Святой праведный Алексий Мечев

В начале двадцатых

Начало двадцатых годов было особенно насыщенным по широте всесторонней деятельности о. Алексия и его сослужителей.

Отец Алексий Мечев все более слабел физически и все более горел духом. Особенно за богослужением он как бы светился каким-то внутренним неземным светом. Иногда благодать проявлялась и более сильно – он казался стоящим на воздухе. Как-то раз одна из прихожанок рассказала ему об этом; батюшка попросил ее: «Никому не говори об этом до моей смерти. Тебе дано было видеть меня, грешного, по Божию милосердию, в духе. Помни: это – только любовь и милосердие Божие ко мне, грешному». [1, с. 110]

В 1920 году чудовские сестры подняли вопрос о награде батюшке: «Что же вы, – говорили они прихожанам маросейского храма, – столько времени находитесь подле батюшки и не думаете о том, что ему пора выхлопотать крест с украшениями». [1, с. 119] Прихожане с радостью согласились с предложением чудовских сестер. Обратились с прошением к Патриарху и достали крест с камушками. Некоторое время спустя, о. Алексия вызвали на патриаршую службу и наградили крестом с украшениями. Вечером того же дня прихожане, осведомленные о произошедшем, собрались в храме и с радостным волнением ждали появления батюшки. Батюшка пришел уже после начала службы – он выглядел расстроенным.

По окончании богослужения открылись царские врата и все духовенство в облачениях вышло на солею. После короткого молебна о. Алексий обратился к присутствующим – он говорил о своем недостоинстве, о том, что всегда готов всем служить, но всякое внимание призывает еще к большим трудам. Его слово было публичным исповеданием своего ничтожества, негодности и слабости. В конце своей речи о. Алексий поклонился до земли, прося у всех прощения.

Когда же один из прихожан начал возражать ему, говоря, что, несмотря на все его немощи, знает его не только вся Москва, но и многие за ее пределами, о. Алексий прервал его, сказав: «Если бы ты только знал, сколько мне дал Господь, сколько оказал милостей, сколько показал великих примеров в великих людях, ты бы так не говорил. Я должен был быть гораздо лучше». [1, с. 120]

Но не только награждение вызвало переживания батюшки. В это время он страдал и от непонимания и даже нестроений с молодыми сослужителями. Дело в том, что в эти годы Церковь, только что вышедшая из Синодального периода и еще не вошедшая в период тотальных гонений от советской власти, жила мыслями об исправлении и улучшении церковной жизни. Об этом же горячо радели и молодые сослужители о. Алексия. Им казалось, что батюшка своей мягкостью и добротой потворствует нарушениям церковной дисциплины. Произошло несколько неприятных случаев, прежде чем они смогли убедиться в духовной мудрости своего наставника.

Один такой случай связан с записками о здравии и упокоении. Согласно каноническим правилам, записки должны быть подаваемы во время проскомидии, то есть до возгласа «Благословенно Царство», возвещающего начало литургии. Но общепринятая практика Русской Православной Церкви, и тогда и сейчас, допускает прием записок и вынимание частиц о здравии и упокоении вплоть до Великого Входа, когда Чаша со Святыми Дарами переносится с Жертвенника на Престол.

Общепринятая практика обсуждалась на собраниях духовенства и мирян, радеющих о чистоте церковной жизни. В результате молодые священнослужители маросейского храма решили, что не будут принимать записки после начала литургии. Вскоре это стало причиной неприятного случая, стоившего о. Алексию много нервов и душевных сил.

Как-то раз один из прихожан, у которого серьезно заболела жена, зашел в храм во время литургии перед самым чтением Евангелия, подал записку о здравии и купил просфору, прося вынуть из нее частицу. Но служивший в то время священник отказал ему, сказав, что проскомидия уже совершена. Прихожанин очень огорчился и отправился на квартиру к батюшке. Там он жаловался на новые порядки, лишающие его последнего утешения в трудную минуту. Отец Алексий, изумленный тем, что без его ведома и благословения было сделано та кое распоряжение, немедленно отправился в храм. Он просил священника, служившего ли тургию, принять записку и вынуть частицу за болящую женщину. Служащий священник был так взволнован распоряжением батюшки, что, вынимая частицу, отрезал копием голову Божией Матери, изображение Которой было на просфоре. Вид изувеченной просфоры привел прихожанина в уныние. Он сказал о. Алексию, что жена его теперь умрет, раз голова Божией Матери отрезана. Батюшка оставил эту просфору у себя, дал прихожанину другую, утешив и успокоив его. После службы он пригласил священника к себе, показал ему просфору и отменил распоряжение относительно отказа в приеме записок после начала литургии.

Вообще о. Алексий придавал поминовению на проскомидии огромное значение. Он совершал ее часа полтора и более, приходя заранее и усердно вычитывая поданные записки. Когда же по болезни он не мог быть в храме, то просил служащего священника помянуть того или другого из его духовных чад.

Другой случай непонимания на почве церковных правил был еще более болезненным для о. Алексия; это непонимание возникло с его родным сыном о. Сергием. Священномученик Сергий был очень ревностным пастырем, его проповеди были очень интересны – он вообще имел глубокий богословский ум. Однако все осложнялось большой горячностью о. Сергия, батюшка как-то сказал о нем: «Он горит, и я рад. Он сгорит на этом деле». [1, с. 136]

Отец Сергий всегда возмущался любыми отклонениями от церковных правил. Одним из таких нарушений была исповедь во время литургии. Согласно каноническим правилам, Таинства Исповеди и Причастия не связаны между собой, но с Синодального периода и по сегодняшний день в практике Русской Церкви эти Таинства соединены – без исповеди не допускают к причастию. Вследствие этого там, где существовала практика более-менее частого причащения, исповедь проводилась не только накануне, но и во время литургии. Так было и в Никольском храме, где настоятельствовал о. Алексий.

Отец Сергий решил прекратить такую практику – он настоял на том, чтобы исповедь проводилась или накануне, или перед литургией – во время проскомидии и чтения часов. Отец Алексий был не согласен с решением сына: «Ну как я откажу в исповеди, – говорил он, – может быть, она последняя надежда человека? Может быть, от толкнув его, я причиню гибель, вред его душе. Христос никого не отталкивал от Себя. Он всем говорил: Приидите ко Мне, вситруждающиися и обремененнии и Аз упокою вы (Мф. 11: 28). А кто теперь не труждается, кто не обременен различными скорбями? Все угнетены, все озлобленны: и на улице, и на службе, и даже в домашней обстановке, кроме свар, ссор и злобы, ничего не встретишь. Единственное место, где человек может отдохнуть душой и примириться с Богом и людьми, – это храм Божий. И вдруг он увидит, что его не допускают ко Христу. Вы говорите «закон». Но там, где нет любви, закон не спасает, а настоящая любовь есть исполнение закона». [6, с. 52–53] Но о. Сергий и другие сослужители считали, что правильнее будет вернуться к канонической практике – проводить исповедь накануне и допускать к причастию только тех, кто был на всенощной. В конце концов, о. Алексий смирился, сказав только сыну: «Делай, что тебе подсказывает совесть, а Господь поставит тебя в такие условия, при которых ты на опыте увидишь, был ли ты прав в том, что предпринял». [1, с. 137] Вскоре произошло несколько случаев, подтвердивших правоту о. Алексия.

Вот как рассказывал об этом сам о. Сергий: ««Ну, – думаю, – теперь-то я не допущу никаких непорядков». К аналою подходит девушка. «Вы исповедаться?» – «Да». – «А у всенощной были?» – «Нет, батюшка, у меня работа вечерняя, я не имею возможности бывать у всенощной». – Что ж делать? Пришлось ее допустить до исповеди и Причастия. Следующая была старушка. «Ты у всенощной была?» – «Нет, батюшка, не могла». – «Как же не могла? Ведь ты не работаешь, всегда дома. Не могу я тебя исповедовать!» – «Да, батюшка, как же так? Я и к обедне-то еле выбралась. Ведь мне приходится с детьми сидеть, и так меня еле отпустили, а ты говоришь, что нельзя без всенощной причащаться?» Пришлось и ее исповедать. Только что она отошла, вдруг какой-то незнакомый мужчина без спросу летит прямо в алтарь. Тут уж я не стерпел: досталось ему. А он и из храма ушел. Только ушел, а следом бежит ко мне Александра Ивановна: «Отец Сергий! Не приходил ли сейчас муж мой? Его батюшка хотел видеть. Я его едва уговорила, да не могла проводить!» Этого-то человека, которого привести к батюшке стоило многих хлопот, а отцу Алексию, может быть, многих молитв, я, можно сказать, прогнал. Долго его потом уговаривали прийти к батюшке». [6, с. 53] После этого в Маросейском храме вернулись к прежней практике.

С годами о. Алексий все больше слабел, иногда он не мог быть в храме, но продолжал прием посетителей. Родные, а в особенности сын, уговаривали батюшку пожалеть себя, поберечь свое здоровье, но он был непреклонен, принимая всех нуждающихся.