Севастополь в августе 1855 года

4

– Однако это ужасно как досадно, –  говорил один из молодых офицеров, –  что так уже близко, а нельзя доехать. Может быть, нынче дело будет, а нас не будет.

В пискливом тоне голоса и в пятновидном свежем румянце, набежавшем на молодое лицо этого офицера в то время, как он говорил, видна была эта милая молодая робость человека, который беспрестанно боится, что не так выходит его каждое слово.

Безрукий офицер с улыбкой посмотрел на него.

– Поспеете еще, поверьте, –  сказал он.

Молодой офицерик с уважением посмотрел на исхудалое лицо безрукого, неожиданно просветлевшее улыбкой, замолчал и снова занялся чаем. Действительно, в лице безрукого офицера, в его позе и особенно в этом пустом рукаве шинели выражалось много этого спокойного равнодушия, которое можно объяснить так, что при всяком деле или разговоре он смотрел, как будто говоря: «Все это прекрасно, все это я знаю и все могу сделать, ежели бы я захотел только».

– Как же мы решим, –  сказал снова молодой офицер своему товарищу в архалуке, –  ночуем здесь или поедем на своей лошади?

Товарищ отказался ехать.

– Вы можете себе представить, капитан, –  продолжал разливавший чай, обращаясь к безрукому и поднимая ножик, который уронил этот, –  нам сказали, что лошади ужасно дороги в Севастополе, мы и купили сообща лошадь в Симферополе.

– Дорого, я думаю, с вас содрали?

– Право, не знаю, капитан: мы заплатили с повозкой девяносто рублей. Это очень дорого? –  прибавил он, обращаясь ко всем и к Козельцову, который смотрел на него.

– Недорого, коли молодая лошадь, –  сказал Козельцов.

– Не правда ли? А нам говорили, что дорого… Только она хромая немножко, только это пройдет, нам говорили. Она крепкая такая.

– Вы из какого корпуса? –  спросил Козельцов, который хотел узнать о брате.

– Мы теперь из Дворянского полка, нас шесть человек; мы все едем в Севастополь по собственному желанию, –  говорил словоохотливый офицерик, –  только мы не знаем, где наши батареи: одни говорят, что в Севастополе, а вот они говорили, что в Одессе.

– А в Симферополе разве нельзя было узнать? –  спросил Козельцов.

– Не знают… Можете себе представить, наш товарищ ходил там в канцелярию: ему грубостей наговорили… можете себе представить, как неприятно!.. Угодно вам готовую папироску? –  сказал он в это время безрукому офицеру, который хотел достать свою сигарочницу.

Он с каким-то подобострастным восторгом услуживал ему.

– А вы тоже из Севастополя?-продолжал он. –  Ах, боже мой, как это удивительно! Ведь как мы все в Петербурге думали об вас, обо всех героях! –  сказал он, обращаясь к Козельцову, с уважением и добродушной лаской.

– Как же, вам, может, назад придется ехать? –  спросил поручик.

– Вот этого-то мы и боимся. Можете себе представить, что мы, как купили лошадь и обзавелись всем нужным –  кофейник спиртовой и еще разные мелочи необходимые, –  у нас денег совсем не осталось, –  сказал он тихим голосом и оглядываясь на своего товарища, –  так что ежели ехать назад, мы уж и не знаем, как быть.

– Разве вы не получили подъемных денег? –  спросил Козельцов.

– Нет, –  отвечал он шепотом, –  только нам обещали тут дать.

– А свидетельство у вас есть?

– Я знаю, что главное –  свидетельство; по мне в Москве сенатор один –  он мне дядя, –  как я у него был, он сказал, что тут дадут, а то бы он сам мне дал. Так дадут так?

– Непременно дадут.

– И я думаю, что, может быть, так дадут, –  сказал он таким тоном, который доказывал, что, спрашивая на тридцати станциях одно и то же и везде получая различные ответы, он уже никому не верил хорошенько.