Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Фил Спектор. Интервьюер Ян Саймон Веннер. 1 ноября 1969 года
Вы работали в компании Atlantic, принадлежавшей белым, но занимавшейся преимущественно черной музыкой. Это отражалось на артистах?
– О да, приятель. «Мы купили твой дом, черт побери, – не забывай об этом, парень. Ты живешь в доме, за который мы заплатили, ты водишь наш Cadillac, приятель. Он наш. Ты украл его у нас».
Так было с незапамятных времен. Все, что получали The Drifters, составляло $150 в неделю, и у них никогда не было гонораров. Не то чтобы Atlantic не платили им: просто в те дни все выжимали друг из друга, сколько могли. То есть я был тогда в группе The Teddy Bears, и что мы получали – роялти по пенсу за запись!
Совершенно исчезли черные группы – другие, не те, что вышли с лейбла Motown и тому подобные, и лейбл Stax-Volt я здесь тоже не имею в виду, это не то, о чем я говорю. Исчезли группы, которые пели на углах улиц. Они превратились в белые психоделические или гитарные группы, теперь их тысячи. Раньше существовали многие сотни черных групп, певших вместе с крутым солистом, – и вы шли и записывали их.
Обычно вы шли в Jefferson High School или на 49-ю авеню и Бродвей и могли найти там шестнадцать отличных групп. Сегодня вы их не сыщете: они или превратились в каких-нибудь воинствующих активистов, или ушли в тень, или просто исчезли. Не великое дело – собраться после школы и попеть. Но это было очень важное дело. Мне кажется, ребятам просто надоело стучаться в двери студий звукозаписи, и они поняли, что новый режим одержал верх.
Вот почему музыкальным бизнесом, работающим с черными артистами, заправляют всего две компании. Потому что на самом деле им просто некуда двигаться. Вы уже не увидите никаких групп, цветных групп, кроме Motown’овских. Разве что группа The Dells какое-то время выходила на чикагском лейбле Cadet, ну, может, что-то еще. Что-то случилось. Не знаю, дело ли в этой черной воинственности или еще в чем-то, но что-то решительно повлияло на полный крах черных групп, которые господствовали в индустрии звукозаписи.
Как это изменило музыку?
– Радикально. Их место заняли английские группы, в духе Эрика Бердона. Их место заняли The Rolling Stones и The Beatles – не то чтобы они не смогли сделать этого сами по себе, – но первое место, которое The Beatles захотели осмотреть по приезде в Америку (а я летел с ними в одном самолете), был театр Apollo.
Пусть даже песня «Book of Love» The Monotones абсолютно ужасная, но вы слышите многое из «Book of Love» в «Why Don’t We Do It in the Road?». Думаю, вы слышите немало такой бессмысленной, но энергичной ерунды – хотя это и глупость. Все та же бессмыслица.
Мне кажется, у английских ребят есть соул. Настоящий соул. Когда я смотрю программу Уолтера Кронкайта или телешоу «Victory at Sea» и «You Are There» – любое из них, – я вижу бомбы, падающие на Англию, и бегущих детей. Вот это, может быть, бежит Пол Маккартни. Понимаешь, потому что бомбы падали именно туда. Говорят, соул пробуждает страдание. Для черных это было рабство. А если тебе впечатали бомбой в зад, это еще один способ получить соул, так эти английские парни честно заработали свой соул. Из таких, кто не слишком много в этом смыслит, получается Дэйв Кларк. И точно так же в Америке получаются какая-нибудь Рози или The Originals, которые ничего не смыслят.
Какой артист, на ваш взгляд, не был записан как следует и кого вы хотели бы записать?
– Боб Дилан.
Как бы вы его записали?
– Я сделал бы Дилан-оперу. Я бы стал его продюсером. Видишь ли, у него никогда не было продюсера. Он всегда попадал на студию благодаря силе своих стихов, а его записи продавались достаточно успешно для того, чтобы покрыть все – всю честность его записей. Но он, по сути, никогда не делал продакшн. Да он ему и не нужен.
Его любимая песня – «Like a Rolling Stone», и это правильно, потому что это самая сильная из его старых и новых песен. Быть может, это не самое волнующее его послание. Может быть, это не самое великое из написанного им, но я понимаю, почему он получает от этой песни максимум удовлетворения. Потому что изменить порядок аккордов в «La Bamba» всегда занятно: взять песню с верхней строчки чарта и переписать ее – это доставляет немало удовольствия.
Мне бы хотелось, чтобы он записал альбом, который будет жить вечно именно как запись. Я бы с удовольствием записал для него «John Wesley Harding». У него никогда не было времени, да и у его продюсеров не всегда были амбиции или талант командовать им или спорить с ним. Я полагаю, что модель бизнес-контроля у Альберта Гроссмана примерно такая же, как у Тома «Полковника» Паркера с Элвисом Пресли. Допустим, контроля нет, но тогда должен быть кто-то очень сильный. Возможно, у кого-то кишка тонка или нет амбиций, чтобы стать таким человеком, но нет и причины для этого, пока сам Дилан не захочет. Но есть способ заставить его захотеть.
Нет причины, по которой Дилана невозможно записать вполне определенным способом и очень красиво, так, что вы просто сядете и скажете: «Вот это да!» – обо всем – не только о нем и его стихах, – просто обо всем.
Как бы вы записали «John Wesley Harding»?
– Есть один способ. Он так велик в этой песне и так честен, что это все равно что войти в студию с двенадцатью песнями Стивена Фостера. Так много можно сделать. Так много можно сделать с Диланом: он дает вам так много материала для работы. Вероятно, именно поэтому он продает такую кучу записей, не слишком выкладываясь в студии.
Вероятно, потому же и The Beatles… ну, это же очевидно, что Пол Маккартни и Джон Леннон, может быть, величайшие рок-певцы, которые когда-либо выступали. Возможно, они величайшие певцы последнего десятилетия – вполне возможно!
Я хочу сказать, что для этого у The Beatles есть и иная причина, чем то, что они похожи на Роджерса и Харта и Хаммерстайна, Гершвина и всех остальных. Они великие, великие певцы. И могут сделать со своим голосом все что угодно.
Многие артисты сейчас просто поют, но ничего по-настоящему не интерпретируют. Скажем, The Doors не интерпретируют. Не интерпретируют музыку. Они всегда поют мысли. Группа The Beach Boys всегда поет мысли – они никогда не были интерпретаторами. The Beatles интерпретируют, «Yesterday» что-то значит. А «Good Vibrations» – просто милая мелодия, от которой все, типа, тащились.
Что вы скажете об альбоме «Beggar’s Banquet»?
– Ну, сейчас The Rolling Stones записывают хиты. Привносили что-то в музыку. Это очень важно для меня: когда люди что-то привносят.
Какие это были песни?
– «Satisfaction» – это было нечто новое. У The Rolling Stones несколько таких песен. Есть разница: за исключением двух-трех номеров, Джонни Риверс не привнес ничего своего в музыку, и никогда не привнесет, никогда не сможет. Пусть даже все фанаты Джонни Риверса освищут меня. Точно так же Мюррей Роман никогда не станет комедиантом. Просто есть люди, которым это не дано. Группа Moby Grave никогда не сделает настоящего вклада. Есть много групп, которые никогда не создадут ничего своего. Потому что, если вы прослушаете всего одну запись Мадди Уотерса, вы услышите все, на что способна группа Moby Grave. Или если вы прослушаете одну запись Джимми Рида, вы услышите все, на что они способны.
А Stones в последнее время не создали больше ничего нового – хотя пишут яркие хиты. Было время, когда они создавали только новое. Их принимали как творцов. Их следует отметить как созидательную силу в музыке. Их влияние велико. Это не критика в их адрес: никто не может вечно жить в таком темпе.
Что скажете о Джоне Ленноне?
– Какое-то время я не общался с Ленноном и поэтому не знаю, чем он сейчас занят. Но чувствую, что Йоко, возможно, оказывает на него не самое лучшее влияние. Не знаю, но у меня ощущение, что он гораздо талантливее ее.
Знаете, какой-нибудь мультимиллионер на его месте просто не дался бы в руки копов в английской многоэтажке по обвинению в наркотиках, если он не совсем сошел с ума и если его не подставили. Ведь есть собаки, есть охрана, есть какая-то защита. Все знают, что The Beatles были неприкосновенны. Все знают историю, когда Джордж Харрисон был на тусовке The Rolling Stones перед их арестом, и Харрисону дали уйти, а потом вошли и всех повязали. Как будто бы королева сказала: «Оставьте их в покое».
Значит, Леннон действительно должен был произвести какой-то переполох или кто-то должен был подставить его, потому что это вовсе не почетная награда. Равно как заразиться триппером – не почетная награда. Быть арестованным за марихуану ничего не значит – просто пустая трата времени, и все. Трата его времени. Это могло бы даже стать причиной… провала.
Очень похоже на то, что это было просто безумной выходкой: он хотел посмотреть, до каких границ он сможет дойти, пока не запорется, или он хочет всех чему-то научить.
Вы летели вместе с The Beatles, когда они впервые прибыли в Штаты. Каково это было?
– Очень весело. Наверное, это один-единственный раз, когда мне было не страшно во время полета, потому что я знал, что они не разобьются на самолете. На самом деле это был ужасный полет. Ведь на протяжении двадцати девяти или тридцати минут самолет стремительно снижался над океаном. Мне было чертовски страшно, но на борту находились сто сорок девять человек – пресса и помощники группы, – и мы просто сидели и говорили о театре Apollo и обо всякой фигне. Леннон летел со своей первой женой и вел себя очень тихо. Пол сыпал вопросами, Джордж был восхитителен. Прекрасное путешествие.
Я как раз провел несколько недель в Англии и зашел к ним, а они готовились к поездке и спросили: «Почему бы тебе не вернуться с нами?» Смешно, но они ужасно боялись сходить с самолета.
Они ужасно боялись Америки. Даже сказали: «Иди первым». То, что случилось с Кеннеди, вселяло в них ужасный страх. Они действительно думали, что может так случиться, что там окажется кто-то, кто захочет их убить, поэтому они были действительно очень испуганы. Убийство Кеннеди сильно подействовало на них – на их представление об Америке. Так же, как это изменило все общее отношение к спецслужбам.
Что вы собираетесь делать с материалом, над которым работаете сейчас? Чем он отличается от последней работы с Айком и Тиной Тернер?
– Не знаю. Попробую несколько направлений – некоторые из них экспериментальные. Сегодня «River Deep – Mountain High» (альбом Айка и Тины Тернер 1966 года. – Ред.) могла бы быть хитом. Думаю, когда она вышла, это было что-то вроде моего прощания. Я просто прощался и хотел немного побезумствовать, знаешь, несколько минут – четыре минуты на виниле, вот и все. Я любил все это, и я с удовольствием делал это, но я действительно не думал, что в этом было что-то особенное для публики… еще никто по-настоящему не вник в это; оно еще по-настоящему не взорвалось так, как взрывается сегодня, со всеми этими звуками, все действительно помешались на этой электронике. Сегодня «River Deep – Mountain High», вероятно, будет очень продаваемой пластинкой. Когда я сделал ее, это было невозможно. Я просто выжал из нее все, что хотел.
Видишь ли, у меня нет саунда, саунда Фила Спектора – у меня есть стиль, и мой стиль – это просто конкретный способ производства записей – в отличие от Лу Адлера и любых других продюсеров звукозаписей, которые следуют стилю артиста. Я создаю стиль и называю его саундом или стилем; я называю это стилем, потому что это способ делать определенные вещи.
Мой стиль в том, что я знаю о звукозаписи кое-что, чего другие не знают. Мне все просто и ясно, и легко делать хиты. Думаю, что логично было бы начать с лонгплея «River Deep – Mountain High» – Тина достойна того, чтобы ее услышали на этой пластинке: она была прекрасна тогда. Пластинка, которая была № 1 в Англии, достойна того, чтобы стать № 1 в Америке. Если так много людей сегодня записывают песню, значит, она готова.
Как началось ваше сотрудничество с Айком и Тиной?
– Их мне представили. Кто-то попросил меня познакомиться с ними, и они просто сразили меня. Они были потрясающие.
Вы встречались с ними в последнее время?
– Да, я видел их на Factory, да везде. Они были… ну, я всегда любил Тину. Я никогда не знал, насколько она великая. Она действительно такая же великая, как Арета. Я хочу сказать, в своей сфере она несравненна, как Джоплин, и все такое, но я не мог понять, как ее записать.
Какова, на ваш взгляд, разница между аудиторией и ее восприятием музыки сегодня и тем, что было пять лет тому назад?
– Не знаю. Сегодня все стали ужасными хипстерами. Вот что я вам скажу. Нынче по улицам разгуливают тринадцатилетние шлюхи. Пять лет назад такого и быть не могло. Не было и тринадцатилетних наркоманов. Многое сегодня стало иным. Говорю вам, весь мир перевернулся. Попросту, все сбрендили. Все носят мини-юбки, все рядятся, все читают кучу книг. Как, черт побери, справиться со всем этим? Фальшь, хипстерство, все такое. Сегодня действительно ужасно много хипстеров.
Музыкальный бизнес сильно отличается от всякого иного бизнеса. Знаешь, у Фрэнка Синатры есть хит. У Сестры Доминики, или как там ее, есть хит. Могу предъявить вам сегодня еще шесть групп, совершенно других. То есть у группы The Archies есть хит одновременно с группой The Beatles. Хит ничего не значит.
Ну и кто покупает записи группы The Archies? Вот этого я не могу понять. И кто покупал все записи группы The Monkees – те же чуваки, которые скупили все записи The Rolling Stones? Если нет, значит, действительно есть так много разных покупателей… Потому что четыре миллиона, раскупившие The Monkees, и шесть миллионов, раскупившие The Beatles, – разные, но значит, десять миллионов молодых людей покупают пластинки. Значит, шансы растут. Легче попасть в точку, когда перед тобой аудитория из десяти миллионов, а не из шести.
Как идут дела с группой Checkmates?
– Еще не знаю. По-разному. Очень коммерческие записи. Хорошие записи. Легкие записи. Душевные записи. В одних есть глубина, в других нет…
А вообще перемены вас волнуют?
– Ну, то, что разрушает музыку, немного меня волнует. То есть, если бы я жил в то время, когда Бетховен потерял слух, это меня взволновало бы. Затронуло бы. Меня волнует, что есть очень плохая музыка. Я слышу, что многие диджеи говорят: «Давай выбросим это дерьмо». Я слышу, что они говорят, что развелось много дурацких групп – таких скучных. Слышу так часто, что верю в это. Если это действительно так, то да, это меня волнует. Так волнует, что я готов вновь этим заняться.
