ОглавлениеНазадВпередНастройки
Шрифт
Source Sans Pro
Helvetica
Arial
Verdana
Times New Roman
Georgia
Courier
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Отражение
Вы всегда относились с опаскою к чёрной воде,к безразмерной реке и пустынным домам на пригорке.Только пруд – не река. Словно ключ, он висит на гвоздеостровка. И должно быть, на вкус металлически-горький.
Впрочем, пруд никого не поил, не растил, не рожал,не держал на себе ни парома, ни лодки, ни флота,незнакомые лица на водах своих отражали себя выражал через эти мгновенные фото.
Наклоняясь к нему, мы имели четыре лицаи вполне походили на карты из общей колоды.И задумали мы ни начала не знать, ни концаи остаться такими, какими нас видели воды.
Мы исчезли в пруду. И ушли вместо нас двойникив переменчивой дрожи прозрачны, пусты и незорки…Вы не стали бояться скользящей куда-то рекии купили себе заколоченный дом на пригорке.
Моя новая жизнь незатейлива, тихо проста,как сухого листа к неизменной земле приближенье.Только чья-то фигура под вечер стоит у моста —так былую меня посещает моё отраженье.
* * *
Наступают холода, когдавоздух либо сворачивается, не достигая носа,либо впивается в щёку, словно заноза.Земля скользит под ногой ледяной бутылью.Спина принимает форму знака вопроса,сопротивляясь непрошеному усильюветра и притяженью льда.Глазам остаётся смотреть,как ветер ломает кустарника тонкие трости,вбивает в почву травы заржавелые гвоздии тем оголяет газон розовато-ветчинный.Губам остаётся слагать стихи о норд-осте,весьма отдающие мертвечинойнаполовину или на треть.Мёртвая книга, читаемая везде,темнеющая, как прорубь, зовущая наклониться —вот что такое холод. На каждой страницене буквы хрустят – ледяные осколки бутылки.Книгу читают вслух ученики, ученицы.Лиц их почти не видно, зато затылкиопрятны, как первый снег в борозде.Бывшие мысли плывут в ледяную пыль.Тело стремится забыть себя, как основу,и привыкает с ветром играть в подкидного.Мерно кочует кровь по стеклянной вене.Белыми трубками, лампами света дневногона небесах декабря повисают мгновеньяжизни, закупоренной в бутыль.
* * *
Мне снился сон, где было нам теплои белый торт нас ожидал на кухне.Сидели мы. А шкаф возьми и рухни.И одиноко звякнуло стекло.И по стеклу потёк пурпурный джем…Тогда квартиросъемщица налевозабила по стене незнамо чемв припадке истерического гнева.Неясный шум оформился в скандал.И, взяв из разоренного комодачервонец задубелый, как сандал,я вышла вон. Навязчивая модана ногти наносить лиловый лаксмутила мою нежную натуру.Купив его в галантерее сдуру,я села в электричку – просто так…Я точно помню – был осенний день,вдоль окон плыли жёлтые равнины,закат цветов разделанной свининысгонял в канавы сумерки и тень.Но я, сойдя на полустанок свой,шагала почему-то по сугробам(во сне бывает всякое, особокогда ты спишь на запад головой).Я, бережно размешивая снег,несла свою, пусть мелкую, удачу.Как вдруг – внезапный шок, обратный бег —забыты в электричке лак и сдача…Примчался поезд – бешен и огнист.Я шарила под каждою скамейкой.Меня жалел красивый машинист —так создалась вагонная семейка.Я, памятуя свой давнишний сон,теперь спала к востоку головою.Пятнадцать лет мы жили в унисон.Не помню, как я сделалась вдовою.Я продолжала жить в своём купеуже одна. Нет, кажется, с потомком,когда однажды за окошком тонкимвозник мой городок на букву «П».Я спрыгнула в сугроб, пришла домой,нажала кнопку, мне открыла мама.Я ожидала возгласов, но прямоона спросила: «Где червонец мой?»…Вот каковы бывают наши сны —причудливы, как роспись на эмалиони всегда, с какой бы стороныот полнолунья мы ни задремали.
* * *
Никто среди нас не умел так уютно страдать:выдавливать фразу, как пробку из полной бутыли,лицо запрокидывать блюдцем и так ожидатьчьего-то плевка, вопрошая безмолвно: «Не ты ли?» —как будто мы вас обокрали, раздели, убили.Под этаким взглядом, не кравши, захочешь отдать.
Отдать что угодно: богатство, талант, красоту.В присутствии вашем пятак – показатель излишка.Красивость бестактна. Еда застревает во рту,и скорость рождает одышку, а сытость – отрыжку.В смущенье талант маскируется в серую мышку.У норки мышиной вы чертите мелом черту.
Вы любите слово «душа». Ваше сердце – сосуд,в котором вы холите боль, как хозяйка – герани.Глаза обнажённые жалость из встречных сосут,поскольку умеют задеть сокровенные грани.Вы в каждой руке принесёте по колотой ране,явившись однажды на свой заключительный суд.
И судьи заявят, что с миру по нитке у всехиз жизни тянули, беспечно прорехи латая.Но вас оправдают за этот единственный грех…И вот Вы живёте вторично, уже процветая.В глазах ваших – твёрдых и выпуклых, словно орех,проносятся птицы, как щепок обугленных стая.
* * *
Кариатида опускает веки,внезапно ощутив себя в отсекезатопленной врагом подводной лодки.Но скорчившись, как будто от щекотки,взирает сверху проходящим в темя…Она была и с этими, и с теми,поскольку каждый движимый – хозяиндля мраморного торса, что припаян.А ныне ей владеют люди, коине смеют ночью посещать покои.Они (конечно, ни во что не веря),стыдливо опечатывают двери,боясь, что донесётся им вдогонкуущербный смех безвинного ребёнка…Торчат в окне обрубленные ветки,и чуть пониже инвентарной меткина зеркале старательно замазанстремительный, как выстрел, след алмаза.Немые вещи в лабиринте комнатподольше нас живут, побольше помнят.Кариатида вспомнит лодку, стоя,затоплена по горло темнотою.Дворец себя увидел в сетке мракав обличье пленного речного ракаи, боковым крылом прикрыв фасады,пытается прорваться из засады.
* * *
Ноябрь умирает. Сосны прошлогодний укропприветствует нас на одной из предложенных троп,и зуд словопрений, творений, неярких горенийведёт нас по ней до условленной надписи «Стоп!».Дойдём и за это получим благие советы,как делать из времени липкий домашний сироп.
Желающий мудрую песню сложить, не забудьслова: благодать, бытие, человечество, суть.Нет песни бесценнее той, что звучала на сцене.Так слушай солистку, чей взор беспокоен, как ртуть.Дробится лицо у певицы, однако ключицыпрочны, словно балки строенья под вывеской «грудь».
Пишите картину, где воздух свернулся, как суп,где божья коровка похожа на вырванный зуб.Сутулая мышь собирает на грядке остаткиневидимых круп, но темней, чем мышиный тулуп,спускается туча, дырявый картуз нахлобучана купол церковный и фабрику в несколько труб.
А ты, убедившись, что гомон воскресный затих,поведаешь нам тот рецепт, по которому стихберётся из пальца, с добавкой горчицы и сальца(но в меру, чтоб был целомудрен, как в сказке жених).Пегас твой – он благонамерен, как истинный мерин.Здесь каждому жребий отмерен, но ты не из них.
* * *
Когда год Крысы подходил к концу,из недр провинциального вокзалазастенчивая крыса выползалаи, скорчившись как вязаная гетра,вонзала треугольную ноздрюв сырой поток приземистого ветра,который тёк навстречу январю…
Когда год Крысы подходил к концу,переплавляя в сумерки усталость,мне часто снился сон, где я пыталасьспасаться бегством… Что меня влеклоотсюда? Я в сугробе закопаласвой разум и в истории влипала,как будто снег в оконное стекло.
* * *
Вокзальный сквер. Зелёная канава.Обмылки плесени конкретны, как отравав бокале забродившего вина.Безвреден яд, и все мы живы. СлаваБогу…
Лишь памятник рукой, подобной рогуили трубе для стока талых вод,который годщекочет небосвод.Он ждет,когда луна покатится в рукав.Его чугунный ротнезыблем и лукав.Своею тенью перстпронзил кирпичный склади башню, где отверстбелёсый циферблат.
На циферблате вспыхивает «три».Ночной вокзал процежен изнутри.Стеклянный, герметичный, как колпак,он воздух обращает в душный лак.И этот лак фиксирует навекскамью с десятком спящих человек…
Открой глаза. Под веками песок.И мысли потекут наискосок…Настало утро.Надо выпить сок,смыть пудруи подумать о билете…Цыганки моют ноги в туалете.В губах у них дрожит по сигарете…Переполняется терпенья чаша.И вот,продолговатый, словно пищевод,пришёл состав, и нам сказали: «Этидва места будут ваши…»
Познали радость мы сполна,когда широкая спинавполне любезной проводницысокрылася за дверью, длятого чтоб приготовить чай…
Наш поезд ехал (так шершавая петлясползает по вязальной спице).Плясал в окошке иван-чай.
* * *
В доме прежней подруги, где я перестала бывать,где высок потолок, а внизу распласталась кровать, —представляю тебя за столом со множеством трещин.Крутолобых поклонников в мирный кружок собрав,демонстрируешь новый, ещё тесноватый нрав,подгоняя свой сложный взгляд под простые вещи.
Кто из басен твоих нацедил через марлю мораль?Кто тебя надоумил закручивать нервы в спираль?Это тело доступное – кем оно ныне ведомо?Кем твой выпуклый взгляд запланирован был на ожог?Кто вложил в эти губы свистящий металлом рожок?Бог? Навряд ли. Скорее, сердитый божоккоммунального дома…
Пролистав каталог разномастных своих королей,ты на скатерть вино или слёзы в жилетку пролей,или пух тополей наблюдай в привокзальном канале.Расчленяй пауков, изучая природы нутро.Ублажай стариков, подселяя им беса в ребро.Согреши. Но прошу, не пишисочинений на темы морали.
* * *
Как гости без подарка,по направленью к паркумы шли, ища скамью —она к холму, как марка,крепилась на клею.
Поход наш с остановкойбеседою неловкойтоски не разогнал…Цветочною перловкойпрокашлялся канал.
Закат померк до срока —так угасает окозабитого быка.И смертной поволокойсомкнулись облака.
Так неостановимопрошелестела мимоещё одна среда.И зубы херувимаблеснули в два ряда.
В сплетении растениймелькнули наши тении разбежались врозь.И более нигде невстречались… Не сбылось.