Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
III
– Аглая Петровна дома?
– Дома, пожалуйте.
И молодой, пригожий и приветливый лакей в опрятном синем полуфраке с золочеными пуговицами, открывший широкие двери подъезда небольшого двухэтажного особняка, стоявшего в глубине двора, отделенного от улицы бронзированною решеткой, – пропустил зазябшую на морозе Заречную в большие теплые сени, где в камине ярким пламенем горели, потрескивая, дрова.
Он снял с ее плеч ротонду на длинношерстных черных тибетских барашках и нагнулся снять калоши, но его попросили не беспокоиться.
– У Аглаи Петровны никого нет? – спросила Заречная, останавливаясь перед зеркалом, чтобы оправиться.
– Никого-с. Извольте подняться наверх. Барыня у себя в кабинете. Как прикажете доложить?
Маргарита Васильевна дала свою карточку и поднялась вслед за лакеем по широкой, устланной ковром лестнице. Большие кадки с тропическими растениями стояли на площадке по бокам громадного простеночного зеркала.
Лакей распахнул двери в зал, провел гостью в соседнюю гостиную и скрылся за портьерой.
Заречная присела на маленький диванчик и любопытно оглядывала эту большую, застланную сплошь ковром, комнату с роскошной, обитой зеленым шелком мебелью, с изящными столами, столиками и уютными уголками за трельяжами, и с несколькими картинами, в которых сразу признала художественные произведения большого достоинства. Каждая вещь в гостиной, начиная от лампы и кончая крошечной севрской вазочкой на столике, отличалась изяществом и тонким вкусом. Все ценное, но ничего грубого, крикливого у этой внучки ярославского крестьянина, миллионерши Аглаи Петровны Аносовой, купеческой вдовы, известной своей щедрой благотворительностью, умом, красотой и строгими нравами.
Самые злые языки не смели бросить малейшую тень на ее репутацию. Никто не мог назвать ни одного любовника в течение пятилетнего вдовства Аносовой. Недаром же ее прозвали «бесчувственной бабой», удивляясь, что она отказывала нескольким женихам из богатейшего купечества и из представителей родовитого дворянства, в числе которых был даже один красавец рюрикович, и, казалось, нисколько не тяготилась своим добровольным вдовством в полном расцвете пышной красоты женщины тридцати трех лет, занятая и удовлетворенная, по-видимому, благотворительностью да своими большими торговыми делами, которые вела сама с умением и деловитостью, вызывавшими невольное удивление.
Тяжелая штофная портьера колыхнулась, и из-за нее вышла, направляясь к гостье неспешной и уверенной, слегка плывущей походкой, слегка прищуривая черные бархатистые глаза, ласковые и приветные, ослепительной красоты, высокая, статная брюнетка, с черными как смоль волосами, гладко зачесанными назад, в скромном шерстяном черном платье, безукоризненно сидевшем на ней, белая, свежая и румяная, с роскошными формами красивого бюста.
Бриллиантовые крупные кабошоны сверкали в ее розоватых ушах; из-под узкого рукава виднелась золотая цепь porte-bonheur'a , и на мизинцах красивых, несколько крупноватых, холеных рук было по кольцу. На одном – большая бирюза; на другом – отливавший кровью рубин.
– Очень рада вас видеть у себя, Маргарита Васильевна, – проговорила Аносова своим низковатым приятным голосом, протягивая поднявшейся гостье руку.
Она крепко пожала крошечную руку и, задерживая ее в своей широкой белой руке, протянула, слегка наклоняя голову, свои алые полноватые губы.
Дамы расцеловались.
Перед царственной роскошной фигурой Аглаи Петровны маленькая худощавая фигурка Маргариты Васильевны казалась еще меньше.
– Пойдемте-ка лучше ко мне. Здесь и холодновато и как-то неуютно. Для визитных гостей комната.
– А я к вам именно по делу! – поторопилась сразу же сказать Заречная, чтобы не подать повода к недоразумению.
Аглая Петровна слегка улыбнулась, точно хотела сказать, что и не сомневается в цели визита, и сердечно прибавила:
– Какой бы ветер ни занес вас сюда, мне приятно вас видеть, Маргарита Васильевна. В моей клетушке и поговорим. Там никто нам не помешает. Пойдемте!
И Аглая Петровна повела гостью через соседнюю, маленькую голубую гостиную и другую комнату, убранную в восточном вкусе, в свою «клетушку», как она называла кабинет, в котором работала, принимала по делам и более интимных знакомых.
Маргарита Васильевна быстрым взглядом окинула клетушку.
Это была небольшая комната в два широких окна, пропускающих много света.
Черного дерева письменный стол у простенка имел строго деловой вид. Несколько конторских книг, исписанные цифрами ведомости и скромный письменный прибор. Большие счеты с отброшенными костяшками и отставленное кресло на белоснежном пушистом мехе ангорской козы свидетельствовали, что Аглаю Петровну только что оторвали от работы. Лишь чудный букет из роз и ландышей несколько нарушал строгую деловую выдержанность убранства стола.
Зато вся остальная обстановка говорила о том, что хозяйка не только деловая женщина.
Полный книг большой библиотечный шкап, бюсты Шелли, Байрона, Тургенева и Толстого на мраморных колонках, марина Айвазовского, два жанра Маковского, фотографии с автографами разных «известностей» на мольберте и по стенам, уютный уголок с светло-серой мягкой мебелью вокруг маленького японского столика-этажерки, стол посредине с журналами и газетами, висячий фонарик и теплившаяся в углу лампадка пред образом божией матери – таково было убранство этой клетушки.
В ней было тепло и уютно. Тонкий аромат цветов приятно щекотал обоняние.
– Присаживайтесь сюда, Маргарита Васильевна, – указала хозяйка на маленький булевский диванчик и, отодвинув японский столик, на котором лежал желтый томик нового романа Золя, опустилась сама в кресло. – Снимите лучше шапочку, а то голове жарко будет. Прикажете угощать вас чаем? Вы ведь знаете, у нас, по купечеству, никаких дел без чая не делается! – прибавила в шутку Аглая Петровна, улыбаясь ласковою, широкою улыбкой и показывая ряд жемчужин-зубов.
Маргарита Васильевна от чая отказалась.
Она сняла шапочку и, встретив восхищенный взгляд Аглаи Петровны, любующейся тонкими чертами изящного, словно бы точеного, личика, смущенно и вместе с тем весело улыбалась.
– Так позвольте о деле? – проговорила она.
– Пожалуйста.
Несколько смущенная своим первым обращением за помощью к малознакомой женщине, Маргарита Васильевна сперва не совсем твердо, торопясь и конфузясь, начала излагать сущность дела, о котором хлопотала. Но скоро это смущение прошло, тем более что Аглая Петровна слушала ее с большим вниманием, серьезно и деловито, слегка склонив голову и по временам ласково улыбаясь глазами, словно бы поощряя гостью не стесняться.
«Как с ней просто и легко!» – подумала Заречная.
И, вполне овладевши собой, она не спеша, толково и несколько горячо развивала свою мысль о необходимости устроить в Москве для бедного люда большой дом, в котором были бы хорошая библиотека, зал для устройства лекций и концертов, столовая и чайная.
– Мне кажется, я уверена, что это было бы хорошее дело. Конечно, такой дом не панацея от нищеты, пьянства и разврата, но все-таки… Пример Москвы вызовет и другие города. Вы сочувствуете этой мысли, Аглая Петровна? – закончила вопросом молодая женщина и снова покраснела.
– Как не сочувствовать! Очень даже сочувствую вашей идее, Маргарита Васильевна, устроить у нас то, что в Европе давно есть. В Лондоне целый народный дворец завели. У меня есть последний отчет, дело идет хорошо. Вот и на моей фабрике рабочие стали меньше ходить по кабакам и меньше бить жен и ребятишек с тех пор, как мы завели там читаленку и открыли чайную. Управляющий говорил мне, что и прогулов меньше. И им и нам, хозяевам, лучше. Мысль ваша хорошая, что и говорить.
– Я была уверена, что найду в вас сочувствие! – воскликнула просиявшая от радости Заречная.
– Ну, это что! – промолвила с тихой усмешкой Аглая Петровна. – Ведь вы же не за одним сочувствием ко мне пожаловали, а за деньгами. Зачем же к нам, к богатым купчихам, и ездят, как не за деньгами! – прибавила она.
Маргарите Васильевне показалось, что грустная нотка прозвучала в этих словах. Ей сделалось неловко, но она все-таки храбро проговорила:
– Вы правы, Аглая Петровна. Я приехала, рассчитывая на вашу помощь.
Эта откровенность видимо понравилась Аносовой, по крайней мере прямо, без подходов.
И она заметила:
– Дело только затеяли вы большое… Оно пахнет сотнями тысяч. И наконец, разрешат ли такой дом?
– Отчего не разрешить? Мне кажется, что в этом препятствия не будет.
– Оптимистка вы, как посмотрю, Маргарита Васильевна!.. Ну, разумеется, попытаться следует.
И, с деловитостью практической женщины, неожиданно прибавила:
– А покупать дом невыгодно. Лучше самим выстроить. И непременно на Хитровом рынке.
– У меня и смета и устав есть! – весело проговорила гостья, вынимая из мешочка несколько листков.
– Вот как… Значит, горячо принялись. Сколько же по смете выходит?
– Много, Аглая Петровна… Двести тысяч.
Но цифра эта нисколько не испугала Аносову.
Она пробежала глазами смету и протянула:
– Не мало ли?
– Архитектор говорит: довольно.
– Уж если затевать дело, так основательно. Архитекторы часто ошибаются. А вы смету и устав позвольте оставить… Я подробно ознакомлюсь… И принять участие в этом деле я не прочь… Одной только мне трудно… На этот год у меня уж почти все деньги, назначенные на благотворительные дела, распределены. Тысяч пятьдесят могу.
Она проговорила эту цифру спокойно, точно дело шло о пяти рублях.
Заречная глядела на Аглаю Петровну восторженными и благодарными глазами. Эта цифра изумила ее. Она словно вся засияла и порывисто воскликнула:
– Вот начало уже и есть!
– Ишь вы засияли вся, Маргарита Васильевна. Видно, очень уж дорога вам ваша мысль?..
– Еще бы!
– И сами вы, конечно, надумали ее… Или муж?
– Сама. Читала, что делают в Европе. Думаю: отчего не попробовать и у нас.
– А супруг одобряет?
– Я с ним подробно не говорила еще об этом! – ответила Маргарита Васильевна и невольно покраснела.
Аглая Петровна как будто еще ласковее взглянула на гостью после этих слов и весело сказала:
– Да и не надо путать мужчин. Бог с ними! Они и без того все захватили. Мы и без них обойдемся. Не правда ли?
– Конечно.
«А я-то думала: счастливая парочка!» – пронеслось в голове Аглаи Петровны, и она, словно подвергая экзамену свою гостью, спросила:
– А вы, Маргарита Васильевна, разве не побоитесь черной работы?..
– То есть какой?..
– А с этим домом!.. Например, заведовать им.
– Я этого только и желаю.
– Вот и отлично. Значит, и хозяйка дела будет хорошая.
– Прежде надо узнать, какая буду, а потом хвалить, – засмеялась Заречная.
– Да я ведь знаю, как вы в своем попечительстве работаете, и слышала, как вы два года тому назад на холере работали… Слышала. И как же мне нахваливал вас один господин!
– Кто это?
– Невзгодин, Василий Васильич. Ведь вы вместе на холере были?
– Да. А вы с ним знакомы?
– Этим летом в Бретани познакомились… Вместе в Сан-Мало на купанье были. Умный и интересный человек, только уж очень он представителей капитала не любит. Так громил меня, что страх. Однако не убедил меня раздать все свои богатства! – улыбнулась Аглая Петровна. – А вы знаете, ведь он женился. Я видела его жену. Студентка в Париже. Приезжала к нему на неделю.
– И уж разошелся с женой.
– Да? Он, кажется, не очень-то годится для семейного очага. Слишком независим и правдив… И она, его жена, мне не понравилась… Очень важничает своей медициной… Так Василий Васильич разошелся? Это верно? Откуда вы слышали, Маргарита Васильевна? – с живостью спрашивала Аносова.
– Он вчера мне сам говорил.
– Так он приехал? – вырвалось невольное восклицание у Аглаи Петровны.
И при этом неожиданном известии румянец алее заиграл на ее щеках, и радостный огонек блеснул в ее глазах.
Это не укрылось от Маргариты Васильевны.
«Невзгодин ей нравится!» – подумала она и ответила:
– Третьего дня приехал!
– И был у вас? – уже спокойно спросила Аносова.
– Да. Мы ведь старые приятели.
– Как же… Он говорил, каким был горячим вашим поклонником, Маргарита Васильевна.
– То было так давно… Два года тому назад, когда я не была еще замужем…
– А ко мне и не показался, хоть и обещал навестить, как вернется в Москву… Интересный человек… Не ломаный… Не боится говорить, что думает, и… такого не купить миллионами…
– Да… Хороший человек. Я его очень люблю! – спокойно проговорила Заречная.
– Он надолго сюда?
– Сам не знает… Богема.
– Да… Непутевый какой-то… Ну и язычок!.. – засмеялась Аглая Петровна.
Наступило молчание.
– Вот мужчина и отвлек нас от дела, – заговорила, смеясь, Аглая Петровна. – Ну их! Так я, говорю, не прочь дать пятьдесят тысяч, а остальные деньги надо собрать. Вы обращались еще к кому-нибудь?
– К вам к первой, Аглая Петровна. Других я никого не знаю, то есть не знакома…
– Это не беда; прямо поезжайте. И вас и мужа вашего знают в Москве.
– Я готова. Научите только, к кому ехать…
Аглая Петровна на минутку задумалась и потом назвала Измайлову и Рябинина.
– Эти, быть может, дадут. И деньги у них должны быть свободные. Особенно у Дарьи Степановны Измайловой. Богата очень и все свои капиталы непроизводительно держит в бумагах и только купоны режет! – не без снисходительного презрения вставила Аносова. – Можно ей сказать, что я даю, тогда она вдвое даст. Завистливы мы на все… На этом часто попадаются неосновательные люди! – усмехнулась Аносова. – Только к ней вы лучше не ездите сами, а пошлите мужа…
– Отчего?
– Скорее даст, если попросит мужчина, да еще такой красавец, как ваш муж. Любила их много в молодости и теперь, на старости лет, любит на них поглядеть. Распущенный человек, хоть и доброго сердца, – пояснила Аглая Петровна. – В узде не умела себя держать… Ну, да это и нелегкое дело, особенно для таких богачек… Не трудно сломать себе шею, если бог ума не дал и нет правил в жизни, – строго прибавила она.
«Ты-то своей прелестной головы не сломаешь!» – невольно подумала Маргарита Васильевна, любуясь Аносовой.
– А к Рябинину непременно поезжайте сами…
– И этот распущенный? – брезгливо проронила Маргарита Васильевна.
– Любит старик красивых женщин… Но только не бойтесь… Он совсем приличный человек.
Заречная надела шапочку и поднялась.
– Быть может, и не по делу когда заглянете, Маргарита Васильевна? – ласково пригласила Аносова.
– С большим удовольствием! – горячо проговорила гостья.
– Мы, кажется, сойдемся… Но только, конечно, не с визитом, а так… побеседовать… По вечерам я всегда дома и почти всегда одна. А вы когда свободны?
– Тоже по вечерам и тоже почти всегда одна.
Обе грустно улыбнулись.
Аглая Петровна проводила гостью через анфиладу комнат и, еще раз целуя Заречную, сказала:
– Сегодня, конечно, вы будете на юбилее?
– Буду.
– Так до вечера.
Аглая Петровна приветливо кивнула головой и, вернувшись в свою клетушку, присела за письменный стол и подавила пуговку электрического звонка два раза.
На зов явился старик артельщик, худощавый, опрятный, благообразный.
– Сейчас же поезжайте, Кузьма Иваныч, в адресный стол и справьтесь, где остановился дворянин Василий Васильич Невзгодин. Он третьего дня приехал из-за границы, верно, уже прописан. Фамилию, имя и отечество запишите. Да никому об этом не болтать! – толково, ясно, ласково и в то же время властно отдавала приказание Аглая Петровна.
– Слушаю-с! – отвечал артельщик и так же бесшумно ушел, как явился.
Аглая Петровна на минуту задумалась и, подавив вздох, принялась за поверку отчета по фабрике.
Костяшки так и прыгали под ее крупными белыми пальцами, нарушая тишину, царившую в клетушке.