Восхождение. Кромвель

Глава вторая

1

Так Оливер Кромвель воспитывался, учился и рос. В семнадцать лет он был юношей несколько выше среднего роста, плечистый и крепкий, с некрасивым, но мужественным лицом. В тот год, когда Томас Бирд, доктор богословия, учитель и проповедник, друг семьи, подарил Роберту Кромвелю свою новую, крайне злободневную книгу, в которой он обрушивался на безбожных папистов и доказывал, как дважды два, что антихрист есть папа римский и, стало быть, другого не надо искать, и таким образом осуждал опрометчивое сближение короля Якова с католической Испанией и католической Францией, пришло время продолжить учение. Роберт Кромвель выбрал Кембридж, в котором сам не учился, но который ставил выше всех английских университетов, как он говаривал в увлечении, вместе взятых. По совету Томаса Бирда, доктора богословия, знакомого с миром английских ученых этого профиля, предпочтение было отдано Сидни-Сассекс-колледжу, самому чистому, самому пуританскому среди всех, по уверению Томаса Бирда.

В день отъезда Оливер поднялся до света. Он сошел вниз. За большим столом его ждал отец. Они молча позавтракали. Обтерев губы салфеткой небеленого полотна, не поднимая глаз, Роберт Кромвель сказал неторопливо, негромко, точно рассуждал сам с собой, только лицо его было строже обычного:

– Древо познания растет не вне, а внутри человека, преобразуя ум и приготавливая его к приобретению знаний, которые не должны быть ни чересчур теоретическими, ни чересчур практическими. Насколько будет подготовлен твой ум, зависит исключительно от тебя самого, от того, какой будет твоя внутренняя жизнь, я лишь надеюсь, что ты не отступишь от благочестия. А что до меня, то я хотел бы видеть тебя человеком практическим, деловым. Познакомься с историей, изучи космографию и математику, это необходимо для того, чтобы познать благословенный порядок, установленный Господом. Главное же, главнейшее в том, что эти науки необходимы для дел общественных, в которых участвовать должен каждый. Борись с ленью, с тщеславием, не гоняйся за удовольствиями, это мать всех пороков.

Они молча вышли во двор, оба крепкие, в одинаковых домотканых камзолах с белым воротником, в высоких шляпах и сапогах. Здесь они обнялись, без слов, без слез, по-мужски. Оливер поднялся в седло и тотчас выехал из ворот. Денег в его кошельке было немного, в переметные сумки поместилось всё его достояние. Молодой жеребец с белым пятном и длинной челкой на лбу бойко шагал по пыльной дороге. Роса уже пала и прибила потемневшую пыль. Ехать было приятно. Иногда для большего удовольствия он переводил жеребца на рысь.

Была середина апреля. Стояла в полном разгаре весна. Он ехал плоской равниной, покрытой изумрудно-зеленой травой. Иногда на равнине возникали холмы, невысокие, точно срезанные и сглаженные чьей-то могучей рукой. То здесь, то там на равнине были разбросаны небогатые фермы арендаторов и богатые фермы свободных крестьян и таких же сельских хозяев, как его отец, как он сам, как десятки горожан Гентингтона. Вблизи ферм паслись отары овец и стада рыжих коров. Это была его Англия. Он любил её просто, без пафоса, без громких обещаний и клятв. Он ехал учиться, чтобы потом ей служить, в должности мирового судьи, как отец, или депутата парламента, если король образумится и снова его созовет.

Двадцать третьего апреля он увидел перед собой странную смесь старинных и новейших строений из красного и белого кирпича. Когда-то на этом месте располагался католический монастырь Серых братьев, с величавым собором поздней английской готики, с обширной трапезной, кельями и кладовыми, в которых монахи держали запасы хлеба, колбас и вина. Повеление короля Генриха V111 монастырь был разрушен Томасом Кромвелем. Нынче от монастыря почти ничего не осталось, даже фундаментов, все-таки сохранившихся от многих монастырей, тоже разрушенных Томасом Кромвелем и его продолжателями после него. На месте собора была разбита лужайка. На лужайке человек десять студентов, здоровых и шумных, гоняли мяч, набитый старым тряпьем. Одна низкая массивная трапезная напоминала о том, что здесь когда-то стоял монастырь, рассадник папизма. Двадцать лет назад устроители колледжа превратили её в домовую церковь, в которой должны были молиться по-протестантски и слушать проповеди студенты.

Оливера провели в кабинет ректора с невысокими узкими окнами. Он вручил немолодому, но моложавому человеку в пасторском одеянии рекомендательное письмо от Томаса Бирда. Ректором колледжа был Сэмюэль Уорд, доктор богословия, переводчик Библии на родной английский язык, правоверный из правоверных среди пуритан. Томас Бирд хвалил своего ученика за примерное благочестие, обходя стороной его успехи в учебе. Такой рекомендации было довольно. Оливер Кромвель бы занесен в списки студентов. Ему выдали табель. В табеле он отметил лекции богословия, истории и математики, которые решил посещать, следуя наказу отца. Его поселили в небольшой комнатке с железной кроватью, полкой для книг и столом для письма. В углу помещался комод для белья. Он разложил пожитки и стал учиться.

Устав Сидни-Сассекс-колледжа был самым суровым из всех колледжей Кембриджа, а Кембридж ещё со времен королевы Елизаветы славился на всю Англию как рассадник пуританского духа. Из молодых людей, в него поступавших, колледж готовил будущих проповедников. Молодые люди должны были служить образцом нравственной жизни, а потому им запрещалось отращивать длинные волосы, тем более их завивать, как это вошло в моду среди придворных папистов. По той же причине им запрещалось носить пышные кружевные воротники и короткие бархатные штанишки, какие предписывала придворная мода. Они не имели права посещать бои быков, медвежьи травли и театральные представления, заходить в городские таверны, тем более посещать дома, где содержались девицы легкого поведения, им возбранялось играть в кости, в карты и во все иные азартные игры, изобретенные дьяволом.

Сэмюэль Уорд держал своих воспитанников поистине в ежовых рукавицах. Мало того, что он позволял им шагу ступить и просто-напросто устранял от них полную соблазнов светскую жизнь, он неукоснительно требовал внимания и прилежания. Дисциплина в колледже должна была быть образцовой. Присутствие на проповеди считалось священной обязанностью, а чтобы разного рода ленивцы и разгильдяи не могли ускользнуть от его неумолимого ока, они должны были пересказывать проповеднику в мельчайших подробностях содержание проповеди, на которой присутствовали, так что молодым людям поневоле приходилось ловить каждое слово и застывать наподобие статуи. Стоило проворонить нить рассуждений наставника, стоило хоть в чем-нибудь отступить от предначертанных правил, и преступник подвергался наказанию розгами в присутствии всех остальных.

Само собой разумеется, что профессора Сидни-Сессекс-колледжа на все лады проклинали безбожных папистов. Почти так же мало устраивала их и новая, реформированная, англиканская церковь. Постоянно ощущая нарастающую угрозу гонений, неистовые проповедники пуританства улавливали обостренным чутьем, что церковная организация, какого бы толка она ни была, жестоко подавляет отдельную личность, требует рабского исполнения уставов и предписаний, навязывает свои догмы и частные мнения священнослужителей. Теоретически они уже опровергли англиканскую церковь. Если Господь своим предвечным решением определяет всё наше будущее ещё до рождения, то никакая церковь уже не в состоянии ничего изменить, а её утверждение, будто она служит посредницей между верующим и Господом ложно, как ложны все действия и речи во время богослужения и вся церковная иерархия.

Каждый верующий сам лично обращается к Господу, чтобы уразуметь свое земное предназначение по намекам и знакам, из милости или особого расположения ниспосланным Им. Следуя этому доводу, пуританские проповедники предлагали заменить церковь обыкновенным собранием верующих, которые сами избирают себе духовного руководителя и пресвитера. Этот избранный самими верующими пресвитер управляет делами общины, настолько несложными, что они по плечу любому из верующих. Понятно, что в таком случае власть епископа теряет свой смысл. Проповедники и пресвитеры данной местности составляют совет-консисторию и совместно решают дела своих общин. Если понадобится, из тех же проповедников и пресвитеров избирается общенациональный синод, который на своих съездах разрешает назревшие проблемы вероисповедания.

Некоторые из пуритан шли ещё дальше. Они угадывали, что в пресвитеры сами верующие станут избирать только самых богатых, ибо земная сила богатства неодолима, богатство застилает глаза своим жирным блеском, подавляет волю своей невидимой властью над умами и душами и покупает чужую волю за деньги, стало быть, не кто иной как богатство станет навязывать свою волю собранию верующих в делах веры, а что там ни говори, богатство исходит от дьявола. Всем известно, что богатство противно воле Христа, ибо легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Небесное. Истинная вера внутри нас, и потому никто не имеет права предписывать веру другому. Каждый верующий и община верующих подвластны только Христу, из чего следует, что верующие сами управляют своей общиной, им принадлежит последний, решающий голос в её духовных делах. В вопросах веры община верующих должна быть независима от любых властей, церковных и светских.

В железных тисках Сэмюэля Уорда юный Оливер учился много прилежней, чем под надзором Томаса Бирда. Конечно, и в Сидни-Сассекс-колледже его не могла удержать никакая узда. Он был слишком норовист, физическая сила, энергия так и переливала в нем через край. Он и в Кембридже с увлечением практиковался в стрельбе из большого тугого английского лука, не раз решавшего победы англичан в Столетней войне, и с удовольствием скакал на своем молодом жеребце, стоявшем в общей конюшне, примыкающей к колледжу. Его нередко видели за игрой в кегли и в мяч. Он плавал и фехтовал, точно его готовили не в проповедники, а в солдаты.

Он лишь давал выход своим жизненным силам. В солдаты он не готовился, точно так же, как не собирался стать проповедником. Его отец был сельским хозяином, и он тоже должен был стать сельским хозяином, в этом он видел предназначение, определенное свыше. Железные тиски Сэмюэля Уорда имели мало отношения к его прилежанию. Он повзрослел, осознал свое назначение и сознательно отбирал только то, что могло ему пригодиться в городской общине, на пастбищах и в лугах. Он исправно посещал проповеди, у него обнаружилась крепкая память, он хорошо запоминал их содержание, Сэмюэль Уорд был им доволен, но этим и ограничивалось его богословское рвение, в глубины и тонкости вероучения он не вдавался. Зато в математике он стал одним из первых студентов, его в особенности увлекла геометрия, ведь без геометрии нельзя обойтись, когда имеешь дело с землей. Он познакомился с начатками астрономии, без которой в сельских работах тоже не обойтись, но по-прежнему оставался равнодушен к логике и риторике, а его латынь стала немногим лучше, чем была в гентингтонской начальной школе. Чтобы приготовить себя для общественных дел, о чем напоминал ему перед отъездом отец, он увлекся историей, и величие и разнообразие событий, потрясавших греков и римлян, производили на него такое сильное впечатление, что он ушел в нее с головой. Ему попала в руки «Всемирная история», составленная Уолтером Рэли, в которой старый адмирал и пират, славный дерзкими налетами на колонии испанцев в Америке, каждому историческому событию старательно подбирал соответствие в Библии. Он основательно проштудировал и полюбил эту книгу, найдя в ней не разрозненные отрывки, как всякий раз отчего-то получалось на лекциях по истории, а связующую нить, которая придавала историческим событиям осмысленную цельность.

Его ум явным образом пробуждался для серьезных занятий, но так и не успел пробудиться для них. В Сидни-Сассекс-колледже ему суждено было провести только год. Мать вызвала его в Гентингтон: внезапно скончался отец. Не успел Оливер возвратиться домой, как умер отец Элизабет, его дед. Он становился главой семьи, хозяином дома, хозяином коров и овец. На его юные плечи ложились заботы о матери и о сестрах. Слава Богу, старшая из них уже вышла замуж, но самой младшей было только шесть лет. Предначертание свыше обозначалось само собой: не труды проповедника, не уже завлекавшее его поприще светских наук предстояли ему, он должен был пасти коров и овец, продавать мясо и шерсть и кормить большую семью.

Без сожаления склонил Оливер голову под указующий перст Провидения. Как прежде отец, он отныне поднимался со светом, затракал ломтем хлеба и молоком, садился верхом на своего любимого повзрослевшего жеребца с белым пятном и длинной челкой на лбу, объезал пастбища и луга, своим усердием удивляя соседей, которые помнили его непоседой, забиякой и драчуном, возвращался с вечерними сумерками, ужинал вместе со всеми за большим, от времени потемневшим столом и читал Библию воскресными вечерами. Сын заместил отца, и это также было предначертано свыше.

Король Яков смотрел на дело иначе. Оливеру шел девятнадцатый год, а по королевским законам совершеннолетие наступало в двадцать один. Только в двадцать один год он имел право вступить во владение отцовским наследством, до этого в собственном доме он не являлся хозяином. Его дому, его коровам, его овцам, пастбищам и лугам угрожала опека. Опека означала только одно: владельцем его достояния становился король, его сюзерен, и в качестве сюзерена король мог делать с ним всё, что хотел. А чего мог хотеть король Яков, казна которого была вечно пуста? Король Яков хотеть мог только денег и денег, Чтобы получить как можно больше денег с опеки, чиновники короля придумывали всевозможные штрафы, платежи и повинности, и когда Оливер наконец достигнет двадцати одного года и уплатить пошлину за право наследования, ему, скорее всего, не за что и нечем будет платить: своей ненасытностью королевские чиновники далеко превосходили голодных волков.

По счастью, Роберт Кромвель некоторое время служил мировым судьей по выбору горожан Гентингтона и не понаслышке знал об ужасах королевской опеки. Предчувствуя близкую смерть, умный хозяин, он до совершеннолетия сына завещал всё свое движимое и недвижимое имущество своей верной жене Элизабет Кромвель, в девичестве Стюард. Конечно, столь изощренная изворотливость его подданного очень не понравилась королю Якову. Решительно не согласное с королевскими интересами завещание королевскими чиновниками было оспорено в королевском суде. Чтобы Элизабет Кромвель, в девичестве Стюард, могла ступить в права наследства, ей, по мнению королевских чиновников, следовало заплатить выкуп королю, который, как-никак, был также и её сюзереном, а сумма выкупа называлась такая, что в права наследства не стоило и вступать, проще было всё движимое и недвижимое имущество передать без суда королю или сжечь.

Всем известно, что чиновники падки на мзду, и мзда была дана, на что ушла некоторая часть небольших сбережений Роберта Кромвеля, который не был расточителен, подобно старшему брату: сэр Оливер к тому времени не только прожил в пирах и забавах родительское достояние, но и запутался в неоплатных долгах. К делу о наследстве привлечена была также родня, которая имела влияние и в Гентингтоне, и в Кембриддже, и в Лондоне, главным образом в среде торговцев и сукноделов, то да сё поставлявших двору, были приглашены хорошие адвокаты, и общими усилиями удалось доказать, что раз Роберт Кромвель наследовал свое имущество от Генриха Кромвеля и уже уплатил выкуп в казну короля, то никакой сюзерен не обладает правом получать выкуп за одно и то же имущество дважды. Нетрудно заметить, что была допущена явная юридическая натяжка, поскольку сюзерен имеет право на выкуп при каждой смене владельца, однако королевские судьи, убежденные мздой, признали этот довод вполне обоснованным, и вдова Элизабет Кромвель вступила в права наследства без выкупа.

Без сомнения, судебное разбирательство тоже было указанием свыше. В день совершеннолетия Оливера король вновь предъявит свои права сюзерена, и дело о наследстве вновь дойдет до суда, и мало ли судов предстоит в жизни тому, кто владеет движимым и в особенности недвижимым, хоть и довольно средних размеров имуществом, недаром же говорят: кто с землей, тот с войной. Оливер не мог не понять этого указания так, что ему надлежит изучить те законы и те юридические науки, которые понадобятся ему для защиты своих прав и в день совершеннолетия и впоследствии, во время неизбежных столкновений с королевскими чиновниками и с владельцами соседних участков земли. Другими словами, ему было необходимо учиться, но теперь уже не в Кембридже, не в Сидни-Сассекс-колледже у Сэмюэля Уорда, который пытался сделать из него проповедника, а в Лондоне, в Линкольн-Инн, на судебном подворье, где обучаются и проходят судебную практику будущие юристы. Что ж, так должно быть, если это необходимо. Пришлось вновь седлать своего жеребца, набивать пожитками переметные сумки и отправляться в путь, а хозяйство пока что придется вести маме Элизабет, всё равно, пока он не вступит в права наследства, он не может заключить никакой сделки, не может шагу ступить.