы в один голос стереотипный вопрос молодому хорунжему Т.
При этом мы повернули за отступавшей сотней, тем более что канонада прекратилась, и свинцовые птички-пули перестали петь свои песенки.
– Бой идёт уже третий день… – отвечал хорунжий. – Японцы четыре раза меняли позиции своих батарей, но мы счастливо и метко подбивали их, и наконец некоторые батареи замолчали… Японцы стали отступать… Мы подбили у них около десяти орудий, и полковник Трухин с двумя сотнями казаков отправился взять подбитые орудия, но сотни были встречены цепью стрелков, открывших сильный огонь, и принуждены были отступать.
– Без потерь?
– Почти… Под полковником Трухиным была убита лошадь.
– Что же потом?
– Японцы, видимо, получили подкрепление из резервов, у них везде есть резервы, но всё же мы сильно теснили их… Кроме того, в нашу артиллерию с фланга начали стрелять хунхузы, несомненно организованные японцами в целый отряд. Мы им однако дали знать себя, врубились в них… До девяноста человек было зарублено, а тринадцать взято живьём…
– И долго продолжается каждый день бой?..
– С рассвета вот до этого времени, до сумерек…
Солнце действительно в это время закатывалось за сопки, обливая их вершины ярким светом, как бы последнею вспышкою догорающего дня.
– А японцев много?.. – спросил я.
– Есть таки, их всегда много, просто не знаешь: откуда они берутся… Наши казаки очень метко выражаются про их численность, «что грязи». Говорят, теперь они сосредоточивают свои силы против Сихиана с намерением отрезать Ляоян от Мукдена… Не знаю верно ли это.
Сотня остановилась, чтобы расположиться на биваки, а мы поехали обратно в Ляоян.
Ночевав на первом же встретившем этапе, мы уже днём после обеда вернулись в Ляоян.
Ляоян снова в тревоге.
Рассказывают, что китайцы массами уходят из города.
Полагают, что это признак того, что японцы идут на Ляоян, хотят отрезать его от Мукдена.
Я хочу рассказать небольшой эпизод из моей бродячей жизни по театру военных действий, как-то ускользнувший из моей памяти под впечатлением более потрясающих картин, а теперь вдруг выплывший на поверхность моих воспоминаний.
Ночь, тёмная, непроглядная, словом, маньчжурская ночь.
На передовых позициях не спят, но и огни не зажигаются.
Японцы близко – они расположились на соседних сопках.
Ещё с вечера видели, как они копошились на них.
Непроглядный мрак иногда вдруг рассеивается внезапным и мгновенным светом.
То тут, то там появляются разноцветные, вспыхивающие огни.
Это японцы сигнализируют друг другу.
– Эх, как на свет этот да тарарахнуть… – слышится возле меня замечание, произнесённое пониженным шёпотом.
Я лежу на траве, со сложенной буркой под головою, рядом с офицером.
– И ничего, дурья голова, не будет… Потому ён сигнальщик один и завсегда ён китаец…
– Китаец?
Даже по шёпоту можно различить свежие ноты голоса – он принадлежит, очевидно, молодому солдатику, недавно прибывшему в часть.
– Завсегда он, длиннокосый… – хрипло шепчет, видимо, старый боевой казак. – Так бы, кажись, их всех и прирезал, да начальство не допущает…
Я в первый раз видел такую усиленную сигнализацию и также тихо обратился к моему соседу-офицеру:
– Вы спите?
– Что вы? Разве мне можно спать… Каждую минуту начеку надо быть… Желтолицые что-то сегодня сигналами разыгрались!.. Может к нам пошлют гостинцы…
– И сигнализируют им, действительно, всё китайцы?
– Всё они… Казак прав… Мы недавно набрели на самой вершине сопки на одинокую китайскую фанзу… В ней живёт китаец с семьёй. В фанзе, как обыкновенно, большое окно, половина которого заклеена белой, а половина красной бумагой, а в фанзе, как бы вы думали, что?
– А что?
– Лампа-молния… Откуда у китайца такой комфорт? Конечно, японцы снабдили, для сигнализации… поставить перед одной половиной окна – красный свет, перед другой – белый…
– Что же вы сделали с этим китайцем?
– Как что? Ничего!
– Ничего? – удивился я.
– Конечно, ничего, ведь он мирный житель, к нему надо относиться с доверием и уважением.
Мой сосед замолчал.
Я тоже.
Говор между соседними солдатиками тоже замолк.
Водворилась гробовая тишина.
Сигнализация прекратилась.
Слышится разговор, видимо, разводящего посты.
До меня явственно доносятся следующий слова:
– Ты смотри ни-ни, а чуть что, так сейчас…
Вот он, казачий лаконизм.
Прислушиваюсь к снова наступившей тишине.
Там и сям опять начинаются солдатские беседы.
Вот совсем близко от меня и явственно слышу следующую речь.
Говорит, судя по голосу, несомненно старый солдат.
– Лонись с братаном по елани сундулой хлыняли на бараклане…
– Это на каком же языке он говорит? – шепнул я офицеру.
– По-забайкальски…
– Разве есть такой язык?
– Значит есть, коли на нём говорят…
– И вы понимаете?
– Привык…
– Что же значит эта фраза?
– В прошлом году мы с двоюродным братом по склону горы вдвоём шли тропотом на двухгодовалом бычке…
Я подивился забайкальскому языку, о существовании которого даже не подозревал.
В этот самый момент впереди нас послышалось несколько выстрелов, по звуку японских. на них отвечали наши.
Офицер вскочил и бросился вперёд.
Выстрелы на несколько минуть смолкли, но затем с горы началась трескотня.
Это японцы стреляли пачками прямо в нашу сторону.
Стреляли они на звуки выстрелов, или же по сигналам – неизвестно.
Но вот выстрелы стихли и лишь несколько пуль просвистало над нами.
Мой сосед-офицер возвратился.
– Что случилось?
– Подкрался японский разъезд и начал стрелять, его угостили, как следует… Едва ли все ушли… Ведь наглость-то какая, думают ночью спят… Лезут на целый передовой отряд…
– Да, мальчики удалые… – заметил я.
– Тем скорей себе сломят голову… – сказал мой собеседник, укладываясь снова рядом со мной.
На востоке заалела светлая полоса.
Здесь как быстро темнеет, так быстро и рассветает.
Скоро из-за сопок брызнули на землю первые лучи яркого, жгучего солнца.
Настал день.
Мой сосед-офицер оказался правым.
Японский отрядец, действительно, угостили как следует.
Шесть человек японцев лежали убитыми, но совершенно раздетыми.
– Что это значит?..
– Их раздели китайцы… Это всегда бывает… Они по ночам шастают, как гиены, и видят также, как они.
Мне бросился в глаза один убитый японский солдат, лежавший с распростёртыми руками.
Худенький, маленький, совершенно мальчик с широко раскрытыми глазами, в которых мне показалось, остановились слёзы.
Кажется, до конца моей жизни я не забуду этой ужасной картины, достойной кисти, увы, покойного Верещагина, как протест против страшного общечеловеческого зла – войны.
На противоположных двух сопках расположились в большом числе японцы – их маленькие фигурки перебегали с места на место.
Я ясно видел их в бинокль.
У нас оказалось также несколько легкораненых и два контуженных рикошетом.
– Самое скверное поранение это – рикошетом, – сказал мне офицер, – контузия-то пустяки… Я говорю о ранах… Они ужасны. Я сам видел два поранения… Одного ранило в грудь и кусок лёгкого вылетел через спину… У другого сорвало кусок черепа, казаки подхватили его и повезли на перевязочный пункт на двух лошадях рядом, но, увы, не довезли живого, от сотрясения у него выпал мозг.