Институтка

XLI

Жили мы таким образом с нуждою да с горем до самой осени. Тут над нами и стряслась беда.

В один осенний день мы в саду собирали яблоки в корзины. Муж мой взлезет на яблоню, встряхнет ее и все на меня посматривает то из-за одной ветки, то из-за другой. Старушка немножко устала, села отдохнуть.

– Вот уж и лето красное минуло, – промолвила она. – Солнышко еще светит, а уж не греет.

Сказав это, она огляделась кругом.

– Устинья, голубушка, это, кажется, дети из-за плетня выглядывают.

Я взглянула. В самом деле около тына собралась кучка ребятишек.

– Ну, что скажете, детки? – спрашивает их старушка.

Малютки молчат и только глазами косятся на корзины с яблоками.

– Подойдите-ка поближе, хлопченята; я вам по яблочку дам, – говорит им старушка.

Дети так и высыпали в сад. Окружили они старуху, как воробьи рябину, и старуха начала им раздавать яблоки. Поднялся гул, говор вокруг нас: известное дело – дети. Как вдруг, откуда ни возьмись, пани.

– Это что такое? – загремела она.

Переполошились дети: кто заплакал, а кто побежал, только топот раздался, а у меня сердце забилось.

– Это я по яблочку деткам дала, – ответила спокойно старушка.

– Ты дала? Ты смела! – закричала пани, а сама даже затряслась. – Ты, мужичка поганая, мое добро крадешь, воровка!

– Я воровка? – промолвила старушка и побледнела, как платок, а глаза у ней засверкали и слезы потекли.

– Больше ты уж не будешь красть, – кричит пани, – я тебя давно уж караулю, а ты вот когда попалась! Господские яблоки раздавать!..

– Не крала я отроду, – отвечает старуха по-прежнему спокойно, только голос ее звенит. – Сам пан никогда этого не запрещал, всегда детей одаривал! Посмотрите, неужто этого мало для вашей души?

– Молчи! – взвизгнула пани, наскакивая на нее.

Затрещали ветки, и из-за зеленых листьев выглянул мой муж, да так страшно глядит! Я только глазами его упрашиваю.

– Воровка, воровка! – твердит пани, вкогтившись старухе в плечо, и дергает ее, и толкает.

– Понапрасну меня обижаете: я не воровка, пани. Я весь век свой прожила честно, пани.

– Ты еще спорить со мной!

Да с размаху, как топором, старуху по лицу!

Зашаталась старуха. Я бросилась к ней, пани ко мне, мой муж – к пани…

– Спасибо, мое дитятко, – говорит мне старуха. – Не беспокойся, не гневи пани.

А пани уже вцепилась в мои косы.

– Полно, пани, полно! – крикнул мой муж, ухватив ее за обе руки. – Этого уже не будет, полно!

Пани от гнева и от удивления великого сперва только вскрикивала: «Что? как? а?», да, опомнившись немного, бросилась было на Прокопа, а он опять свое: «Нет, полно!»

Тогда она принялась кричать. Сбежались люди, смотрят на нас. Пан примчался что было духу:

– Что это?

Мой муж выпустил тогда пани из рук.

– Вот твои добрые души, – едва проговорила пани. – Благодарю тебя. Да что ж ты молчишь? – закричала она вдруг во весь голос. – Мне чуть руки не выломали, а ты молчишь!

– Что такое сделалось? – спрашивает пан на все стороны в великой тревоге.

Пани и начала: и обокрала-то ее старуха, и все-то хотели ее смерти. Уж натолковала она ему, а сама и всхлипывает, и кричит, и бранится, так что и пан наконец разозлился. Как кинется к моему мужу!

– Разбойник!

– Не подходите, пане, не подходите! – отозвался муж мрачно.

– Эге! Вижу! – воскликнул пан. – Тебе здесь места мало!.. Погоди же: погуляешь в солдатах сколько угодно! – Пан прямо визжит: – В солдаты его, в солдаты! Теперь присутствие в городе. Сейчас и везти его! Возьмите его! – крикнул он на людей. – Свяжите ему руки!

Прокоп не сопротивлялся, сам руки протянул, еще и усмехнулся.

А Назар говорит мне под шумок:

– Чего ты испугалась? Чего плачешь? Хуже не будет; вот будет ли лучше – не знаю!