Кормчий
Желающих переплыть на тот берег Хапи оказалось не так уж много: несколько крестьян с грубыми камышовыми мешками, несколько каменотесов с инструментами да горожане, возвращавшиеся из дальних поездок. Посредине палубы восседал главный кормчий – грузный мужчина средних лет. Кожа у него задубилась на солнце и походила на старую пальмовую кору. Он отдавал приказания сиплым голосом бывалого моряка. Глядя на него, Нефтеруф решил, что кормчий, наверное, плавал и в Та-Нетер, и на остров Иси. А может быть, еще дальше. Куда-нибудь на запад по Великой Зелени.
В темноте трудно было разобрать гребцов. Они, казалось, сидели где-то глубоко, в преисподней. Тяжелое, прерывистое дыхание доносилось снизу. Надсмотрщик над гребцами мерно отбивал такт на барабане, и ладья медленно двигалась к восточному берегу Хапи.
Плату за переезд взимал писец, пристроившийся возле кормчего. Он клевал от усталости носом и приходил в себя после строгого начальственного окрика.
Нефтеруф небрежно подал писцу серебряную пластинку, полагая, что ее вполне достаточно. Скриб не сразу разобрал, что ему всучили, Разглядев получше, он показал пластинку кормчему, молча кивнув Нефтеруфу. Кормчий, которого звали Прэемхабом, подлил рыбьего жиру в светильник. На палубе стало светлее. Буйное пламя высотой в два локтя трепыхалось в темноте. От этого еще мрачнее становилось вокруг.
Прэемхаб подошел к бывшему каторжнику.
– Я тебя знаю, – сказал он.
Нефтеруф даже бровью не повел.
– Ты человек щедрый, – продолжал кормчий, под началом которого работали два молодых человека у рулевого весла. – Такие всегда запоминаются. Но еще больше врезалась в память твоя обезьяна. Где она? И когда ты начнешь снова развлекать добрых людей?
Нефтеруф догадался, что его приняли за какого-то бродячего дрессировщика обезьян. И он сказал:
– Обезьяна моя издохла. Ее мумию захоронил с большими почестями. Скоро пришлют другую обезьяну.
– Неужели же краснозадую?
– Может, и краснозадую.
Кормчий глядел на него с восхищением. На медно-рыжем лице его сияла откровенно детская улыбка. «Мы все как дети, – подумал Нефтеруф, – когда речь заходит о забавах». Этот грубый и невоспитанный моряк мгновенно становился добряком, если обещали его ввести на любопытное зрелище, например, на бой вавилонских петухов или баранов из Ретену. Но, пожалуй, нет на свете ничего забавнее эфиопских обезьян…
– Послушай, – сказал кормчий, не сводя с бывшего каторжника сверкающих глаз, – может, ты возьмешь обратно свое серебро? Мы перевезем тебя задаром.
– Нет, спасибо. Не такой уж я бедный.
– Разумеется, не бедный… Я бы даже сказал, совсем напротив… А скоро ли ты покажешь нам свою обезьяну?
– Очень скоро.
– Если буду нужен – я всегда на переправе. А зовут меня Прэемхаб.
Кормчий отошел к своим и стал шептаться, время от времени кивая в сторону Нефтеруфа. Эти кивки не доставляли особенного удовольствия бывшему каторжнику, хотя он и гнал от себя мрачные мысли. «А вдруг это уловка?» – размышлял Нефтеруф. И на всякий случай приготовился к прыжку в воду: лучше крокодилы, нежели фараоновы подручные!
Он сделал несколько шагов вдоль высокого борта к тому месту, где начиналась зияющая пустота. Тяжелый дух подымался снизу. И не только дух, но и вздохи. Их не мог заглушить даже барабан, отбивавший такты для гребцов. К ударам барабана примешивалось позвякивание цепей. Среди гребцов, должно быть, находились и каторжники. В те мгновенья, когда сильнее разгоралось пламя светильника, можно было различить бледные лица, обрамленные черными бородами. «Азиаты», – сказал про себя Нефтеруф. Он был истым сыном Кеми, преисполненным благородного презрения к азиатам. Но нынче пожалел этих, позвякивавших невольничьими цепями.
Нефтеруф облокотился о борт, посмотрел на воду. Из черной она стала темно-синей – верный знак приближающегося рассвета. Вся жизнь представилась ему в виде этой Хапи, несшей свои воды к Великой Зелени с мрачной решимостью, но безо всякой радости. А разве не таковы годы, прожитые Нефтеруфом? Ну, давай припомним: с малых лет, насколько хватает памяти, – притеснения. Сначала его отец, Аменхотеп Третий, – чтоб ему пусто было! – а затем этот ублюдок. Звериная ненависть к семье Нефтеруфа не давала покоя им обоим. Ненависть или же зависть к богатству, к знатности рода? И то и другое. Амон-Ра тому свидетель! Это они, фараоны, – отец и сын – разжигали ненависть между знатнейшими людьми Кеми. Сколько же пострадало семей из тех, на ком держалась слава Кеми, кто наводил страх на врагов в далекой Азии?
Барабан утих. Кормчий крикнул:
– Сушить весла по левому борту! Грести вполсилы!
Ладья развернулась и поплыла по течению.
– Сушить весла по правому борту!
Барабан снова принялся отбивать такты – неторопливо, с большими интервалами. Великолепные гребцы работали молча, четко, в точности исполняя приказания кормчего. Приближался правый берег Хапи, одетый в камень, украшенный обелисками и небольшими сфинксами. Высокие штандарты его величества встречали ладью точно живые.
Кормчий отдал короткий приказ своим помощникам, а сам приблизился к Нефтеруфу.
– Досточтимый, – проговорил он не без волнения, – я живу в том доме, что левее причала. У входа стоит весло. Это знак. По нему все узнают мой дом. Если ты пожелаешь когда-нибудь навестить меня, мой дом, – холодное пиво и горячие лепешки всегда найдутся для тебя. Все будут рады. Не говоря уж о моей хозяйке – госпоже дома, которая любит забавнейших обезьянок. Говоря по правде, это она таскала меня на все твои уличные представления.
«…Это худо. Женщина лучше разбирается в чертах запомнившегося ей мужчины, нежели этот добродушный кормчий. Не надо без особой нужды попадаться на глаза его жене…»
– Как зовут госпожу твоего дома? – спросил Нефтеруф.
– Таусерт, досточтимый.
– Передай ей, что я высоко ценю ее внимание. Передай, что ей и детям ее желаю высших благ, какие только возможны под синим небом.
– Передам. Непременно. Но мы бездетны. Она очень обрадуется твоим добрым словам. Говорят, что вы – укротители всякого рода зверья – обладаете особым даром.
– Это так, – бесстрастно подтвердил Нефтеруф, думая совсем о другом.
– Мне рассказывал один халдейский купец, что есть на свете люди, которые могут все. Они оживляют убитых и убивают живых своим взглядом, подобно ядовитой стреле.
– Да, это так.
– Смею ли я спросить еще?
– Да, – сказал Нефтеруф, не спуская острых глаз ни с одного из помощников кормчего.
Прэемхаб говорил дрожащим от волнения голосом.
«…Этот страшный с виду моряк на самом деле наивен и чудаковат. Если его госпожа под стать ему – опасаться мне нечего…»
– Досточтимый, – говорил Прэемхаб, – я был на острове Кефтиу и видел там одного подслеповатого, бородатого старика. Он сказал мне: «В моем сердце горит огонь добра и зла. Я могу запустить в любого смертного стрелу добра или стрелу зла». Так сказал мне подслеповатый старик с острова Кефтиу, что на Великой Зелени. Можешь ли ты сказать, что и в твоем сердце горит огонь добра и огонь зла?
– Да, – твердо ответил бывший каторжник.
Кормчий так оробел, что раззявил рот и вытаращил глаза, словно на него полетела смертоносная стрела зла.
– Господин, – выговорил он не без труда, – наш дом всегда будет ждать столь великого человека, как ты.
– Спасибо.
– Моя госпожа Таусерт всегда к твоим услугам.
– Спасибо… Но в каком смысле к услугам?..
Нефтеруф немножко развеселился. Ему очень захотелось знать, чем может быть полезна жена кормчего. Но тот был начисто лишен дара иронии или юмора.
– И я, господин укротитель обезьян, к твоим услугам.
– Спасибо!.. – Нефтеруф предупредил его: – Мы, кажется, ударимся о берег.
Кормчий вдруг пришел в себя. Он посмотрел на причал и крикнул:
– Эй, свиньи, влево кормило, влево!.. Покруче, свиньи, покруче!
И побежал, чтобы самому принять участие в тяжелой работе рулевых.
Базальтовый причал все ближе, все ближе. Он тоже черный в эту темень. Но его легко отличить от воды, ибо природа их разная – вода и камень! Нюх у Нефтеруфа стал подобен собачьему, – острым, очень острым. Вода имеет один запах, земля – другой, камень – третий и так далее. Базальт отдает мхом. Гранит – сухой травой. Булыжник – морской солью, песок в пустыне – копытами верблюдов и шерстью львов и гиен. Нефтеруф мог поспорить с кем угодно, что причал – базальтовый. Розовый. Может быть, в нем, бывшем каторжнике, и в самом деле – таинственная сила, которую угадал этот кормчий?
Барабан умолк. Гребцы кашляли. Сморкались. Промывали водою глотки. Крестьяне взвалили себе на спины тяжелые ноши. Ремесленники нетерпеливо бросились к сходням. Вот-вот ладья коснется причала. Прэемхаб со своими помощниками живо выровнял курс: ладья круто повернула влево, легко поплыла по течению и, направляемая умелым движением рулевого весла – большого и тяжелого, правым бортом придвигалась к причалу.
Нефтеруф пристально вглядывался в берег. Он угадывал – все тем же нюхом – присутствие каких-то людей. Но кто они? Желающие переправиться на левый берег? Или фараонова стража? Надо приготовиться к ответу на вопросы. Со стражей шутки плохи. Соваться сюда, в столицу, – сущее безумие, безрассудство, которое или погубит его, или вознесет наверх, подобно змею из папируса. Он почувствовал, как забилось сердце, как вдруг ослабли колени. Это случалось с ним не часто. Иначе как бы бежал он с рудника, как обманул бы стражу, бросившуюся искать его в Эфиопии? Облик оборванца, идущего в столицу неведомо зачем, неведомо к кому, – слишком легкая добыча для стражи. Вовсе не надо обладать умом мудреца, чтобы заподозрить здесь что-то необычное. Впрочем, это сказано слишком строго: разве мало нищего люда стремится сюда на строительство гробниц, мало ли землекопов и ремесленников, потерявших человеческий облик?
И все же сердце тревожно билось…
«…Есть у меня нож за пазухой, на груди. Он не подведет. Имеется яд в рукаве. Он тоже не подведет. Страже фараоновой не придется ликовать. В лучшем случае они получат мой труп. И могут показать его самому ублюдку…»
Вот ладья коснулась камня. Вот закрепили на берегу носовой канат и канат кормовой, поставлены широкие сходни. Люди двинулись вперед, и Нефтеруф попытался протиснуться в их небольшой, но тесный круг.
Но тут он почувствовал на плече своем чью-то тяжелую руку. Оглянулся и увидел: это он, кормчий.
– Господин, – сказал Прэемхаб почтительно, – не торопись, пусть пройдут эти простолюдины.
Нефтеруф гордо выпрямился, отошел от сходней.
Стража на берегу встречала прибывших немыми вопросами. Освещенный факелом пассажир коротко называл себя и излагал в двух словах цель своего прибытия в столицу.
Когда очередь дошла до бывшего каторжника, вперед выступил Прэемхаб. Он сообщил страже радостную весть:
– Вы видите, кто к нам прибыл?
Стража приблизилась. Один из военных поднял факел повыше.
– Ну? – спросил кормчий.
Стражники недоуменно молчали.
– Вы помните прошлогоднюю краснозадую обезьяну?
Солдаты разразились дружным смехом. Еще бы! Они хорошо помнят обезьяну и ее могучего ростом и силой хозяина, обещавшего укротить льва. Наконец-то он прибыл снова! Но где же обезьяна?
Кормчий успокоил их:
– Скоро прибудет и она!
Солдаты расступились, и Нефтеруф, кивнув им всем на прощание, пошел своей дорогой. И – скажем прямо – не без удовольствия.