Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз

4. Училище. (Em)

«Все продай, купи курай».

Настала осень. Ришат в очередной раз пропал, вместе с тренировками и баней. В колледже учиться не хотелось. Мы так же собирались в актовом зале вместо посещения лекций. Зимой я поругался с отцом и, взяв гитару, ушел из дома. Не долго думая, куда пойти, я отправился на другой конец города к своему другу Джонику.

Джоник славился своей веселостью, быстротой реакции, умением выносить ударом ноги дверь и обилием влюбленных в него девушек, несмотря на его внешний вид. На мачо Джоник был не похож. Но совершенно точно, что если бы любой заправский мачо был осведомлен о том, сколько было девушек у Джоника, то захотел бы стать Джоником. Помимо вышеперечисленных достоинств, Джоник был маленького роста, тощий, кудрявый, носил очки с толстыми линзами и умел обращаться с женщинами. Секрет его успеха был прост. Он их бил. Может быть, тогда мне следовало бы взять пару уроков его мастерства для упрощения дальнейшей жизни, но что-то меня останавливало. Возможно, недавнее комсомольское воспитание.

Потом я жил у своего приятеля по прозвищу Ленин, потом еще где-то… Бродяжничество продолжалось до тех пор, пока родители меня не выловили в актовом зале колледжа и не вернули домой.

Наконец, когда согретые первыми лучами мартовского солнца воробьи особенно громко призывали к обновлению все сущее, меня благополучно и окончательно изгнали из радиотехников, а у отца в очередной раз обновился вопрос: что со мной делать? Но поскольку человек он военный, думать долго ему было не свойственно…

Дело было поздним вечером. Точнее сказать ранней ночью, когда преподаватель по классу саксофона и по совместительству заведующий эстрадным отделением Уфимского училища искусств, Анатолий Богомолов, собираясь отойти к ежесуточному, оздоровительному сну, услышал звонок в свою дверь. Только его жене и Богу были ведомы комментарии преподавателя по поводу позднего, нежданного визита. Открыв дверь, Анатолий Николаевич чуть было не лишился дара речи, увидев на пороге своей квартиры заместителя министра культуры Башкортостана в сопровождении человека в погонах.

Все оказалось не так страшно, когда гости предложили хозяину в трусах выпить принесенной ими водки и успокоиться.

Через неделю я начал осваивать музыкальный инструмент под названием саксофон. Так, среди местной гопоты и праздно слоняющихся по улицам бездельников появился саксофонист.

Рвения, как и прежде, к обучению я не проявлял. Обычно уроки заканчивались следующим образом: дверь аудитории с грохотом распахивалась, затем с характерным шелестом страниц вылетала моя нотная тетрадь, далее раздавалась бранная, высокохудожественная в литературном смысле характеристика меня как индивида, и наконец в дверях появлялся я.

Так было до тех пор, пока мне не попалась запись американского саксофониста Бена Уэбстера. Я ничего не понял из услышанного, но звучание его саксофона меня заворожило. Это было странно и не похоже на то, что звучало вокруг меня. Я брал саксофон и пытался подражать ему, играя субтоном. Конечно же, все это было очень коряво и нелепо, но аппетит, как известно, приходит во время еды, и он пришел.

Несмотря на явное недоумение двух моих закадычных дружков – Длинного и Руслана – я начал заниматься. Через какое-то время преподаватель по джазовой гармонии и импровизации Анатолий Иващенко, поэт, художник и местный гений, дал мне послушать Джона Колтрейна. А поскольку Анатолий был человек увлекающийся, особенно когда видел внимательный, непонимающий взгляд своего студента, он не останавливаясь на «достигнутом», принимался с еще большим жаром разрушать мой девственный мозг сложными аккордами пианиста Маккой Тайнера.

Для моего эрудированного в музыкальном смысле читателя не составит труда догадаться, что подобная система образования должна была привести студента, не знавшего на тот момент элементарных азов музицирования, по меньшей мере к суициду.

Таким образом, за один учебный год в мою пустую голову было запихано столько непонятного, что я чувствовал себя улиткой на выставке полимеров. Но чувство сопричастности к чему-то недосягаемому для окружающих, а именно – Длинного и Руслана, уже прочно укоренилось в моем неокрепшем сознании. В сумме в моей голове все эти факторы являли собой полнейшую чушь, но она поднимала меня до уровня узкого круга «посвященных».

Наступил второй учебный год. Чуда не произошло. Ничего внятного сыграть на саксофоне мне не удавалось. Общественность в лице Длинного и Руслана активно противодействовала моему музыкальному росту футболом, картами, девочками и другими невинными шалостями.

Я продолжал придумывать песни в стиле, как мне тогда казалось, – «рок». Хотя в минуты творческих сомнений, закрадывалось подозрение, что русский рок мало чем отличается от русского шансона.

Несмотря на это, я смог склонить на сторону своего рока некоторое количество доселе не определившихся балбесов, имеющих гитары, и создать свою рок-группу.

Как бы все это не казалось смешным, концерты у нас бывали. Я испытывал волнение, выходя на сцену. Точно такое же, как тогда, когда я выходил на ковер или вставал в спарринг. Спортом я давно уже не занимался, а адреналин, приятно щекочущий нервы молодому и растущему организму, требовался. К тому же было приятно внимание девушек, а наличие и виртуозное владение саксофоном выдвигало меня на более выгодные позиции в женском вопросе, в отличие от позиций остальной общественности, а в частности – Длинного и Руслана.

Педагоги не ведали, что их подопечный уже являлся большим артистом малых сцен. И непременно выгнали бы меня из рядов студентов музыкального училища за неуспеваемость по Башкирскому языку и другим музыкальным дисциплинам, когда бы ни Родина, вспомнившая про мой гражданский долг и призвавшая меня в другие ряды.