Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
3
Голос принадлежал даме из остановившейся неподалеку кареты-ландо. Дама была молода и необычайно хороша собой. Пепельно-белокурые букли обрамляли изящное лицо с огромными сияющими глазами, точеным носиком и красиво очерченным чувственным ртом: именно о такой внешности мечтала Агнесс! Платье белело в темноте, но при ближайшем рассмотрении оказалось бледно-фиалкового цвета, и темно-серые глаза тоже казались цвета фиалок, хотя, конечно же, людей с фиалковыми глазами в жизни не существует: они обитают в романах. Лоб дамы, высокий и чистый, украшала фероньерка. Капелька из голубого опала подрагивала на серебряной цепочке – незнакомка дрожала от сдерживаемой ярости. Леди не пристало показывать свои эмоции, но эта красивая дама была очень разгневана увиденным.
– Каков негодяй! Привязать бы его к телеге и гнать плетьми по всему графству! Бартоломью, ты видел, куда он побежал? – обратилась она к кучеру.
– Никак нет, миледи!
– Может, мы его все-таки нагоним?
– Пожалуйста, не надо! – воскликнула Агнесс и, скользя, поднялась из хлюпающей грязи, не спешившей выпускать добычу. – Я сама виновата, сморозила такую бестактность!
– Ну вот еще! Девочка в твоем возрасте ни за что не додумается до такой бестактности, за которую платят ударом. Это была, самое большее, невинная глупость, – возразила дама. – А где же твой багаж?
– На постоялом дворе остался, – ответила Агнесс, решительно ничего не понимая.
– Бартоломью, принеси.
Когда кучер, покряхтывая, слез с облучка, леди добавила:
– Будь здесь наш мистер Линден, он напомнил бы тебе про святого Мартина, который разрезал свой плащ на два куска и один отдал страннику. Но мы не настолько праведны, чтобы кромсать одежду. Отдай барышне целый плащ.
По лицу кучера было видно, сколь неприятна ему идея поделиться одеждой с какой-то грязной бродяжкой, пусть и с манерами леди. Но с хозяйской волей не поспоришь, и он нехотя накинул на плечи Агнесс свой тяжелый стеганый плащ. Агнесс едва не задохнулась – не столько от запаха мужского пота, сколько от удивления:
– Мистер Линден? Вы знаете мистера Линдена? Я его племянница, Агнесс Тревельян.
Леди посмотрела на нее недоуменно.
– Ах, да. – Ее лицо прояснилось. – Я же забыла спросить, как тебя зовут. И не представилась. Леди Лавиния Мелфорд, – пропела дама свое имя, переливчатое, как соловьиные трели.
Спохватившись, девушка присела, чувствуя, как противно липнет к ногам мокрое белье, и подошла поближе.
– Вам знаком мой дядюшка?
– Отлично знаком.
Леди Мелфорд наклонилась к ней, и на Агнесс повеяло ароматом жасмина.
– И где же он? Я его жду и жду…
– Как где? У себя в пасторате, читает труды Тертуллиана и делает выписки.
– Но разве?…
– Нет, конечно. Твоему дядюшке проще запомнить, в каком году осудили ересь пелагиан, чем в каком часу встречать племянницу.
Леди Мелфорд раздраженно фыркнула, и сияющая капля запрыгала из стороны в сторону. Агнесс на всякий случай подставила ладони – вдруг фероньерка сорвется со лба.
– Считай, что это была его визитная карточка. Вот и познакомились.
– Он очень строгий?
По жалостливому молчанию можно было понять, что миледи пытается сочинить подходящую ложь.
Агнесс вздохнула. Его строгость не вмещают слова.
– Апостолы рядом с ним покажутся мотами и вертопрахами, – сдалась миледи. – Да, Агнесс, твой дядя очень строгий. Неоправданно строгий.
Тем временем вернулся кучер с сундучком и, судя по румянцу, с пинтой эля в желудке. Багаж он почему– то пронес мимо Агнесс и водрузил на приступку позади кареты, прямо под сложенным верхом.
– Ну, чего ты ждешь? – улыбнулась миледи удивленной девушке. – Одно из двух – или я решила украсть твою кладь, или приглашаю тебя на ночлег. Какой вариант тебе больше по душе?
– Я же такая грязная.
– Вот именно. В таком виде мистер Линден тебя даже в хлев не пустит. Подумать только – если бы я не припозднилась у соседей, если бы выехала часом ранее, что бы с тобой сталось! Бартоломью, подсади барышню.
Агнесс села на сиденье напротив миледи и забилась в уголок, сжалась и подобрала юбки, стараясь не думать, во что превратится алая бархатная обивка и как огорчится кучер, которому придется ее чистить.
Путь в усадьбу растянулся на полчаса. Карета легко и упруго катилась по проселочной дороге, в темноте Агнесс различала только холмы да огоньки далеких деревень. Согревшись, она клевала носом, тем более что спутница не утомляла ее лекциями по краеведению. Но когда карета свернула в аллею, леди Мелфорд негромко произнесла:
– Вот мы и в Мелфорд-холле. Усадьба стоит со времен Якова Первого, но барон Мелфорд перестроил ее в восьмидесятых годах прошлого века.
Агнесс прикинула возраст барона.
– Ваш дед?
– Мой муж. Покойный.
– Мне очень жаль!
– Жаль? Его отсутствие и правда весьма ощутимо. – Вновь задрожала опаловая капля, но, кроме нее, других слез на лице миледи не появилось. – Он был джентльменом щедрым… и безобидным в преклонных летах. И сумел утешить меня напоследок. Его поместье, земли, коллекция мрамора – все это принадлежит мне, если только не выйду замуж повторно.
Агнесс все равно огорчилась за леди, такую красивую и совсем молодую, но повенчанную со стариком, который помыкал ею даже из могилы.
– А если выйдете замуж, у вас отберут все состояние?
Миледи расхохоталась.
– Какая ты еще дурочка! Посмотри же!
Впереди высился величественный особняк, раскинувший два одноэтажных крыла. Ночь затенила фасад, скрыла фризы и статуи в нишах, но даже в темноте можно было оценить размеры строения. Агнесс восхищенно вздохнула.
– Разве кто-то стоит такой жертвы? – согласилась леди Мелфорд.
Карета остановилась у парадного крыльца, освещенного огоньками масляных ламп. Кучер помог хозяйке сойти и буквально сдернул Агнесс с подножки, заодно сорвав с нее плащ. В холле к баронессе подлетела с приветствиями камеристка, но леди Мелфорд прошла мимо нее.
– Этот холл мы называем мраморным. Сама погляди, Агнесс. Мне интересно твое мнение.
Агнесс хотела сказать комплимент – и не нашла слов.
Вдоль стен стояли – нет, скорее толпились – статуи. Десятки мраморных дев. В мягком свете они казались пугающе живыми. Полуприкрытые веки, робкие улыбки, руки с отколотыми пальцами тянутся прикрыть грудь, складки одежды не скрывают бедер, но подчеркивают их округлость. Одни стояли, покорно опустив головы, другие порывались бежать, но так и застыли в рывке…
– Как красиво, – выдавила гостья. – У вашего мужа был хороший вкус.
– Еще в молодости, во время гранд-тура по Италии, барон купил столько статуй, что их возили за ним в десяти каретах. На всю жизнь у него осталась страсть к приобретению красивых вещей. Нравится тебе его коллекция?
– О да! Здесь столько… всего. Как в Британском музее.
– Ты права. Как в музее. На склоне лет барон не трогал свои вещи – и никому не позволял, – зато очень любил рассматривать.
– Ваш муж надевал тогу? – невпопад спросила девушка. – Поверх фрака?
– Да, так и оделся для парадного портрета, но… – Леди Мелфорд осеклась. – Откуда ты знаешь?
– Просто подумалось. Учитывая его любовь к античности.
Сузив глаза, леди Мелфорд разглядывала свою гостью, словно впервые ее увидела, но Агнесс не покраснела.
Это ведь даже не ложь.
Это такт.
– Ах, что же это я! – опомнилась хозяйка. – Ты, верно, голодна и совсем продрогла. Грейс, проводите барышню в спальню. Сейчас мы тебя согреем и накормим.
Агнесс благодарна присела. До чего же добра миледи! Просто ангел!
Незачем ее пугать.
Незачем рассказывать ей, кто2 притаился возле ниши с вакханкой, которая чем-то напоминала саму баронессу. Бакенбарды в сочетании с тогой смотрелись нелепо, в остальном же барон Мелфорд вовсе не казался забавным.
Пока грелась вода для ванны, горничная принесла поднос со всевозможной снедью. Время ужина давно миновало, но кухарка не поскупилась на холодные деликатесы – тонкие полосочки языка, фазанье крылышко, румяная ветчина, салат из омаров, а также кусочек лосося, наскоро разогретый в масле и еще холодный внутри. В пузатой фарфоровой чашке дымился поссет – горячее белое вино со сливками и раскрошенным печеньем. Взрослых поблизости не было, и Агнесс набросилась на еду, позабыв, что нужно резать ножом, а что – есть только ложкой.
Едва она успела допить поссет и постучать по чашке, чтобы в рот попало сладкое месиво со дна, как две служанки втащили большую медную ванну. Тяжело ступая, но стараясь не забрызгать пушистый ковер, они вернулись с полными ведрами. От воды не только поднимался пар, но и приятно пахло жасмином. Агнесс заскочила за ширмы, чтобы поскорее снять противную липкую одежду, а когда вышла, на столике возле ванны уже лежали губка и щедрый кусок виндзорского мыла. В граненой бутылочке зеленело средство для волос. Даже не поморщившись, служанки взяли отсыревшее платье и удалились так же безмолвно, как пришли. Миледи отлично вышколила прислугу.
Теплая вода навевала дрему, но терпкий запах розмарина из бутылочки взбодрил Агнесс, и она как следует рассмотрела свое пристанище.
Мебель была легкая, тонконогая. Девушке почудилось, что туалетный столик вот-вот стряхнет зеркало и поскачет по комнате, рассыпая по сторонам щетки, пилочки, крючки для пуговиц. Кровать с витыми столбиками не куталась в балдахин – красовалась в легкой вуали цвета зари. Зябко было бы тут спать, если бы не полыхающий жаром камин. Даже мраморные каминные львы высунули языки от жары. Над камином горели свечи, и так много – два канделябра с тремя свечами в каждом! И свечи не сальные, а восковые. Вот это роскошь так роскошь!
Отблески свечей и тлеющие угли расцвечивали каминный экран – круглую деревянную раму, затянутую гобеленом. Нимфы, хохоча, уворачивались от сатиров и дразнили их гроздьями винограда. Впрочем, нимфы обладали такими пышными формами, а их преследователи – такими кривенькими, мохнатыми ножками, что долго им в догонялки не побегать, решила Агнесс. Она подалась вперед, чтобы получше разглядеть деву и сатира, которые почему-то притаились за кустом, как в дверь постучали – вероятно, горничная вернулась с ночной рубашкой.
– Входите! – разрешила Агнесс.
И тут же нырнула в воду, подтянув колени к подбородку.
Вошла не горничная и даже не камеристка леди Мелфорд. А сама леди Мелфорд!
Двумя пальцами она держала нечто розовое и кружевное, похожее на застывшие пенки от земляничного варенья.
– Ну, так гораздо лучше, – проговорила миледи, подходя поближе. – А теперь переоденься.
Полотенце висело на ширме, но это последнее дело – просить у леди его передать! Баронесса не стала ее переубеждать. Невозмутимо улыбаясь, она поманила гостью.
– Что вы, я же совсем-совсем голая, – поставила ее перед фактом Агнесс.
– Я тоже голая. – Леди Мелфорд сделала страшные глаза. – Под платьем. Так зачем нам стыдиться своей наготы? Ну же, иди сюда.
Прикрываясь руками, девушка неловко подобралась к полотенцу. Ничего себе утешение! Рядом с леди Мелфорд она сорняк, который шалым ветром занесло на клумбу с дамасскими розами.
От вспыхнувшей от стыда Агнесс даже мгновенно высохли волосы.
Леди Мелфорд наблюдала за ней, чуть склонив голову набок.
– Подними руки.
Зажмурившись, гостья подчинилась, и по ее телу потек мягкий шелк пеньюара – но не сразу, а секунд пять спустя. Наверное, леди Мелфорд увидела ее всю, ужаснулась Агнесс. Даже глаза раскрыть стыдно! Она почувствовала, как тонкие, но очень сильные пальцы баронессы разглаживают оборки у нее на плечах.
– Какая ты хорошенькая, дитя. А когда-нибудь вырастешь в миловидную особу, – похвалила баронесса, и Агнесс раскрыла глаза, подумав что юная стиральная доска может вырасти разве что в доску покрупнее, еще более ребристую, но не стала делиться своими опасениями. Главное, что позор позади.
– Благодарю вас, миледи.
– Лавиния.
Агнесс кивнула, показывая, что еще не забыла имя благодетельницы, но тут же отчаянно замотала головой.
– Нет, миледи, что вы! Это неправильно!
– Почему неправильно?
– Да так же вообще не делается!
В пансионе мисс Тревельян назубок выучила порядок старшинства во время церемоний. Хотя баронессы в этой шкале стояли ниже, чем супруги епископов, зато выше жен каких-нибудь захудалых баронетов. А такие невзрачные пташки, как сама Агнесс, там вообще не значились.
– Ну хорошо, на людях пресмыкайся передо мной как хочешь, – вздохнула леди Мелфорд. – А наедине давай без условностей. Я хочу стать тебе подругой, Агнесс.
– Да разве я гожусь вам в подруги?
Если раньше миледи бросала ей благодеяния по монетке, то теперь швырнула целый мешок золота. И он оттягивал руки.
– Ты сразу мне приглянулась.
– Когда сидела в луже? Мой вид, наверное, доброго самаритянина отпугнул бы.
– Именно тогда. Я вспомнила, каково это – корчиться на земле, без сил от страха, и думать, что мир вот-вот рухнет, и что же мне тогда делать?
Лавиния чуть отвернулась. Черные тени мазнули ее по лицу, замешкавшись в уголках глаз и рта, прочертив тонкие, едва заметные морщинки на лбу. Даже ее вечный спутник – аромат жасмина – сделался вдруг неуместным, как в церкви. Что же с ней произошло? Кто ее обидел? Но о таких вещах не спрашивают. Особенно тех, кто настолько выше на сословной лестнице, что шею сломаешь, пытаясь их разглядеть.
– Но ведь мир не рухнул?
– Куда он денется? Как стоял, так и стоит. Только от этого едва ли легче.
Но едва лишь Агнесс протянула к ней руку, как баронесса выпрямилась и улыбнулась невозмутимо:
– Я тебя совсем утомила. Покойной ночи, Агнесс, и укутайся потеплее. У нас даже летом бывают сквозняки.
– Хорошо. Покойной ночи, Лавиния, – шепнула гостья, забираясь на облако перины.
Как только за миледи затворилась дверь, Агнесс сбегала к сундучку, вытащила «Книгу общей молитвы» и угрожающе ею потрясла:
– Сквозняки, да? Сквозняки? Гадкий вы злой старикашка! Только суньтесь сюда, и вот честное слово, я вас изгоню! И не посмотрю, что вы хозяин дома! И ее оставьте в покое! Как же вам не совестно?
Угроза возымела действие, и всю ночь никто Агнесс не тревожил.