Трендмейкер

Тренд первый. К чёрту всё!

Облака, лениво плыли в небесной синеве над сияющей головой Будды. С этого всё началось и сейчас, вспоминая о тех минутах, я в первую очередь вспоминаю их красоту. Лучи слепящего света, проскальзывающие из-за головы Будды заставляют улыбаться против воли, а жара и липнущая к телу рубашка не вызывают раздражения.

Сейчас, вся эта прошлая жизнь кажется мне очень простой и понятной, а облака – прекрасным, умиротворяющим зрелищем. Наверное, кто-то мог бы увидеть в этом глубокий смысл, что-то вроде «если твой разум словно солнечный день, чист и ясен, то и мысли в нём будут простыми и лёгкими». Но тогда мой разум не был ни чист, ни ясен и облака, не способные даже на мгновение скрыть меня от палящего солнца, казались мне маленькими и жалкими.

Здесь важно сделать оговорку о том, что голова эта была величиной с фалангу большого пальца, зажатая между двух пальцев в руке мужчины, который, сощурив один глаз, держал её строго напротив солнца. Простая, дешевая безделушка, которую мне в детстве купил отец, во время поездки на свадьбу к его сестре в Нью-Дели. Честно говоря, я до сих пор не до конца понимаю, почему он тогда это сделал.

Отец был человеком нового поколения индийцев Бхарата, ранее занимавшим пост члена парламента Индии, а затем отойдя от дел, работал простым бухгалтером, по вечерам преподавая в местном училище математику. Никогда, ни разу на моей памяти он не посещал храм и не молился. Его мир был простым, понятным и прагматичным. Всё его отношение к вере в учителя, спасителя или пророка можно описать одним простым фактом – вся религиозная литература на его обширных книжных полках стояла в одном ряду с мифами и легендами, прямо под полкой с трудами философов и над моими любимыми полками с фантастическими произведениями.

Сестра же его, напротив, была человеком, глубоко погруженным в буддизм, как и обширное семейство её мужа. Тогда мне было лет шесть, и я мало что вообще видел в родной глуши. Естественно, шум и изобилие красок поразили мой неокрепший ум. Толпы людей и все разные, чистые, улыбчивые. Дом, куда мы приехали праздновать свадьбу, стоял на окраине города и казался мне настоящим дворцом, со всей этой землей вокруг, озером и небольшим садом. Он принадлежал семье мужа моей тёти и там постоянно жило столько же людей, сколько было не сыскать во всей нашей родной деревне. Вся семья под одной крышей. А когда началась свадьба, ворота дома открылись вообще всем желающим присоединиться к празднеству.

Но не стану отвлекаться от темы. Возле дома, прямо посреди сада стояла небольшая беседка с огромной, в два человеческих роста, статуей сидящего в медитативной позе Будды. Там, сидя полукругом под тенью улыбающейся статуи с открытой ладонью, разместились дети, которые слушали наставления монаха. Здесь я вынужден нарушить красоту повествования и признаться, что в тот сад я зашел лишь для того, чтобы справить малую нужду, но только потому, что никак не мог найти в этом огромном дворце уборную, а говорить о подобных вещах мальчишке в том возрасте было несколько неловко. Услышав тихие голоса, поначалу принятые мною за шелест ветра, я притих и хотел было убежать, но любопытство взяло надо мной верх. Скрываясь в кустарнике, я тихо наблюдал за происходящим в беседке, впитывая наставления о пустотности бытия и бесконечных возможностях возникновения чего угодно в чистом, открытом разуме. Два десятка детей в простой, совершенно непохожей на свадебные наряды гостей дома одежде ёрзали, чихали, чесались, но молча слушали и внимали словам монаха, который всё говорил и говорил. В один момент мне даже показалось, что говорит он именно для меня, а каменные глаза Будды смотрят в мою сторону.

Осознав, что нарушаю самим своим присутствием идиллию этого собрания, я вдруг испытал чувство одиночества и даже страха. Тогда я поспешил удалиться из сада и вернуться к отцу, но всё оставшееся время, что мы пробыли в Нью-Дели, я замечал всё больше и больше людей, таких разных, но словно объединенных чем-то общим, отчего моё собственное чувство одиночества лишь усиливалось.

Вечером последнего дня, прямо в аэропорту, я попросил отца купить мне ту самую подвеску на шею с головой Будды, которую увидел в витрине магазина после регистрации на рейс. Отец всегда был донельзя прагматичным и не любил тратить деньги на ненужные, как он часто повторял, вещи, но в тот раз, на удивление, просто исполнил моё желание.

– Хорошо, Виктран, но помни, что это не игрушка. – Проговорил он устало, протягивая её мне. – Будду в нашей стране почитают как бога и многие тебя осудят, если ты будешь обращаться с ним неподобающе.

Получив заветного Будду в свои руки и ощутив прикосновение холодного камня к своей груди, я вдруг тоже почувствовал себя частью чего-то большего, чем просто семьи. Я бесконечно теребил её в руках, и моя тревога уступила, а на её место не пришло ничего. Не знаю, было ли это той самой пустотностью, о которой говорил монах, но с того момента Будда стал сопровождать меня на жизненном пути и каждый раз, когда я прикасался к нему, мне становилось чуточку легче и спокойней.

Но в тот жаркий июльский день, сидя прямо на земле, посреди заполненного людьми парка в Нью-Дели, уже будучи на двадцать лет старше, это мне не помогало. Моя жизнь дико переменилась за эти двадцать лет и нельзя сказать, что к худшему. Отец умер несколько лет назад, а сам я так и не женился, и жил затворником в маленькой съемной квартирке на окраине города. Воспоминания о том дне из детства привели меня туда, к моим мечтам, но сами мечты так и не исполнились.

Тогда я работал в большой компании простым менеджером и продавал мебель, каждый день выполняя одну и ту же монотонную работу. Разговаривал с людьми по шаблону, совершал действия по заранее заготовленному плану и даже ел, пил, ходил в туалет и спал по расписанию. Наверное, мне жилось куда лучше, чем многим, ведь у меня была стабильная работа и свой угол, но все годы с момента смерти отца я не мог отделаться от поселившегося во мне ощущения, что я остался один.

Чувства из того сада вернулись и теперь стали моими неизменными спутниками с момента, как я открывал глаза утром и до момента, пока я не проваливался в беспокойный сон душными ночами. Я пробовал изменить себя и читал много литературы из библиотеки компании, но все эти книги были посвящены эффективности и продуктивности и не было среди них ни одной, в которой бы говорилось о том, как перестать испытывать эту гнетущую смесь страха и одиночества на грани сознания. Я пытался найти себе девушку, но все мои отношения разбивались о быт и рутину повседневности. Пытался найти друзей, но у меня не было никаких особых увлечений, кроме любви к чтению фантастических романов и бесконечной работы, которую я, наверное, даже любил, но в то же время всем сердцем ненавидел. Работа выжимала из меня все соки, но только там я чувствовал себя на своём месте. Даже когда начальник повышал на меня голос или говорил об убытках компании, я лишь воспринимал это как вызов, но придя домой затемно всё, что я мог – это спрятаться от реального мира в зачитанных до выпадающих страниц книгах или продолжать работать с помощью смартфона. Наверное, меня по-своему ценили, но таких как я были десятки в моём отдели и сотни во всей компании. Каждый был по-своему ценен и усерден, но глядя в глаза своим коллегам, сквозь дежурную улыбку я видел лишь всё те же страх и одиночество.

В то воскресенье, свой последний выходной, я пришел в парк, чтобы просто отдохнуть от рутины, но никак не мог отвлечься от уведомлений в рабочем чате, а солнце, казалось, пропекло меня до самых костей уже через пару часов такого «отдыха». Тогда я достал своего собственного Будду, в надежде, что он утешит меня как тогда, в прошлом, и зажав голову между пальцами, отгородился ей от солнца. Я хотел, чтобы он отгородил меня от всего этого мира, от всей моей жизни и дал передышку, но чувствовал лишь, как камень нагревается, напитываясь солнцем и теплом моих пальцев.

Глядя через Будду на облака, я чувствовал в своей руке только камень и пульсирующую тревогу внутри. Вдруг захотелось снова заглянуть в смартфон, и я жутко разозлился. На себя самого, за то, что не знаю, что делать со своей жизнью, на отца, за то, что ушел так рано и оставил меня одного, так и не научив главному, на тётю и этот их огромный дом с садом и статуей человека, почитаемого богом, но не отвечающего на молитвы, а лишь улыбающегося в ответ.

– К чёрту всё, к чёрту Будду! Засунь себе в зад своё спокойствие, сострадание и любовь ко всему живому, – процедил я тогда сквозь зубы, сдерживая слёзы обиды на весь мир. Я резко дёрнул за нитку, и та порвалась, больно врезавшись в кожу на шее, а затем размахнулся и бросил подвеску в траву. Та отскочила от земли несколько раз и скрылась в густой и ровной, в палец высотой, траве, а я так и остался сидеть на месте, переполненный собственной желчью.

Злость прошла так же быстро, как и возникла, а следом за ней пришла паника. К чёрту Будду и всё остальное, но этот старый камешек, не считая рассыпающихся книг, был единственным физическим мостиком воспоминаний о моём отце. Ни живых фотографий, ни каких-либо фамильных побрякушек он после себя не оставил. Такие вот минусы у жизни практичных людей. После них не остаётся почти ничего, только горечь потери и сожаления.

Внезапно осознав, что я сделал и где нахожусь, я обернулся и посмотрел вокруг. Кажется, никто особо, за исключением пары зевак, и не заметил моего глупого, постыдного поступка, но мне от этого ничуть не полегчало. Я ведь сказал это вслух! Достаточно громко, чтобы некоторые начали коситься на меня, что-то тихо бормоча. О, я хорошо понимал, что значило это бормотание, а потому быстро поднялся, чуть не забыв свой смартфон в траве и бросился прочь.