Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Часть II. Император
Глава 5. Момемн
«Разница между сильным императором и слабым вот в чем: первый превращает мир в свою арену, второй – в свой гарем».
«Чего Людям Бивня никогда было не понять, так это того, что нансурцы и кианцы – старые враги. Когда две цивилизованные нации враждуют на протяжении веков, это великое противостояние порождает огромное количество общих интересов. У потомственных врагов очень много общего: взаимное уважение, общая история, триумфы, которые, впрочем, ни к чему не привели, и множество негласных договоренностей. А Люди Бивня были незваными пришельцами, дерзким наводнением, угрожавшим размыть тщательно обустроенные каналы куда более древней вражды».
Императорский зал для аудиенций был выстроен с расчетом на то, чтобы улавливать последние лучи заходящего солнца, и потому позади возвышения, на котором стоял трон, стен не было. Солнечный свет свободно струился под своды, озаряя беломраморные колонны и золотя подвешенные между ними гобелены. Ветерок разносил дым от курильниц, расставленных вокруг возвышения, и аромат благовонных масел смешивался с запахом моря и неба.
– Что-нибудь слышно о моем племяннике? – спросил Икурей Ксерий III у Скеаоса, своего главного советника. – Что пишет Конфас?
– Ничего, о Бог Людей, – ответил старик. – Но все в порядке. Я в этом уверен.
Ксерий поджал губы, изо всех сил стараясь казаться невозмутимым.
– Ты можешь продолжать, Скеаос.
Шурша шелковым одеянием, старый, иссохший советник повернулся к чиновникам, собравшимся вокруг возвышения. Сколько Ксерий себя помнил, его постоянно окружали солдаты, послы, рабы, шпионы и астрологи… Всю жизнь он был центром этого суетливого стада, колышком, на котором держалась потрепанная мантия империи. И теперь ему внезапно пришло в голову, что он никогда не смотрел никому из них в глаза – ни разу. Смотреть в глаза императору разрешалось лишь особам императорской крови. Эта мысль ужаснула его.
«Кроме Скеаоса, я никого из этих людей не знаю!»
Главный советник обратился к ним.
– Это не будет похоже ни на одну аудиенцию из тех, на каких вам приходилось присутствовать раньше. Как вам известно, прибыл первый из великих владык айнрити. Мы – врата, которые он и ему подобные должны миновать прежде, чем принять участие в Священной войне. Мы не можем воспрепятствовать или помешать их проходу, однако мы можем повлиять на них, заставить их увидеть, что наши интересы и представления о том, что такое справедливость и истина, совпадают. Что касается присутствующих – молчите. Не двигайтесь. Не переминайтесь с ноги на ногу. Сохраняйте на лицах выражение сурового участия. Если этот глупец подпишет договор – тогда, и только тогда мы можем позволить себе отбросить условности. Можете смешаться с его свитой, разделить с ними угощение и напитки, которые предложат рабы. Но держитесь начеку. Помалкивайте. Не открывайте ничего. Ничего! Вам, возможно, кажется, что вы находитесь вне круга этих событий, но все не так. Вы сами и есть этот круг. У вас нет права на ошибку, друзья мои: на весах лежит судьба самой империи!
Главный советник посмотрел на Ксерия. Тот кивнул.
– Пора! – провозгласил Скеаос и взмахнул рукой в сторону противоположной стены императорского аудиенц-зала.
Огромные каменные двери, память о киранейцах, найденные на руинах Мехтсонка, торжественно отворились.
– Его преосвященство лорд Нерсей Кальмемунис, палатин Канампуреи! – объявил голос у дверей.
У Ксерия отчего-то перехватило дыхание, пока он смотрел, как его церемониймейстеры ведут конрийцев через зал. Несмотря на данное себе незадолго до этого слово сохранять неподвижность – он был уверен, что люди, напоминающие статуи, выглядят мудрее, – император обнаружил, что теребит кисти на своей льняной юбочке. За свои сорок пять лет он принял бесчисленное количество просителей, посланцев мира и войны со всех Трех Морей, но Скеаос был прав: подобного посольства здесь еще не бывало.
«Судьба самой империи…»
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Майтанет объявил Священную войну язычникам Киана. Призыв этого демона, подобно сырой нефти, стремительно растекся по Трем Морям и воспламенил сердца людей всех айнритских народов – воспламенил одновременно благочестием, жаждой крови и алчностью. Вот и сейчас в рощах и виноградниках за стенами Момемна обитали тысячи так называемых Людей Бивня. Однако до прибытия Кальмемуниса они почти полностью состояли из всякого сброда: свободных людей низших каст, бродяг, ненаследственных жрецов разных культов и даже, как докладывали Ксерию, толпы прокаженных. Короче, людей, которым не на что было надеяться, кроме как на призыв Майтанета, и которые не понимали, какую ужасную цель поставил перед ними их шрайя. Такие люди не стоят и плевка императора, а уж тем более не стоят они того, чтобы император из-за них беспокоился.
А вот Нерсей Кальмемунис – совсем другое дело. Из всех знатных айнрити, которые, по слухам, заложили свои родовые поместья ради священного похода, он первым достиг берегов империи. Его прибытие всколыхнуло население Момемна. По всем улицам были развешаны глиняные таблички с благословениями, что продавались в храмах по медному таланту штука. На огненных алтарях Кмираля непрерывно возжигались жертвы. Все понимали, что такие люди, как Кальмемунис с его вассалами, будут парусом и кормилом Священной войны.
Но кто будет им лоцманом?
«Я».
Охваченный коротким приступом паники, Ксерий оторвал взгляд от приближающихся конрийцев и посмотрел наверх. Под сумрачными сводами, как всегда, порхали и чирикали воробьи. И это, как обычно, успокоило императора. На миг он задумался о том, что такое для воробья император? Просто еще один человек, и все?
Ему казалось, что такого быть не может.
Когда он опустил взгляд, конрийцы уже закончили преклонять пред ним колени. Ксерий с отвращением отметил, что у нескольких из них в волосах и умащенных маслом завитках бород запутались цветочные лепестки – свидетельство подобострастия жителей Момемна. Они стояли плечом к плечу, одни моргали, другие прикрывали глаза ладонью от солнца.
«Для них я – тьма, обрамленная солнцем и небом».
– Всегда приятно принимать у себя заморских сородичей, – сказал он с удивительной решительностью. – Как у вас дела, лорд Кальмемунис?
Палатин Канампуреи вышел вперед и встал перед величественными ступенями, инстинктивно укрывшись в длинной тени Ксерия от слепящего света солнца. Высокий, широкоплечий, палатин представлял собой внушительное зрелище. Маленький рот, которого было почти не видно под бородой, свидетельствовал о вырождении, однако розово-голубому одеянию, в которое был облачен палатин, мог бы позавидовать и сам император. Конрийцы выглядели с этими своими бородами совершенно по-варварски, в особенности среди чисто выбритых элегантных нансурских придворных, но одевались они безупречно.
– Спасибо, неплохо. А как идет война, дядюшка?
Ксерий едва не подскочил на троне. Кто-то ахнул.
– Он не хотел оскорбить вас, о Бог Людей, – поспешно шепнул Скеаос. Конрийские аристократы часто называют более знатных людей «дядюшка». Таков их обычай.
«Да, – подумал Ксерий, – но почему он сразу начал с упоминания о войне? Он хочет меня поддеть?»
– О какой войне вы говорите? О Священной?
Кальмемунис, прищурившись, обвел взглядом то, что ему должно было казаться стеной темных силуэтов вокруг.
– Мне говорили, что ваш племянник, Икурей Конфас, отправился в поход против скюльвендов на севере.
– А! Это не война. Просто карательная экспедиция. На самом деле обычная вылазка по сравнению с грядущей великой войной. Скюльвенды – ничто. Единственные, кто по-настоящему заботит меня, – это кианские фаним. В конце концов, это они, а не скюльвенды оскверняют Святой Шайме.
Слышно ли им, как сосет у него под ложечкой?
Кальмемунис нахмурился.
– Но я слышал, что скюльвенды – грозный народ и что еще никто не одерживал над ними победу в открытом бою.
– Вас ввели в заблуждение… Так скажите мне, палатин, ваше путешествие из Конрии, полагаю, обошлось без неприятных происшествий?
– Ничего такого, о чем стоило бы говорить. Мом благословил нас благоприятной погодой и попутным ветром.
– Его милостью мы странствуем… Скажите, не представилось ли вам случая побеседовать с Пройасом до того, как вы оставили Аокнисс?
Император буквально ощутил, как окаменел стоявший рядом Скеаос. Не прошло и трех часов с тех пор, как главный советник сообщил о том, что между Кальмемунисом и его прославленным родичем существует вражда. Как сообщали источники в Конрии, в прошлом году Пройас велел высечь Кальмемуниса за проявленное во время битвы при Паремти неблагочестие.
– С Пройасом?
Ксерий улыбнулся.
– Ну да. С вашим кузеном. Наследным принцем.
Малоротое лицо помрачнело.
– Нет. Мы с ним не беседовали.
– Но мне казалось, что Майтанет поручил ему возглавить все войска Конрии в Священной войне…
– Вас ввели в заблуждение.
Ксерий хмыкнул про себя. Он понял, что этот человек глуп. Ксерий часто задавался вопросом, не в этом ли состоит истинное предназначение джнана: быстро отделять зерна от плевел. Теперь он точно знал, что палатин Канампуреи относится к плевелам.
– Да нет, – сказал Ксерий. – Не думаю.
Несколько спутников Кальмемуниса на это нахмурились, один коренастый офицер по правую руку от него даже открыл было рот – но все промолчали. Очевидно, для них разумнее было не указывать на то, что их господин действительно может чего-то не знать.
– Мы с Пройасом… – начал было Кальмемунис и запнулся – видимо, на середине фразы сообразил, что сболтнул лишнее. И растерянно разинул маленький рот.
«О, да это же настоящий уникум! Всем дуракам дурак!»
Ксерий небрежно махнул рукой и увидел, как ее тень порхнула по людям палатина. На пальцы упали теплые лучи солнца.
– Ну, довольно о Пройасе!
– Вот именно, – буркнул Кальмемунис.
Ксерий был уверен, что позднее Скеаос найдет какой-нибудь хитрый, присущий рабу способ пристыдить его за то, что он помянул Пройаса. А тот факт, что палатин оскорбил его первым, разумеется, не считается. С точки зрения Скеаоса, им полагалось соблазнять, а не защищаться. Ксерий был убежден, что неблагодарный старый мерзавец скоро сделается так же невыносим, как и мать. Неважно. Император-то он!
– Припасы… – шепнул Скеаос.
– Разумеется, вам и вашим войскам предоставят все необходимые припасы, – продолжал Ксерий. – А дабы обеспечить вам условия проживания, достойные вашего ранга, я предоставлю в ваше распоряжение близлежащую виллу.
Он обернулся к главному советнику.
– Скеаос, не будешь ли ты так любезен показать палатину наш договор?
Скеаос щелкнул пальцами, и из-за занавеси по правую сторону от возвышения выбрался необъятный евнух, который нес бронзовый пюпитр. Следом за ним шел второй, и на его ластоподобных руках покоился, точно священная реликвия, длинный пергаментный свиток. Кальмемунис ошеломленно отступил от возвышения, когда первый евнух поставил пюпитр перед ним. Второй несколько замешкался со свитком – небрежность, которая не останется безнаказанной, – потом наконец аккуратно развернул его на наклонной бронзовой доске. И оба скромно отступили назад, чтобы не мешать палатину.
Конриец недоумевающе прищурился на Ксерия, потом наклонился, изучая пергамент.
Миновало несколько мгновений. Наконец Ксерий спросил:
– Вы читаете по-шейски?
Кальмемунис злобно взглянул на него исподлобья.
«Надо быть осторожнее», – понял Ксерий. Мало кто может быть более непредсказуемым, чем люди глупые и в то же время обидчивые.
– По-шейски я читаю. Но я ничего не понимаю.
– Так не годится, – сказал Ксерий, подавшись вперед на троне. – Ведь вы, лорд Кальмемунис, первый истинно знатный человек, которому предстоит благословить грядущую Священную войну. Для нас с вами важно понимать друг друга с полуслова, не так ли?
– Ну да, – ответил палатин. Его тон и выражение лица были напряженными, как у человека, который пытается сохранять собственное достоинство, невзирая на то, что сбит с толку.
Ксерий улыбнулся.
– Вот и хорошо. Как вам прекрасно известно, нансурская империя воевала с фаним с тех самых пор, как первые завывающие кианские кочевники прискакали сюда из пустынь. На протяжении поколений мы бились с ними на юге, теряя провинцию за провинцией под напором этих фанатиков и одновременно отражая атаки скюльвендов на севере. Эвмарна, Ксераш, даже Шайгек – утраты, оплаченные тысячами тысяч жизней сынов Нансура. Все, что теперь именуется Кианом, некогда принадлежало моим царственным предкам, палатин. А поскольку я, тот, кем я являюсь ныне, Икурей Ксерий III, – не более чем воплощение единого божественного императора, все то, что ныне зовется Кианом, некогда принадлежало мне.
Ксерий помолчал, взволнованный собственной речью и возбужденный отзвуком своего голоса среди леса мраморных колонн. Как могут они отрицать силу его ораторского мастерства?
– Находящийся перед вами договор всего-навсего обязывает вас, лорд Кальмемунис, следовать истине и справедливости, как то надлежит всем людям. А истина – неопровержимая истина! – состоит в том, что все нынешние губернии Киана на самом деле – не что иное, как провинции Нансурской империи. Подписывая этот договор, вы даете клятву исправить древнюю несправедливость. Вы обязуетесь возвратить все земли, освобожденные в ходе Священной войны, их законному владельцу.
– То есть? – переспросил Кальмемунис. Он весь аж трясся от подозрительности. Нехорошо…
– Как я уже сказал, это договор, согласно которому…
– Я расслышал с первого раза! – рявкнул Кальмемунис. – Мне об этом ничего не говорили! Шрайя это утвердил? Это приказ Майтанета?
У этого слабоумного глупца хватает наглости перебивать его?! Икурея Ксерия III, императора, которому предстоит восстановить Нансур? Какая дерзость!
– Мои военачальники доложили мне, палатин, что с вами прибыло около пятнадцати тысяч человек. Вы ведь не рассчитываете, что я буду содержать такое множество воинов даром? Богатства империи не безграничны, мой конрийский друг!
– Я-а… Я об этом ничего не знаю, – выдавил Кальмемунис. – Так что, я, значит, должен дать клятву, что все языческие земли, которые я завоюю, будут отданы вам? Так, что ли?
Коренастый офицер по правую руку от него наконец не выдержал.
– Не подписывайте ничего, мой палатин! Бьюсь об заклад, шрайя об этом и не подозревает!
– А вы кто такой? – рявкнул Ксерий.
– Крийатес Ксинем, – отрывисто ответил офицер, – маршал Аттремпа.
– Аттремп… Аттремп… Скеаос, будь так добр, скажи, отчего это название кажется мне таким знакомым?
– Нетрудно ответить, о Бог Людей. Аттремп – близнец Атьерса, крепость, которую школа Завета отдала в лен дому Нерсеев. Присутствующий здесь господин Ксинем – близкий друг Нерсея Пройаса, – старый советник сделал кратчайшую паузу, несомненно, для того, чтобы дать возможность своему императору осознать значение этого факта, – и, если не ошибаюсь, в детстве был его наставником в фехтовании.
Ну разумеется. Пройас не настолько глуп, чтобы позволить дураку, да еще столь могущественному, как Кальмемунис, в одиночку вести переговоры с домом Икуреев. Он прислал с ним няньку. «Ах, матушка, – подумал император, – наша репутация известна всем Трем Морям!»
– Ты забываешься, маршал! – промолвил Ксерий. – Разве ты не получил наставление от моего распорядителя церемоний? Тебе надлежит хранить молчание.
Ксинем расхохотался и сокрушенно покачал головой. Потом обернулся к Кальмемунису и сказал:
– Нас предупреждали, что такое может случиться, господин мой.
– О чем вас предупреждали, маршал?! – вскричал Ксерий. Это уже ни в какие ворота не лезет!
– Что дом Икуреев попытается играть в свои игры с тем, что свято.
– Игры? – воскликнул Кальмемунис, развернувшись к Ксерию. – Какие могут быть игры со Священной войной?! Я пришел к вам с открытой душой, император, как один Человек Бивня к другому, а вы играете в игры?
Гробовая тишина. Императору Нансура только что бросили в лицо обвинение. Самому императору!
– Я вас спросил… – Ксерий остановился, чтобы не сорваться на визг. – Я вас спросил – со всей возможной учтивостью, палатин! – подпишете ли вы договор. Либо вы его подпишете, либо вашим людям придется голодать, вот и все!
Кальмемунис принял позу человека, который вот-вот выхватит меч, и в какой-то безумный миг Ксерию отчаянно захотелось обратиться в бегство, хотя он знал, что оружие у посетителей отобрали. Палатин, может, и был идиотом, но это на редкость ладно сбитый идиот. Он выглядел так, словно мог одним прыжком перемахнуть все семь разделявших их ступеней.
– Значит, вы отказываете нам в помощи? – воскликнул Кальмемунис. – Собираетесь морить голодом Людей Бивня ради того, чтобы заставить Священную войну служить вашим целям?
«Люди Бивня»! Этот термин не вызывал у Ксерия ничего, кроме отвращения, однако глупец произносил его, словно одно из сокровенных имен Божиих. Тупой фанатизм, снова тупой фанатизм! Скеаос его и об этом предупреждал.
– Палатин, я говорю лишь о том, чего требует истина и справедливость. Если истина и справедливость служат моим целям, то лишь оттого, что я служу целям истины и справедливости. – Нансурский император не сдержал злобной ухмылки. – А будут ваши люди голодать или нет – зависит от вашего решения, лорд Кальмемунис. Если вы…
И тут ему на щеку шлепнулось что-то теплое и липкое. Ошеломленный, император схватился за щеку, посмотрел на мерзость, приставшую к пальцам… Роковое предчувствие ошеломило его, стеснило дыхание. Что это? Предзнаменование?
Император вскинул голову, уставился на суетящихся под потолком воробьев.
– Гаэнкельти! – рявкнул он.
Капитан эотских гвардейцев подбежал к нему. От него пахло бальзамом и кожей.
– Перебить этих птиц! – прошипел Ксерий.
– Прямо сейчас, Бог Людей?
Император вместо ответа схватил алый плащ Гаэнкельти, который тот в соответствии с нансурскими обычаями носил переброшенным через левое плечо и пристегнутым к правому бедру. Ксерий вытер плащом птичий помет со щеки и пальцев.
Одна из птиц осквернила его… Что это может значить? Он рискует всем! Всем!
– Лучники! – скомандовал Гаэнкельти – на верхних галереях стояли эотские стрелки. – Перебить птиц!
Короткая пауза, потом звон невидимых тетив.
– Умрите! – взревел Ксерий. – Неблагодарные предатели!
Невзирая на гнев, он не мог сдержать улыбку, глядя, как Кальмемунис и его посольство теснятся, пытаясь увернуться от падающих стрел. Стрелы со звоном сыпались на пол по всему императорскому аудиенц-залу. Большинство лучников промахнулись, но некоторые стрелы падали медленно, кружась, точно кленовые семена, неся с собой маленькие растрепанные тельца. Вскоре пол оказался усеян убитыми воробьями. Некоторые были уже мертвы, другие трепыхались, точно рыбы, пронзенные острогой.
Наконец стрельба закончилась. Воцарившуюся тишину нарушало лишь хлопанье крылышек.
Один пронзенный стрелой воробей шлепнулся прямо на ступени трона посередине между императором и палатином Канампуреи. Повинуясь внезапной прихоти, Ксерий вскочил с трона и сбежал по ступеням. Он наклонился, подхватил стрелу и дергающееся на ней послание. Пристально взглянул на трепыхающуюся в предсмертных судорогах птицу. «Ты ли это, мелкий? Кто велел тебе это сделать? Кто?»
Ведь простая птица ни за что бы не посмела оскорбить императора!
Он поднял взгляд на Кальмемуниса – и его посетила еще одна прихоть, куда более мрачная. Держа перед собой стрелу с умирающим воробьем, он приблизился к ошеломленному палатину.
– Примите это в знак моего уважения, – спокойно сказал Ксерий.
Обе стороны обменялись оскорблениями и взаимными упреками, затем Кальмемунис, Ксинем и их эскорт стремительно удалились из зала, а Ксерий с бешено колотящимся сердцем остался.
Он почесал щеку, все еще зудящую от воспоминания о птичьем помете. Щурясь против солнца, посмотрел на трон, на силуэты своих придворных, блестящие в лучах заката. Смутно услышал, как его главный сенешаль, Нгарау, велит принести теплой воды. Императору следовало очиститься.
– Что это означает? – тупо спросил Ксерий.
– Ничего, о Бог Людей, – ответил Скеаос. – Мы так и рассчитывали, что они сперва отвергнут договор. Как и все плоды, наш план требует времени, чтобы созреть.
«Наш план, Скеаос? Ты имеешь в виду – мой план?»
Он попытался взглянуть на зарвавшегося глупца сверху вниз, но солнце мешало.
– Я говорю не с тобой и не о договоре, старый осел!
И, чтобы подчеркнуть свои слова, пинком опрокинул бронзовый пюпитр. Договор поболтался в воздухе, точно маятник, и соскользнул на пол. Потом император ткнул пальцем в сторону нанизанного на стрелу воробья, который валялся у его ног.
– Что означает вот это?
– Это сулит удачу, – откликнулся Аритмей, его любимый авгур и астролог. – Среди низших каст быть… обделанным птицей – знак удачи и повод для большого празднества.
Ксерий хотел рассмеяться, но не мог.
– Это потому, что быть обделанным птицей – единственная удача, на какую они могут надеяться, не так ли?
– И тем не менее, о Бог Людей, в этом веровании есть глубокая мудрость. Люди верят, что мелкие несчастья, подобные этому, предвещают добрые события. Триумф всегда должен сопровождаться какой-нибудь символической неурядицей, дабы мы не забывали о собственной слабости.
Щека отчаянно чесалась, как бы подтверждая справедливость слов авгура. Это было предзнаменование! И к тому же доброе предзнаменование. Он так и почувствовал!
«Меня снова коснулись боги!»
Император, внезапно оживившись, поднялся на возвышение и принялся жадно слушать Аритмея: тот рассуждал о том, что это событие соответствует расположению звезды Ксерия, которая как раз вступила в круг Ананке, Блудницы-Судьбы, и теперь находится на двух благоприятных осях по отношению к Гвоздю Небес.
– Великолепное сочетание! – восклицал пузатый авгур. – Воистину великолепное!
Вместо того чтобы вновь занять свое место на престоле, Ксерий прошел мимо него, жестом пригласив Аритмея следовать за собой. Ведя небольшую толпу чиновников, он миновал две массивные колонны из розового мрамора, обозначающие линию отсутствующей стены, и вышел на примыкающую террасу.
Внизу под заходящим солнцем распростерся Момемн, подобный огромной бледной фреске. Императорский дворец, Андиаминские Высоты, лежал у самого моря, так что Ксерий мог при желании окинуть взглядом весь лабиринт улочек Момемна, просто повернув голову: на севере – квадратные башенки эотских казарм, на западе, прямо напротив – просторные бульвары и величественные здания храмового комплекса Кмираль, на юге – кишащий народом бедлам гавани, раскинувшейся вдоль устья реки Фай.
Не переставая слушать Аритмея, император смотрел за далекие стены туда, где простирались пригородные сады и поля, выбеленные брюхом солнца. Там, точно плесень на хлебе, расползались и грудились шатры и палатки Священного воинства. Пока их еще немного, но Ксерий понимал, что не пройдет и нескольких месяцев, как эта плесень расползется до самого горизонта.
– Но Священная война, Аритмей… Означает ли все это, что Священная война будет моей?
Императорский авгур сцепил внушительные пальцы и потряс брылями в знак согласия.
– Однако пути судьбы узки, о Бог Людей. Нам так много предстоит сделать!
Ксерий был так поглощен вердиктом авгура и его предписаниями, включающими подробные инструкции относительно жертвоприношения десяти быков, что поначалу даже не заметил появления своей матушки. Но внезапно обнаружил, что она здесь – узкая тень, возникшая из-за спины, легко узнаваемая, точно сама смерть.
– Ну что ж, Аритмей, готовь жертвы, – повелел он. – На сегодня достаточно.
Авгур уже собирался удалиться, когда Ксерий заметил рабов, несущих таз с водой, о которой распорядился сенешаль.
– Аритмей!
– Что угодно Богу Людей?
– Моя щека… следует ли мне омыть ее?
Авгур смешно замахал руками.
– Что вы, что вы! Разумеется, нет, о Бог Людей! Важно обождать хотя бы три дня. Это принципиально!
Ксерию тотчас пришло в голову еще несколько вопросов, но его мать была уже рядом. За ней, переваливаясь с боку на бок, тащился ее жирный евнух. Императрица же двигалась с непринужденной грацией пятнадцатилетней девственницы, невзирая на свой седьмой десяток старой шлюхи. Шурша голубой кисеей и шелком, она повернулась к императору в профиль, взирая с высоты на город, как он сам за несколько секунд до того. Чешуйки ее нефритового головного убора сверкнули в лучах заката.
– Сын, который, разинув рот, внимает словам бестолкового, слюнявого идиота! – сухо сказала она. – Как это согревает сердце матери!
Он почувствовал в ее поведении нечто странное – нечто… сдерживаемое. Но, с другой стороны, в последнее время в его присутствии все почему-то чувствовали себя не в своей тарелке – несомненно, оттого, что теперь, когда две ветви его великого плана приведены в действие, люди наконец-то заметили живущую в нем божественность.
– Времена нынче сложные, матушка. Опасно не задумываться о будущем.
Она обернулась и смерила его взглядом кокетливым и одновременно каким-то мужским. Солнечный свет подчеркивал ее морщины и отбрасывал на щеку длинную тень носа. Ксерий всегда думал, что старики уродливы, как телом, так и душой. Возраст навеки преображает надежду в сожаление. То, что в юных глазах было мужеством и честолюбием, в старческих превращается в бессилие и алчность.
«Я нахожу вас отвратительной, матушка! Ваш облик и ваше поведение».
Когда-то его матушка славилась красотой. Пока еще жив был отец, она считалась самым прославленным сокровищем империи. Икурей Истрийя, императрица нансурская, чьим приданым стало сожжение императорского гарема.
– Я наблюдала за твоей встречей с Кальмемунисом, – мягко произнесла она. – Ужасающе. Все, как я вам говорила, а, мой богоравный сын?
Она улыбнулась – и косметика у нее на лице пошла мелкими трещинами. Ксерия охватило страстное желание поцеловать эти губы.
– Видимо, да, матушка…
– Так отчего же вы упорствуете в этом сумасбродстве?
И вот эта последняя странная выходка! Его мать спорит против доводов разума!
– В сумасбродстве, матушка? Договор позволит восстановить империю!
– Но если тебе не удалось уговорить его подписать даже такого глупца, как Кальмемунис, на что ты вообще надеешься, а? Нет, Ксерий, для империи будет лучше всего, если ты поддержишь Священную войну.
– Матушка, неужели этот Майтанет и вас зачаровал? Разве можно зачаровать ведьму? Как, чем?
Смех.
– Обещанием уничтожить ее врагов, чем же еще!
– Но ведь ваши враги – это весь мир, матушка! Или я ошибаюсь?
– Любому человеку враги – весь мир, Ксерий. Не забывайте об этом, будьте так любезны.
Император краем глаза увидел, как к Скеаосу подошел один из гвардейцев и прошептал что-то ему на ухо. Авгуры не раз говорили императору, что гармония – это музыка. Гармония требует чутко отзываться на все, происходящее вокруг. Ксерий был из тех, кому не обязательно смотреть, чтобы видеть, что происходит. Его подозрительность была отточена до предела.
Старый советник кивнул, мельком взглянул на императора. Глаза у советника были встревоженные.
«Не строят ли они заговор? Может, это предательство?» Ксерий отмахнулся от этой мысли – она приходила на ум слишком часто, чтобы ей доверять.
Будто догадавшись о причине его рассеянности, Истрийя обернулась к старому советнику.
– А ты что скажешь, а, Скеаос? Что ты скажешь о ребяческой жадности моего сына?
– Жадности?! – вскричал Ксерий. Ну зачем, зачем она его так провоцирует? – Ребяческой?!
– А какой же еще? Вы расточаете дары Блудницы. Сперва судьба дарует вам этого Майтанета, а вы, вопреки моим советам, пытаетесь его убить. Для чего? Потому что он – не ваш! Потом она предоставляет вам Священную войну, молот, которым можно сокрушить врага нашего рода! Но она не ваша – и вы пытаетесь погубить и ее тоже. Это ребяческая истерика, а не интриги многомудрого императора.
– Поверьте, матушка, я стремлюсь не погубить Священную войну, но приобрести ее! Заморские псы подпишут мой договор!
– Да, подпишут – вашей кровью! Или вы забыли, что бывает, когда пустое брюхо объединяется с фанатичной душой? Это воинственные люди, Ксерий! Люди, опьяненные собственной верой. Люди, которые, столкнувшись с оскорблением, действуют. Или вы и впрямь ожидаете, что они стерпят ваше вымогательство? Вы рискуете империей, Ксерий!
Рискует империей? Отнюдь. На северо-западе империи лишь немногие нансурцы осмеливались жить в виду гор – так страшились они скюльвендов, – а на юге все «старые провинции», принадлежавшие Нансурии в те дни, когда она пребывала в расцвете сил и величия, ныне томились в рабстве у язычников-кианцев. В завоеванных ею землях ныне грохотали барабаны фаним, созывая людей на поклонение Фану, лжепророку. И крепость Асгилиох, которую древние киранейцы возвели для защиты от Шайгека, ныне снова сделалась пограничной. Он рискует не империей, а лишь видимостью империи. Империя – выигрыш, а не заклад.
– Ваш сын, по счастью, не столь слабоумен, матушка. Люди Бивня голодать не будут. Они станут получать пищу от моих щедрот – но не более чем на день вперед. Я не намерен отказывать им в пропитании, необходимом для того, чтобы выжить, – я всего лишь не дам им припасов, необходимых для похода.
– А как насчет Майтанета? Что, если он повелит вам предоставить им эти припасы?
Согласно древнему уложению, в делах Священной войны императору надлежало повиноваться шрайе. Ксерий был обязан обеспечивать Священное воинство под страхом отлучения.
– Ах, матушка, но вы же видите, что он этого сделать не может! Ему не хуже нашего известно, что эти Люди Бивня – глупцы, и им кажется, будто сам Господь устроил так, что язычники будут повержены. Если я предоставлю Кальмемунису все, чего он требует, не пройдет и двух недель, как он двинется в поход, будучи уверен, что сумеет разгромить фаним с помощью одного своего вассального войска. Майтанет, разумеется, станет изображать возмущение, но втайне он будет мне благодарен, зная, что это дает Священному воинству время собрать силы. А иначе отчего бы он повелел войскам собираться под Момемном, а не под Сумной? Уж не затем, чтобы облегчить мою казну! Он наперед знал, как я поступлю.
Императрица ответила не сразу, окинув его одобрительным взглядом прищуренных глаз. Кому, как не этой змеиной душе, было оценить тонкость подобного маневра!
– Но значит ли это, что вы играете Майтанетом, или Майтанет играет вами?
Ксерий мог теперь признать, что в предыдущие месяцы недооценивал нового шрайю. Но больше он этого демона недооценивать не станет.
Ксерий сознавал, что Майтанет понимает: Нансурия обречена. Последние полтораста лет все подданные Нансурии, которые знали достаточно много и были достаточно близки к власти, непрерывно ожидали катастрофы: вестей о том, что племена скюльвендов объединились, как встарь, и неудержимо несутся к побережью. Именно так пали киранейцы две тысячи лет тому назад, а еще через тысячу лет – Кенейская империя. И таким же образом падет и Нансурия – Ксерий был в этом уверен. Но что всерьез ужасало его, так это перспектива неизбежного конца в сочетании с Кианом, языческой страной, которая набирала мощь по мере того, как нансурцы угасали. После того как уйдут скюльвенды – а они уйдут, скюльвенды всегда уходили, – кто помешает кианским язычникам стереть с лица земли замутившуюся кровь киранейцев, вырвать Три Сердца Божиих: Сумну, Тысячу Храмов и Бивень?
Да, этот шрайя хитер. Ксерий уже не жалел, что подосланные им убийцы потерпели неудачу. Майтанет дал ему молот, коему нет равных: Священную войну!
– Нашего нового шрайю, – сказал он, – сильно переоценивают.
«Пусть себе думает, что это он играет мною».
– Но для чего вам это, Ксерий? Предположим даже, предводители Священного воинства пойдут на то, чтобы удовлетворить ваши требования. Но не думаете же вы, что они станут проливать свою кровь, чтобы вознести солнце империи? Даже если кто-то и подпишет ваш договор, он все равно не имеет смысла.
– Имеет, матушка. Даже если они нарушат свои клятвы, договор все равно имеет смысл.
– Но почему, Ксерий? Для чего вам этот безумный риск?
– Ну же, матушка! Неужели вы настолько постарели?
На миг он испытал непривычное озарение – как все это должно выглядеть с ее точки зрения: меркантильное и оттого из ряда вон выходящее требование, чтобы любой военачальник, собирающийся участвовать в Священной войне, подписал его договор; самая могучая армия, какую нансурцы смогли собрать в этом поколении, отправлена не против язычников-кианцев, но против куда более древнего и непредсказуемого врага, скюльвендов. Как должны ее раздражать хотя бы два этих факта! В таких тонких планах, как его, логика никогда не лежит на поверхности.
Ксерий был не настолько глуп, чтобы полагать, будто он равен своим предкам мощью рук либо силой духа. Нет, Икурей Ксерий III не был глупцом. Нынешний век – иной, и иные силы призваны участвовать в событиях. Великие люди дня сегодняшнего обретают оружие в других людях и в точных, тонких расчетах событий. Ксерий теперь обладал и тем, и другим: его молодой да ранний племянник Конфас и Священная война безумного шрайи. Эти два орудия помогут ему отвоевать прежнюю империю.
– В чем же состоит ваш план, Ксерий? Вы должны мне все рассказать!
– Мучительно, не правда ли, матушка: стоять у самого сердца империи и быть глухой к его биению – когда ты всю жизнь играла на нем, точно на барабане?
Но вместо вспышки ярости она внезапно раскрыла глаза – на нее снизошло откровение.
– Договор – всего лишь повод! – ахнула она. – То, что должно спасти вас от отлучения, когда вы…
– Что – «когда я», матушка? – Ксерий нервно огляделся: их окружала небольшая толпа. Место было неподходящее для подобной беседы.
– Так вот почему вы отправили моего внука на смерть! – воскликнула она.
Ах, вот в чем истинная причина ее мятежного вмешательства! Ее любимый внучек, бедняжка Конфас, который в этот самый миг бродит с войсками где-то по степям Джиюнати, разыскивая ужасных скюльвендов. Это была Истрийя, которую Ксерий знал – и презирал: лишенная религиозных чувств, но одержимая мыслями о своем потомстве и судьбах дома Икуреев.
«Конфасу предстояло возродить Империю, верно, матушка? Меня ты не считала способным на подобные подвиги, так, старая сука?»
– Вы зарываетесь, Ксерий! Вы замахиваетесь на слишком многое!
– А-а, а я было на миг решил, будто вы поняли.
Он произнес это с небрежной уверенностью, но в глубине души во многом верил ей – верил настолько, что ему теперь требовалась добрая кварта неразбавленного вина, чтобы наконец уснуть. А тем более сегодня, после происшествия с воробьями…
– Я понимаю достаточно! – отрезала Истрийя. – Ваши воды не настолько глубоки, чтобы старая женщина не могла достать до дна, Ксерий. Вы надеетесь вытребовать подписи под своим договором не потому, что рассчитываете, будто кто-то из Людей Бивня и впрямь расстанется со своими завоеваниями, а потому, что собираетесь потом объявить войну им. При наличии договора вам не будет грозить отлучение, если вы завоюете мелкие, малонаселенные графства, которые наверняка возникнут после окончания Священной войны. Именно поэтому вы и отправили Конфаса на вашу так называемую карательную экспедицию против скюльвендов. Ваш план требует сил, которые вы собрать не сможете, пока вам приходится охранять северные границы.
Его нутро скрутило от страха.
– Что, – злобно шипела она, – обдумывать свои планы во мраке собственной души – это одно дело, а слышать о них из чужих уст – совсем другое, верно, глупенький мальчик? Все равно что слушать, как пересмешник-попугай копирует твой голос. Тебе теперь это не кажется глупым, Ксерий? Не кажется безумным?
– Нет, матушка, – ответил он, сумев напустить на себя уверенный вид. – Всего лишь отважным.
– Отважным?! – возопила она так, будто это слово привело ее в бешенство. – Клянусь богами, как мне жаль, что я не удавила тебя в колыбели! Что за дурака я родила! Ты нас погубил, Ксерий! Разве ты не видишь? Никто, ни один верховный король киранейцев, ни один воплощенный император кенейцев ни разу не сумел одолеть скюльвендов в их собственных землях! Это Народ Войны, Ксерий! Конфас теперь покойник! Цвет твоего войска погиб! Ксерий! Ксерий!!! Ты навлек погибель на всех нас!
– Нет, матушка, нет! Конфас заверил меня, что справится с ними. Он изучил скюльвендов, как никто другой. Он знает все их слабости!
– Ксерий… Бедный мой дурачок, ну как же ты не видишь, что Конфас еще дитя? Блестящий, бесстрашный, прекрасный как бог, но все равно, он ребенок!..
Она схватилась за щеки и принялась раздирать себе лицо ногтями.
– Ты убил моего мальчика! – взвыла она.
Ее рассуждения – а быть может, ее ужас – водопадом нахлынули на него. В панике Ксерий оглядел прочих присутствующих, увидел, что страх его матери отразился на всех лицах, и осознал, что страх этот появился уже давно. Они страшились не Икурея Ксерия III, а того, что он натворил!
«Неужели я погубил все?»
Он пошатнулся. Костлявые руки подхватили его, помогли удержаться на ногах. Скеаос. Скеаос! Он понимает, что сделал Ксерий. Он прозревал величие! Славу!
Ксерий стремительно развернулся, схватил Скеаоса за красиво уложенные складки одеяния и встряхнул так сильно, что знак советника, золотое око с ониксовым зрачком, отлетел и со звоном покатился по полу.
– Скажи мне, что ты видишь! – потребовал Ксерий. – Скажи!
Старик подхватил свое одеяние, чтобы не дать ему упасть, и послушно потупил глаза.
– В-вы поставили на кон все, о Бог Людей. Только после того, как выпадут кости, можно будет узнать, что произойдет.
Да! Вот оно!
«Только после того, как выпадут кости…»
Из глаз императора хлынули слезы. Он схватил советника за щеки, мимоходом удивившись тому, какая у него грубая кожа. Мать не сказала ему ничего нового. Он с самого начала знал, как много поставлено на кон. Сколько часов провел он наедине с Конфасом, строя планы! Сколько раз приходилось ему дивиться военному дарованию племянника! Никогда прежде не было у Империи такого главнокомандующего, как Икурей Конфас. Никогда!
«Он возьмет верх над скюльвендами. Он посрамит Народ Войны!» Теперь Ксерию казалось, будто он знает это наперед с немыслимой уверенностью.
«Моя звезда входит в Блудницу, привязанная двойным предзнаменованием к Гвоздю Небес… Меня обделала птица!»
Император уронил руки на плечи Скеаоса и был поражен великодушием своего поступка. «Как он, должно быть, любит меня!» Он обвел взглядом Гаэнкельти, Нгарау и прочих, и внезапно причина их сомнений и страхов сделалась ему ясна, как никогда. Он обернулся к своей матери, которая теперь упала на колени.
– Вы – все вы, – вам кажется, будто вы видите перед собой человека, который сделал безумную ставку. Но люди слабы, матушка. Люди ненадежны.
Императрица уставилась на него. Сажа, которой были подведены ее глаза, размазалась от слез.
– А разве императоры – не люди, Ксерий?
– Жрецы, авгуры, философы – все учат нас, что видимое взору – не более чем дым. Человек, которым я являюсь, – всего лишь дым, матушка. Сын, которого вы родили на свет, – всего лишь моя маска, еще одно обличье, которое я принял посреди этого утомительного буйства крови и семени, что вы зовете жизнью. На самом же деле я – то, чем вы обещали мне, что я когда-нибудь стану! Император. Божественный. Не дым, но пламя!
Услышав это, Гаэнкельти пал на колени. После краткого колебания его примеру последовали и остальные. Но Истрийя ухватилась за руку своего евнуха и поднялась на ноги, не сводя с Ксерия пристального взгляда.
– А если Ксерий погибнет в этом дыму, а, Ксерий? Если из дыма появятся скюльвенды и потушат это твое «пламя» – что тогда?
Он изо всех сил постарался взять себя в руки.
– Ваш конец близок, и вы цепляетесь за дым, оттого что боитесь, что, кроме дыма, на самом деле ничего нет. Вы боитесь, матушка, оттого что вы стары, а ничто не ослепляет, не сбивает с толку сильнее страха.
Истрийя посмотрела на него свысока.
– Мои годы – это мое личное дело. Я не нуждаюсь в том, чтобы всякие глупцы напоминали мне о моем возрасте.
– Ну конечно. Полагаю, ваши груди и так не дают вам забыть о нем.
Истрийя завизжала и набросилась на него, как бывало в детстве. Но великан-евнух, Писатул, удержал императрицу, перехватив ее запястья своими ручищами, и покачал бритой башкой в испуганном ошеломлении.
– Надо было тебя убить! – верещала императрица. – Придушить твоей собственной пуповиной!
Ксерия ни с того ни с сего разобрал смех. Трусливая старуха! Впервые в жизни она казалась ему обыкновенной бабой, не имеющей ничего общего с обычно присущим ей образом неукротимой и всеведущей властительницы. Его мать выглядела попросту жалко! Ради этого, пожалуй, стоило лишиться империи!
– Уведи императрицу в ее покои, – велел Ксерий великану. – И распорядись, чтобы ее осмотрели мои врачи.
Евнух на руках унес с террасы шипящую и вырывающуюся императрицу. Ее пронзительные вопли затерялись в коридорах огромных Андиаминских Высот.
Роскошные краски заката потускнели, сменившись бледными сумерками. Солнце, облаченное в пурпурную мантию облаков, наполовину село. Несколько секунд Ксерий просто стоял, тяжело дыша, ломая пальцы, чтобы успокоить бившую его дрожь. Придворные боязливо наблюдали за ним краем глаза. Стадо!
Наконец Гаэнкельти, более откровенный, чем прочие, благодаря своему норсирайскому происхождению, нарушил молчание:
– Бог Людей, могу ли я спросить?
Ксерий нетерпеливо махнул рукой в знак согласия.
– Императрица, Бог Людей… То, что она говорила…
– Ее страхи не лишены оснований, Гаэнкельти. Она просто высказала ту правду, что прячется во всех наших сердцах.
– Но она угрожала убить вас!
Ксерий с размаху ударил капитана по лицу. Белокурый воин на миг стиснул кулаки, но тут же разжал их и яростно уставился в ноги Ксерию.
– Прошу прощения, Бог Людей. Я просто опасался за…
– Нечего опасаться, – перебил Ксерий. – Императрица стареет, Гаэнкельти. Ход времени унес ее далеко от берега. Она попросту утратила ориентацию.
Гаэнкельти рухнул наземь и крепко поцеловал правое колено Ксерия.
– Довольно! – сказал Ксерий, поднимая капитана на ноги. Он на миг задержал пальцы на роскошных голубых татуировках, оплетающих предплечья воина. Глаза у него горели. Голова гудела. Но чувствовал он себя на удивление спокойно.
Он обернулся к Скеаосу.
– Кто-то принес тебе послание, старый друг. Что это было, вести о Конфасе?
Безумный вопрос, но на удивление тривиальный, если задаешь его, когда нечем дышать.
Советник ответил не сразу. У императора вновь затряслись руки.
«Молю тебя, Сейен! Прошу тебя!»
– Нет, о Бог Людей.
Головокружительное облегчение. Ксерий едва не пошатнулся снова.
– Нет? А что же тогда?
– Фаним прислали своего эмиссара в ответ на вашу просьбу о переговорах.
– Хорошо… Очень хорошо!
– Но это не простой эмиссар, Бог Людей.
Скеаос облизнул свои тонкие старческие губы.
– Это кишаурим. Фаним прислали кишаурима.
Солнце село, и, казалось, всякая надежда угасла вместе с ним.
В тесном дворике, который Гаэнкельти выбрал для встречи, точно лохмотья на ветру, трепалось клочьями пламя факелов. Окруженный карликовыми вишнями и плакучими остролистами, Ксерий крепко стиснул свою хору, так, что захрустели костяшки пальцев. Он обводил взглядом мрак примыкающих к дворику галерей, бессознательно подсчитывая своих людей, еле видных во мраке. Обернулся к тощему колдуну, стоявшему по правую руку, Кемемкетри, великому магистру его Имперского Сайка.
– Тебе этого достаточно?
– Более чем достаточно, – негодующим тоном отозвался Кемемкетри.
– Не забывайтесь, великий магистр! – одернул его Скеаос, стоявший по левую руку от Ксерия. – Император задал вам вопрос!
Кемемкетри напряженно, словно бы нехотя склонил голову. В его больших влажных глазах отражались двойные языки пламени.
– Нас здесь трое, о Бог Людей, и дюжина арбалетчиков, все при хорах.
Ксерий поморщился.
– Всего трое? То есть ты и еще двое?
– Тут уж ничего не поделаешь, о Бог Людей.
– Разумеется.
Ксерий подумал о хоре в своей правой руке. Он легко мог унизить надменного мага одним лишь прикосновением, но тогда их останется только двое. Как он презирал и ненавидел колдунов! Почти так же, как необходимость пользоваться их услугами.
– Идут! – шепнул Скеаос.
Ксерий стиснул хору еще сильнее, вырезанные на ней письмена обожгли ему ладонь.
Во двор вступили два эотских гвардейца, вооруженные не столько мечами, сколько лампами. Они встали по обе стороны бронзовых дверей, и между ними появился Гаэнкельти, все еще не снявший церемониального доспеха, а следом за Гаэнкельти – человек, закутанный в черное холщовое одеяние с капюшоном. Капитан подвел посланца к нужному месту – туда, где смыкались и пересекались круги света от четырех факелов. Несмотря на яркий свет, Ксерию были видны лишь губы посланца да левая щека, наполовину закрытая капюшоном.
Кишаурим… Для нансурцев не было слова ненавистнее – разве что скюльвенды. Нансурских детей – даже детей императора – воспитывали на страшных сказках о языческих колдунах-жрецах, об их развратных обрядах и бесконечном могуществе. Само это слово пробуждало ужас в душе нансурца.
Ксерий попытался перевести дыхание. «Зачем они прислали кишаурима? Чтобы убить меня?»
Посланец откинул капюшон, расправив его по плечам. Потом отпустил руки – и черный балахон упал наземь, открывая взору длинную шафрановую рясу. Выбритая голова была бледной – ужасающе бледной, – а самой приметной чертой лица были пустые черные глазницы. Безглазые лица всегда пугали Ксерия: они напоминали о черепе, скрывающемся за каждым живым человеческим лицом, – но сознание того, что человек этот, несмотря ни на что, все же способен видеть, болезненно сдавило горло. Ксерий сглотнул – не помогло. Как и рассказывали ему наставники в детстве, вокруг шеи кишаурима обвилась змея – шайгекский соляной аспид, черный, блестящий, словно намазанный маслом. Мелькающее жало и глазки, заменявшие жрецу его собственные глаза, покачивались рядом с его правым ухом. Незрячие провалы уставились прямо на Ксерия, в то время как змеиная головка ворочалась из стороны в сторону, медленно озирая дворик, методично пробуя на вкус воздух.
– Ты его видишь, Кемемкетри? – прошипел еле слышно Ксерий. – Ты видишь знак его колдовства?
– Я ничего не вижу, – откликнулся великий магистр. Его голос был напряженным: он боялся, что его услышат.
Глазки змеи на миг задержались на темных галереях, обрамлявших дворик, будто оценивали опасность, таящуюся во мраке. А потом змея, точно рулевое весло на хорошо смазанной уключине, плавно развернулась и уставилась на Ксерия.
– Я – Маллахет, – сказал кишаурим на безупречном шейском, – приемный сын Кисмы из племени Индара-Кишаури.
– Ты – Маллахет?! – воскликнул Кемемкетри.
Очередное нарушение этикета: Ксерий не давал ему дозволения заговорить.
– А ты – Кемемкетри.
Безглазое лицо склонилось, но голова змеи застыла неподвижно.
– Встреча со старым врагом – большая честь для меня.
Ксерий ощутил, как напрягся великий магистр.
– Ваше величество, – чуть слышно прошептал Кемемкетри, – вам необходимо уйти! Немедленно! Если это и впрямь Маллахет, вам грозит серьезная опасность. Не только вам, но и всем нам!
Маллахет… Ксерий уже слышал это имя прежде, на одном из совещаний Скеаоса. Тот, чьи руки в шрамах, как у скюльвенда…
– Так значит, троих недостаточно? – отозвался Ксерий, почему-то ободренный страхом своего великого магистра.
– Среди кишаурим Маллахет – второй после Сеоакти! И то лишь потому, что закон их пророка запрещает не кианцу занимать должность ересиарха. Сами кишаурим страшатся его могущества!
– Великий магистр прав, о Бог Людей, – вполголоса добавил Скеаос. – Вам немедленно нужно удалиться. Позвольте мне вести переговоры вместо вас…
Но Ксерий не обратил внимания на их речи. Как они могут быть столь малодушны, когда сами боги хранят эту их встречу?
– Приятно познакомиться, Маллахет, – сказал он, сам удивляясь, как ровно звучит его голос.
После краткого молчания Гаэнкельти рявкнул:
– Вы находитесь в присутствии Икурея Ксерия III, императора нансурцев! Преклоните колени, Маллахет.
Кишаурим повел пальцем, и аспид у него на шее насмешливо качнулся в такт.
– Фаним не преклоняют колен ни перед кем, кроме Единого, Бога-в-Одиночестве.
Гаэнкельти, то ли машинально, то ли из невежества, замахнулся кулаком, собираясь ударить посланца. Ксерий успел остановить его, вытянув руку.
– Для такого случая мы, пожалуй, отбросим придворный этикет, капитан, – промолвил он. – Язычники и так скоро склонятся предо мной.
Он накрыл кулак, сжимавший хору, ладонью другой руки, повинуясь бессознательному стремлению скрыть хору от глаз змеи.
– Ты пришел, чтобы вести переговоры? – спросил он у кишаурима.
– Нет.
Кемемкетри процедил сквозь зубы казарменное ругательство.
– Зачем же ты пришел?
– Я пришел, император, чтобы вы могли вести переговоры с другим.
Ксерий удивленно моргнул.
– С кем?
На миг показалось, будто со лба кишаурима сверкнул сам Гвоздь Небес. Потом из тьмы галерей послышались крики, и Ксерий вскинул руки, пытаясь защититься.
Кемемкетри забормотал что-то невнятное, настолько невнятное, что голова кружилась. Вокруг них взметнулся шар, состоящий из призрачных языков синего пламени.
Ничего не случилось. Кишаурим стоял так же неподвижно, как прежде. Глаза аспида сверкали, точно раскаленные уголья.
И тут Скеаос ахнул:
– Его лицо!
Поверх подобного черепу лица Маллахета, словно прозрачная маска, возникло иное лицо: седовласый кианский воин, чьи ястребиные черты все еще хранили отпечаток пустыни. Из пустых глазниц кишаурима на императора оценивающе уставились живые глаза, а с подбородка свисала полупризрачная козлиная бородка, заплетенная по обычаю кианской знати.
– Скаур! – сказал Ксерий.
Он никогда прежде не встречал этого человека, но каким-то образом понял, что видит перед собой сапатишаха, правителя Шайгека, подлого язычника, чьи нападения южные колонны отражали уже более четырех десятилетий.
Призрачные губы зашевелились, но все, что услышал Ксерий, – это далекий голос, произносящий незнакомые слова с певучей кианской интонацией. Потом настоящие губы под ними тоже открылись:
– Ты угадал верно, Икурей. Тебя я знаю в лицо по вашим монетам.
– И в чем же дело? Падираджа прислал говорить со мной одного из своих псов-сапатишахов?
Снова пугающий разрыв в движении лиц и звучании голосов.
– Ты не достоин падираджи, Икурей. Я и в одиночку могу переломить твою империю об колено. Скажи спасибо, что падираджа благочестив и соблюдает условия договоров.
– Теперь, когда шрайей стал Майтанет, все наши договоры подлежат пересмотру, Скаур.
– Тем больше причин у падираджи пренебрегать тобою. Ты сам подлежишь пересмотру.
Скеаос наклонился к уху императора и прошептал:
– Спросите, зачем тогда все это представление, если вы теперь не в счет. Язычники устрашились, о Бог Людей. Это единственная причина, отчего они явились к вам таким образом.
Ксерий улыбнулся, убежденный, что старый советник лишь подтвердил то, что он и так знал.
– Но если это так, для чего тогда все эти из ряда вон выходящие меры, а? Для чего отправлять ко мне посланцем лучшего из лучших?
– Из-за Священной войны, которую собираются развязать против нас ты и твои собратья-идолопоклонники. Отчего же еще?
– И оттого, что вы знаете: Священная война – мое орудие.
Гневное лицо искривилось в улыбке, и до Ксерия донесся далекий смех.
– Ты перехватишь у Майтанета Священную войну, да? Сделаешь из нее огромный рычаг, которым ты перевернешь века поражений? Нам известно о твоих мелких потугах связать идолопоклонников договором. Знаем мы и о войске, которое ты отправил против скюльвендов. Дурацкие уловки – все до единой.
– Конфас обещал, что уставит дорогу от степей до моих ног кольями с головами скюльвендов.
– Конфас обречен. Ни у кого не хватит хитрости и мощи на то, чтобы одолеть скюльвендов. Даже у твоего племянника. Твое войско и твой наследник погибли, император. Падаль. Если бы на твоих берегах не собралось такое количество айнрити, я бы прямо сейчас отправился к тебе и заставил вкусить моего меча.
Ксерий сильнее сжал хору, чтобы сдержать дрожь. Ему представился Конфас, истекающий кровью у ног какого-нибудь дикого разбойника-скюльвенда. Зрелище было ужасным, но император помимо своей воли испытал наслаждение. «Тогда у матушки останусь только я…»
Снова Скеаос шепчет на ухо.
– Он лжет, чтобы запугать вас. Мы только сегодня утром получили вести от Конфаса, и все было в порядке. Не забывайте, о Бог Людей, не прошло и восьми лет, как скюльвенды наголову разбили самих кианцев. Скаур потерял в том походе трех сыновей, включая старшего, Хасджиннета. Постарайтесь раздразнить его, Ксерий! В гневе люди часто совершают ошибки.
Но он, разумеется, уже думал об этом.
– Ты льстишь себе, Скаур, если ты думаешь, будто Конфас так же глуп, как Хасджиннет.
Нематериальные глаза поверх пустых глазниц моргнули.
– Битва при Зиркирте была для нас большим горем, это верно. Но скоро ты и сам испытаешь подобное. Ты пытаешься уязвить меня, Икурей, но на самом деле лишь пророчишь собственное падение.
– Нансурия несла и более тяжкие потери – и тем не менее выжила! – ответил Ксерий.
«Но Конфас не может потерпеть поражение! Знамения!»
– Ну ладно, ладно, Икурей. Так и быть, соглашусь. Бог-в-Одиночестве знает: вы, нансурцы, народ упрямый. Я, пожалуй, даже соглашусь, что Конфас может одержать победу там, где мой сын проиграл. Не стану недооценивать этого факира. Он ведь провел четыре года у меня в заложниках, не забывай! И тем не менее все это не сделает Священную войну Майтанета твоим орудием. Тебе нечем поразить нас.
– Есть чем, Скаур. Люди Бивня не ведают о твоем народе ничего – еще меньше, чем Майтанет. Когда они поймут, что воюют не только против тебя, но и против твоих кишаурим, их военачальники подпишут мой договор. Для Священной войны нужна школа, а у меня эта школа как раз имеется.
Бесплотные губы растянулись в улыбке поверх неподвижного рта Маллахета.
Снова странный, далекий голос:
– Хеша? Эйору Сайка? Матанати ескути ках…
– Что? Имперский Сайк? Ты думаешь, твой шрайя уступит тебе Священную войну в обмен на Имперский Сайк? Майтанет, видно, повыдергал все твои глаза в Тысяче Храмов, а? Что ты видишь, Икурей? Видишь ли ты наконец, как быстро утекает песок из-под твоих ног?
– Что ты имеешь в виду?
– Даже нам известно о планах твоего проклятого шрайи больше, чем тебе.
Ксерий покосился на Скеаоса, увидел, что его морщинистый лоб омрачен скорее тревогой, нежели расчетами… Что происходит?
«Скеаос! Что мне говорить? Что он имеет в виду?»
– Что, Икурей, язык проглотил? – насмешливо окликнул его заемный голос Маллахета. – Так вот, на, подавись: Майтанет подписал пакт с Багряными Шпилями! Багряные маги уже готовятся присоединиться к Священному воинству. Школа у Майтанета уже есть, и такая школа, по сравнению с которой твой Имперский Сайк – ничто, как по численности, так и по могуществу. Так что ты уже сброшен со счетов.
– Это невозможно! – воскликнул Скеаос.
Ксерий стремительно развернулся к старому советнику, ошеломленный его дерзостью.
– В чем дело, Икурей? Ты дозволяешь своим псам выть у тебя за столом?
Ксерий понимал, что ему следует разгневаться, но подобная выходка со стороны Скеаоса была… беспрецедентной.
– Да он лжет, Бог Людей! – воскликнул Скеаос. – Это всего лишь уловка язычника, стремящегося добиться уступок…
– Для чего бы им лгать? – перебил Кемемкетри, не желавший упускать случая уесть своего старого врага. – Уж не предполагаешь ли ты, будто язычники хотят, чтобы мы руководили Священной войной? Или ты думаешь, что они предпочтут вести переговоры с Майтанетом?
Они что, забыли о том, что здесь их император?! Они говорят так, будто он – всего лишь фикция, сделавшаяся бесполезной! «Они полагают, будто я не имею значения?!»
– Нет! – возразил Скеаос. – Они знают, что Священная война – наша, но хотят, чтобы мы думали, будто это не так!
Внутри Ксерия разворачивалась холодная ярость. Ох, и крику будет сегодня вечером!
Но тут оба либо опомнились, либо почуяли, что Ксерий не в духе, и внезапно умолкли. Пару лет тому назад ко двору приезжал зеумец, который развлекал императора дрессированными тиграми. Потом Ксерий спросил, как ему удается управлять такими свирепыми зверями с помощью одного только взгляда.
– Это потому, – ответил чернокожий гигант, – что в моих глазах они видят свое будущее!
– Ты уж прости моих слуг за излишнее рвение, – сказал Ксерий призраку на лице кишаурима. – Я-то их не прощу, можешь мне поверить.
Лицо Скаура на миг исчезло, потом возникло вновь, словно собеседник кивнул, убрав лицо из-под невидимого луча света. Ох, как, должно быть, смеялся над ними этот старый волк! Ксерий словно наяву представил себе, как он будет забавлять падираджу рассказами о раздорах при дворе императора.
– Что ж, я буду их оплакивать, – отозвался сапатишах.
– Побереги слезы для своих сородичей, язычник! Кому бы ни принадлежало руководство Священной войной, тебе все равно конец!
Фаним в самом деле были обречены. Несмотря на то что Кемемкетри проявил вопиющую непочтительность, он говорил правду. Падираджа предпочтет, чтобы Священная война была в его руках. С фанатиками договориться невозможно.
– О-о, сильно сказано! Наконец-то я говорю с императором нансурцев. Тогда ответь мне, Икурей Ксерий III, – что ты можешь предложить теперь, когда оба мы оказались в невыгодном положении?
Ксерий помолчал, поглощенный лихорадочными расчетами. Он всегда соображал лучше всего, когда сердился. В голове крутились возможные варианты. Большинство основывалось на том, что Майтанет дьявольски хитер. Он подумал о Кальмемунисе и его ненависти к кузену, Нерсею Пройасу, наследнику конрийского трона…
И тут он все понял.
– Для Людей Бивня ты и твои люди – не более чем священные жертвы, сапатишах. Они говорят и ведут себя так, словно их победа уже предначертана в писании. Быть может, наступит время, когда они научатся уважать вас не меньше, чем мы.
– Шрай лаксара ках.
– Ты имеешь в виду – бояться.
Теперь все зависело от его племянника, там, далеко на севере. Более чем когда-либо. «Знамения…»
– Я сказал – уважать.
