Беседы с Ли Куан Ю. Гражданин Сингапур, или Как создают нации

Лис и Еж (почти как у Диснея)

Что такое «характер эпохи»? Что можно назвать характером вождя? А что бывает, когда лидер выходит из себя? Когда мы говорим о руководителе авторитарного типа (пусть это будет даже «мягкий авторитаризм»), дающем волю своим эмоциям, обычно приводим в пример Гитлера или Хирохито, за которыми стояли страны, сильные в военном отношении.

Но что в этом смысле можно сказать о лидере страны, не имеющей веса в военном отношении?

Как однажды изрек Сталин, римского папу ставят не для того, чтобы его боялись. Сколько, скажите мне, дивизий в распоряжении у римского папы?

С другой стороны, влиятельность в мире определяется не только военными возможностями. Папа Иоанн Павел II (Кароль Войтыла) содействовал завершению «холодной войны» одним только тем, что не прекращал морального давления на коммунистический лагерь. Ли, точно такой же непреклонный антикоммунист, приобрел немалый политический вес в региональном и международном масштабе благодаря распространению своих идей касательно управления страной, культуры и характера международных отношений. Эти идеи обрели немалый вес отчасти и потому, что в Сингапуре многие из них удалось успешно воплотить в жизнь. Спросите первого встречного, и все, даже его враги, признают: Ли является титаном общеазиатского масштаба, и крошечный размер его страны не отменяет этого факта.

Я обратил его внимание на известный очерк, написанный несколько десятилетий назад знаменитым выходцем из Оксфорда, ныне покойным Исайей Берлином. В этом очерке можно найти ключик к тайне, которая спрятана в голове у ЛКЮ. Речь там идет о том, как можно было бы рассортировать великие исторические фигуры. По аналогии с древнегреческим сюжетом о Лисе и Еже Берлин делит великих на две основные категории.

Ли ворочается в своем кресле, а я тем временем разъясняю ему эту идею. Лис обладает обширными познаниями, ему ведомы самые разные приемы, позволяющие выжить на этом свете. У Ежика в запасе только одна истина, но эта истина всеобъемлюща, она есть основа его жизни и жизни всех окружающих.

В этом свете Эйнштейна, который принес в мир свою грандиозную идею, касающуюся общей теории относительности, можно, естественно, считать Ежиком. А вот гениальный Аристотель, напротив, был ученым, которому открылись тысячи мелких истин. Его с полным на то основанием можно назвать Лисом, знающим многое о малых вещах. Оба они гении, но разной породы.

«Дальше в этой своей знаменитой книге Берлин незаметно переходит к разговору о том, к чему и вел с самого начала, – к обсуждению великого писателя Льва Толстого. Берлин задается вопросом, какова природа толстовского таланта. Кем Толстой считал себя – Лисом или Ежом? И, выбрав образ Ежа, не преуменьшал ли он свой масштаб? Мне кажется, что лично вы с абсолютной уверенностью причислите себя к лисам, что вы освоили множество практических приемов и совсем не готовы предъявить миру какую-нибудь всеобъемлющую идею ежового толка».

Иными словами, я поставил вопрос так: кем же является ЛКЮ – Лисом или Ежом? Это принципиальный, основообразующий вопрос, и мы еще вернемся к нему в конце наших бесед.

Слушая мой монолог, Ли еле слышно вздыхает и потуже затягивает грелку на правой ноге. Потом говорит: «Я не склонен рассуждать в этом ключе. Я не силен в философском теоретизировании. Мне все это очень интересно, но в собственной жизни я руководствуюсь совсем не теориями. Я делаю дело, и пусть потом другие выискивают, какие принципы были положены в основу моих удачных решений. Моя работа – это не теоретизирование. Я ставлю вопрос так: что нужно сделать, чтобы все это заработало? Я принимаю решение за решением, обнаруживаю, что какое-то из них дает хороший результат, после чего стараюсь выяснить, какие принципы были скрыты за удачным решением».

Мне показалось, что Ли буквально животом чувствует: все общие политические теории, как их, скажем, излагают казалось бы невинные и безвредные университетские профессора, – все эти теории скрывают в себе либо исключительно опасную взрывную силу, либо целый океан безбожной наивности. Взять любую из них и проработать до логического завершения – в конце непременно замаячит та или иная форма экстремизма. Не так уж важно, будет это коммунизм в своем чистейшем и брутальнейшем изводе, или же капитализм в форме чуть ли не религиозного «культа свободного рынка», или… Чаще всего мы приходим вообще к какой-то бессмысленной абракадабре.

“Я не силен в философском теоретизировании. Мне все это очень интересно, но в собственной жизни я руководствуюсь совсем не теориями”

Немного подумав, Ли подтверждает мою оценку: «Все эти платоны, аристотели, сократы – они для меня совсем не руководство к действию. Я читал их по диагонали, поскольку философия как таковая меня не интересует. Можете назвать меня хоть прагматиком, хоть кем-нибудь еще. Меня интересует только результат».

Со всеми этими идеологиями всегда нужно держать ухо востро. Того и гляди, они улизнут из-под носа вместе с вашим здравым смыслом. В подтверждение Ли приводит весьма живой пример. «Тогда, в 60-е, 70-е, 80-е, – говорит он чуть отстраненно, – когда все так называемые лидеры „третьего мира“ пребывали в рабстве модных (и не слишком-то оригинальных) теорий о „социализме“, „коммунизме“, „республике советов“, „борьбе против транснациональных компаний“, я оседлал эту тенденцию и оказался в выигрыше. Чуть позже за мной пристроились и другие в этом регионе».

Идейный базис, распространенный тогда в странах «третьего мира», подразумевал один не допускающий критики (и на поверку иррационально-идеологизированный) постулат: разрешите, мол, транснациональным компаниям хоть немного похозяйничать в вашей стране – и вы неизбежно отдадите им ключи от вашей казны, не избежите разграбления природных ресурсов и позволите увести от вас самых талантливых из ваших детей. Правда, в Сингапуре государство располагало мощными людскими ресурсами, а главное, здесь во главе встал бдительный и хитрый ЛКЮ, который неотрывно присматривал за транснациональными спрутами, сводя к минимуму их хищнические наклонности.

Итак, Ли не скрывает своего прагматического подхода, однако нравится ему это или нет, но столь четко сформулированный утилитарно-прагматический подход тоже можно назвать своего рода «жизненной философией». «Выходит, вы внесли в сферу политической культуры новую религию утилитаризма!»

Ли, судя по всему, пропускает мой эксцентричный ход мимо ушей и продолжает в серьезном тоне: «В чем состоит мой руководящий принцип? Когда я сталкиваюсь с какой-нибудь трудностью или серьезной проблемой, когда мне нужно примирить между собой противоречивые факты, я сразу прикидываю, какие у меня останутся альтернативы, если не сработает тот алгоритм, который я выбрал в качестве основного. Разумеется, на первом месте у меня будет решение, которое обещает максимальную вероятность выигрыша, но если оно не сработает, у меня должен остаться какой-то запасной маршрут. Никогда нельзя попадать в тупик».

«Понятно. То есть всегда должен иметься в запасе „план В“ – на тот случай, если потребуется быстро соскочить с „плана А“?»

«Совершенно верно – если не сработает „план А“.

«И вы не позволите каким-либо лоббистам или другим заинтересованным группам оставаться на „траектории А“, если она не соответствует интересам государства?»

«Конечно, нет!»

Итак, работая с транснациональными компаниями, наш ЛКЮ выступает как антимарксист? Не правда ли, это уже начинает походить на своего рода идеологию, на что-то вроде «ежовой идеи»?

Вот как он мне ответил: «Я совсем не антимарксист. Я антикоммунист, то есть противник ленинских принципов организации партии специально для захвата власти и для того, чтобы, придя к власти, удерживать в железных клещах все общество».

Злые языки, напротив, любят утверждать, что, организуя Партию народного действия (РАР), Ли действовал почти так же, как Ленин. Впрочем, методы управления через посредство центрального правительства подразумевают гораздо более тонкие механизмы и подходы, не имеющие ничего общего с жестокостью большевиков. Такая структура не избавляет от обязанности отчитываться в своих действиях, даже если они приводят к блестящим экономическим и социальным результатам. Тем западным комментаторам, которые не видят особой разницы между ЛКЮ и Фиделем Кастро, следовало бы больше интересоваться биографией сингапурского основателя.

Ли продолжает: «Согласно Марксу, труд порождает прибавочный продукт, и капиталисты ухитряются как-то снимать эти сливки. Однако Маркс оказался не прав, предсказывая, что это приведет к морю несправедливости и в конце концов к всеобщему восстанию и крушению капиталистической системы. Всего этого не случилось благодаря возникновению профсоюзов, борющихся за лучшие условия труда, и благодаря правительствам, перераспределяющим доходы, направляя их на жилищное строительство, здравоохранение, образование и социальное страхование».

Ли считает, что все это играет безусловно положительную роль – особенно государственное вмешательство, сглаживающее острые углы капитализма. Именно благодаря всему этому мир движется вперед. Однако если ту же практику государственного вмешательства свести к идеологическим принципам, к какой-то абстрактной формуле (или к платформе какой-либо политической партии), она тут же станет опасной для общества.

В этом плане ЛКЮ выражает озабоченность тем направлением, в котором движутся Соединенные Штаты. Он добавляет: «В Европе из-за чрезмерного великодушия сетей социального страхования рабочие до некоторой степени утратили присущее им трудолюбие, и экономика двинулась в сторону застоя. В США, напротив, еще сохраняется дух конкуренции, а социальная защита реализована в меньших объемах. Однако если администрация Обамы вместе с конгрессом двинутся в сторону европейской модели социальной защиты, это приведет к снижению динамизма в американской экономике».

“Можете назвать меня хоть прагматиком, хоть кем-нибудь еще. Меня интересует только результат”

Как мы уже видели (а дальше увидим это еще более явственно), Ли не испытывает никакой неловкости, навязывая другим свои советы и расставляя перед ними «запрещающие знаки». Ему определенно нравится выступать в роли «главного мудреца Сингапура», хотя он, конечно же, не так глуп, чтобы «лезть в воду, не зная броду». В прежних интервью он от случая к случаю уклонялся от вопросов о власти, используя примерно такие шуточки: «Нет, что вы! По этому пункту я не хотел бы вступать в конфликт с конгрессом США».

В чем, безусловно, не откажешь этому сингапурскому мудрецу – так это в исключительном качестве его интеллектуального базиса. Этот базис абсолютно уравновешен. Ли не из тех фанатов, которые с религиозным пафосом верят в постулаты свободного рынка. Он никогда не опустится до такой глупости, чтобы считать, что люди всегда и повсюду выступают как рациональные субъекты, движимые собственной выгодой. Он понимает, что людское поведение не поддается моделированию с такой степенью точности, которая позволяет уверенные предсказания. Он знает, что решения, принимаемые людьми, отнюдь не всегда направлены на их личную или общественную пользу.

Теперь я задаю такой вопрос: «Как вы пришли к вашим фундаментальным взглядам, к вашей картине мира?»

«Можете начать с моего характера. Это, как я думаю, определяется моим характером. Как я стал тем, что я есть? Может, сыграла свою роль наследственность. Потом есть еще жизненный опыт. В жизни мы сталкиваемся с целой цепью непредвиденных, непредсказуемых ситуаций, когда рушится весь наш мир. По крайней мере, с моим миром такое случалось. Считалось, что в Юго-Восточной Азии Британская империя продержится еще тысячу лет, но она рухнула, когда в 1942 году там появилась японская армия. Мне и в голову не могло прийти, что они захватят Сингапур и выбьют оттуда англичан. Однако они смогли это сделать. Помню их жестокость, в том числе и по отношению ко мне лично. Слава Богу, мне не отрубили голову. Многим другим повезло меньше».

«Говорят, один раз вы едва спаслись».

Он в подтверждение кивнул головой.

«Я многое узнал о власти еще до того, как Мао Цзэдун написал, что власть исходит из винтовочного ствола. Японцы показывали это на каждом шагу, а вот Британия этого стеснялась. Они (англичане) подошли к завершающей фазе в строительстве своей империи, когда грубая сила была уже не нужна. Англичане не имели явного превосходства в технике, коммерции и знаниях. Используя труд заключенных индусов, в 1868 году они построили здесь, на холме, грандиозный Дом правительства, демонстрируя этим свою власть над нашим населением. Это здание господствовало над всем островом. Тогда я узнал, как устроены рычаги власти, как можно управлять людьми на британский манер и как использовали свою власть японцы.

Как только японцы на острове взяли верх, они захватили все большие здания. Они объявили себя главной силой, в их руках была власть над нашей жизнью и смертью. Либо ты подчиняешься, либо остаешься без еды, попадаешь под арест, тебя пытают. Этой власти подчинилось все общество за исключением единиц, которые ушли в джунгли и начали партизанскую войну. Если их ловили…»

«Пытали, да?»

Он снова закашлялся.

«Да, многих. Вы можете меня определить как „лиса“ в том смысле, что я уже понимал: одна ситуация должна привести к одному исходу, другая – к другому. На каждом шагу требовалась лисья осторожность».

«И вы знали множество уловок, позволявших выжить. Верно?»

Он кивает: «А есть ли вообще такой руководящий принцип, такая золотая нить, которую можно протянуть от одного удачного шага к другому? Вряд ли. Я не уверен».

Поддавшись то ли азарту, то ли глупости, Бог его знает, я продолжаю гнуть свое: «Давайте теперь расставим точки над „и“, ведь это именно та мысль, к которой пришел Исайя Берлин, рассуждая о Льве Толстом. Толстой говорил примерно то же, что и вы. Правда! Он, по сути, сказал, что ему неведом какой-то единый общий принцип, неведома всеобъемлющая философская концепция, есть только эмпирические данные, есть частности, а я отвечаю на них так, как необходимо… Вот, собственно, и все. Но тут Берлин клонит к тому, что Толстой, как и все гении, стремится, пусть даже подсознательно, нащупать некий объединяющий принцип, разглядеть хоть какой-то всеобщий порядок. Вы понимаете, о чем я говорю. Вам же не хотелось бы после каждого шага заново перестраивать всю вашу картину мира».

Берлин полагал, что Толстой втайне исповедовал «ежовый принцип», и ему (Берлину) было не важно, что думал о себе по этому поводу великий русский писатель. Примерно такую же позицию занял и я – по отношению к основателю современного Сингапура. С другой стороны, я знал, что Ли видит себя скорее в роли здравомыслящего эмпирика, воспитанного в британских традициях и не щеголяющего претензиями на излишнее теоретизирование. Понятно, что мою идею насчет Толстого и «ежового принципа» трудно будет навязать этому закаленному в спорах политикану. Но это еще не повод сразу же сдаваться. Мы, американцы, рождены оптимистами!

А как насчет Платона? Я спросил, не подойдет ли для его любимого Сингапура (сейчас я имел в виду страну, а не фильм) порядок в духе поздней республики, описанной Платоном, – порядок элитаристский, меритократический, приводящий к власти людей образованных и отрицающий принцип «один человек – один голос». Понятно, что авторитетом Платона вам не удастся обосновать принцип, согласно которому ютящиеся в трущобах бездомные должны иметь такое же право голоса, как и президент Гарварда.

Я спросил: «Если бы у вас в распоряжении была система, способная породить Платона с его идеей города-утопии, самой утопичной идеей на свете, не хотели бы вы, чтобы такой Платон управлял вашей страной?»

Ли прочищает горло с такой миной, будто прочищает себе мозги, и переключает фокус с конкретного Сингапура на более широкий вопрос идеального руководства и устойчивого мирового порядка: «Платон строил свои рассуждения применительно к городу-государству. Мы же рассуждаем в терминах меганаций с множеством разных этнических групп, культур, религий и множеством противоречий, возникающих между ними. Я вам не скажу, что должно получиться в сухом остатке, но я твердо знаю, что сложившаяся на сегодня система отнюдь не является концом истории, что бы ни думал по этому поводу Фукуяма (Фрэнсис Фукуяма, американский политолог-экономист). В отличие от Фукуямы я не считаю демократию венцом творения, который нельзя превзойти и заменить на что-то лучшее. Все не так просто».

Я поддакнул: «Классическая либеральная демократия вполне способна завести нас в тупик. Готовясь к этому интервью, я четыре или пять месяцев читал все, что вы написали, размышлял над вашими словами и теперь понимаю, что вы одновременно решаете несколько задач. И если смотреть с „ежовых позиций“, вся ваша неявная критика демократических порядков, принципа „один человек – один голос“, все ваши взгляды, которые в Америке были бы по меньшей мере осуждены как политически некорректные, все эти мысли проистекают из глубокого колодца доброй воли. А еще из искреннего страха. Я не вижу в них никаких злых поползновений. Вы стремитесь к хорошему управлению страной. То есть если вы склонны хоть как-то формулировать ваши глобальные цели, это будет хорошее управление страной».

И вот теперь вы услышите громкий и отчетливый голос настоящего прагматика британской закваски.

«Всякий социум желал бы, чтобы им управляли лидеры, стремящиеся к максимальному благу для самого широкого круга и при этом не нарушающие принципов чести и справедливости. Нам бы не удалось сохранить мир в нашем обществе, если бы мы не откорректировали работу нашей системы так, чтобы и малайцы получили свой кусок пирога, хоть они и не склонны усердно работать, да и по своим способностям отстают от других рас. Их жизнь улучшается на глазах, у них собственные дома, многие получают высшее образование, становятся профессионалами в той или иной области. Они зашевелились, увидев, как их соседи заботятся об образовании своих детей и какую пользу это приносит».

Здесь ЛКЮ обходится только намеком, лишь кивает на застарелые и глубоко укоренившиеся представления, которые можно было бы назвать «принципами негативной евгеники». Мы видим, что в мире животных целенаправленное скрещивание может привести к выведению пород с улучшенными качествами. Из этого, казалось бы, можно сделать вывод, что бессистемное скрещивание в животном мире (и в мире людей) должно порождать субкультуры, характеризующиеся меньшей одаренностью и трудоспособностью. Он с сочувствием смотрит на выросших в деревнях малайцев, но не стесняется их осуждать. Это племя выращено вовсе не для высоких достижений. Примерно так же он смотрит и на уйгуров, которыми сейчас бесцеремонно помыкают этнические ханьцы, в огромных количествах понаехавшие в Западный Китай и непосредственно в Синьцзян-Уйгурский район. Теперь здесь межнациональная напряженность принимает порой экстремистские формы, как это было и на Малайском полуострове, и решением этой проблемы может быть только экономическое развитие, от которого должны выиграть обе стороны. Правда, в таких случаях механизмы перераспределения материальных благ приходится настраивать по-новому.