Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
5. Языковой смысл
Воплощаясь в языке, в наборе конвенциональных знаков, смысл обретает наибольшую свободу. В самом деле, конвенциональные знаки могут умножаться почти до бесконечности. Они могут достигать высочайшей степени дифференциации и специализации. Они могут употребляться рефлективно, в целях анализа и контроля самого языкового смысла. Напротив, интерсубъективный и символический смысл представляется ограниченным спонтанностью совместного существования людей, и хотя визуальные и аудитивные искусства способны развивать конвенции, сами эти конвенции ограничены материалами, в которых воплощаются цвета и фигуры, объемные формы и структуры, звуки и движения.
Языковой момент в человеческом развитии поразительнейшим образом может быть проиллюстрирован историей Хелен Келлер, обнаружившей, что последовательные прикосновения учителя к ее руке передают имена предметов. Мгновение, в которое она впервые осознала это, был отмечен выражением бурных эмоций, а эмоции, в свою очередь, вызвали столь мощный интерес, что Хелен выразила желание учиться и в очень короткое время усвоила названия около двадцати предметов. Это стало началом невероятной учебной карьеры.
Интерес и эмоции Хелен Келлер позволяют нам понять, почему древние цивилизации так высоко ценили имена. Забота о сущностях – это позднейшая сократовская забота о поиске универсальных дефиниций. Ценить имена означает ценить человеческое достижение: фокусирование сознательной интенциональности и тем самым решение двойной задачи – упорядочения мира и ориентации в нем. Если сон на рассвете может быть назван началом перехода от безличного существования к присутствию в собственном мире в качестве личности, то слушание и говорение представляют собой главный момент в достижении такого присутствия.
Таким образом, эта сознательная интенциональность развивается в родном языке и моделируется родным языком. Она подразумевает, что мы не только узнаем имена видимых вещей, но способны нацеливаться на те вещи и говорить о тех вещах, которые называем по имени. И тогда доступный нам язык идет впереди. Он высвечивает те аспекты вещи, которые выходят на первый план; он акцентирует определенные отношения между вещами; он привлекает внимание к определенным движениям и изменениям. Таким образом, разные языки определяют развитие по-разному, и наилучший из переводов способен выразить на другом языке не точный смысл оригинала, а лишь максимально возможное приближение к нему.
Это действие взаимно. Язык не только моделирует развивающееся сознание, но и структурирует мир вокруг субъекта. Пространственные наречия и прилагательные устанавливают связь различных мест с местонахождением говорящего. Времена глаголов связывают временные моменты с его настоящим. Наклонения соответствуют его намерению выразить желание, побуждение, приказ или декларацию. Залоги придают глаголам активность или пассивность и одновременно превращают подлежащие в дополнения, а дополнения – в подлежащие. Грамматика уже дает нам аристотелевские категории субстанции, количества, качества, отношения, действия, претерпевания, места, времени, положения и обладания, тогда как аристотелевская логика и эпистемология глубоко укоренены в грамматической функции предикации.
По мере развития языка проступает различие между обыденным, техническим и литературным языками. Обыденный язык служит средством, благодаря которому в человеческом сообществе осуществляется повседневное сотрудничество в достижении человеческого блага. Это язык дома и школы, индустрии и торговли, удовольствия и бедствия, средств массовой информации и непринужденной беседы. Этот язык преходящ: он выражает мысль, порожденную моментом, существующую в данный момент и для данного момента. Он эллиптичен. Он знает, что подмигивание так же выразительно, как кивок, что полное предложение избыточно и только вызывает раздражение. Его основой служит здравый смысл, причем под здравым смыслом понимается ядро привычных инсайтов, так что добавление одного или двух новых инсайтов порождает в человеке понимание любой из целого ряда конкретных ситуаций. Через такое понимание человек улавливает, как ему себя вести, то есть как ему высказываться, что и как делать в непрерывно возникающих новых ситуациях. Это ядро инсайтов сосредоточено в субъекте: он рассматривает свой мир как связанный с собой, как поле своего поведения, влияния, воздействия, как окрашенный своими желаниями, надеждами, опасениями, радостями и печалями. Когда такое ядро инсайтов разделяется группой, оно образует здравый смысл группы; когда оно сугубо личностно, то считается чудачеством; когда же оно образует здравый смысл другой группы, то воспринимается как чужое.
Развитие человеческого ума на основе здравого смысла приносит не только универсальные, но и дополнительные плоды. Первобытные собиратели разделяются на земледельцев, охотников и рыболовов. Новые группы, новые цели, задачи и орудия стимулируют возникновение новых слов. Разделение труда углубляется, а вместе с ним растет и специализация языка. Постепенно возникает различие между, с одной стороны, обиходными словами, которые обозначают общеизвестные моменты конкретных задач, и, с другой стороны, техническими словами, которые употребляются ремесленниками, знатоками, специалистами, когда они разговаривают между собой. Этот процесс заходит гораздо дальше, когда человеческий интеллект обращается от мира повседневного здравого смысла к теоретическому развитию, когда исследование ведется ради него самого, когда формулируются его логика и методы, когда устанавливается образовательная традиция, дифференцируются ветви знания, нарастает специализация.
Третий род языка составляет литературный язык. Если обыденный язык преходящ, то язык литературный постоянен: он служит носителем результата труда, πоίημа, который подлежит заучиванию наизусть или записыванию. Если обыденный язык эллиптичен и довольствуется тем, что лишь восполняет общее понимание и общее чувствование, уже и так направляющие общую жизнь, то литературный язык не только ориентируется на более полные формулировки, но и пытается компенсировать нехватку взаимного присутствия. Он притязает на то, чтобы заставить слушателя или читателя не только понимать, но и чувствовать. Поэтому если технический трактат стремится соответствовать законам логики и предписаниям метода, литературный язык склонен к своего рода колебанию между логикой и символом. Когда логический ум принимается его анализировать, он обнаруживает в нем множество так называемых фигур речи. Но привкус искусственности придает фигурам речи не что иное, как привнесение нелитературных критериев в изучение литературы. Ибо выражение чувств символично, и если слова отдают должное логике, то символы следуют законам образности и аффективности. Таким образом, мы вслед за Джамбаттиста Вико утверждаем первенство поэзии. Литературное выражение буквального смысла – позднейший идеал, достижимый лишь ценой огромного усилия, как о том свидетельствует неустанный труд аналитиков языка.
