Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Посвящение в каторжники
Всякий, конечно, слыхал об этом обычае «посвящения в арестанты», об этих жестоких истязаниях, которым умирающая от скуки и озлобленная тюрьма подвергает новичков.
Для чего тюрьма творила над новичками эти истязания, при рассказе о которых волос встает дыбом? Отчасти, как я уже говорил, от скуки, отчасти по злобе на все и на вся и из желания хоть на ком-нибудь выместить накипевшую злобу, от которой задыхается человек, а отчасти и из практических соображений: нужно было узнать человека, устоит ли он против жалобы начальству, даже если его подвергнут страшным истязаниям.
Ведь надо же знать человека, пришедшего в «семью». Будет ли он всегда и во всем надежным товарищем?
Я обошел все сахалинские тюрьмы и могу с полной достоверностью сказать, что прежний страшный обычай посвящения в каторжники, обычай пытать новичков, отошел в область преданий. Теперь этого нет. Тогда розга и кнут свистели повсюду, и это отражалось на нравах тюрьмы. Теперь нравы мягчают.
Молодая каторга делает только удивленные глаза, когда спрашиваешь: «А нет ли у вас таких-то и таких-то обычаев?» И только старики Дербинской каторжной богадельни, когда я им напоминал о прежних обычаях посвящения, улыбались и кивали головами на эти рассказы, словно встретились с добрым старым знакомым.
– Было, было все это! Верно.
И они охотно пускались в те пространные описания, в которые всегда пускается человек при воспоминаниях о пережитых бедствиях.
А молодая каторга и понять даже этих обычаев не может:
– Да кому же какая от этого польза?
Польза – вот альфа и омега всего миросозерцания теперешней каторги. И в этом нет ничего удивительного: преобладающий элемент каторги – убийцы с целью грабежа, то есть люди, совершавшие преступление ради «пользы». И нравам, обычаям и законам этих людей приходится подчиняться остальным: дисциплинарным, жертвам случая, семейных неурядиц и т. д.
Польза – это все. Каторжанин, совершивший убийство на Сахалине, рассказывал мне о своем преступлении и упомянул о том, что по его преступлению забрали было и другого, ни в чем не повинного поселенца:
– Но я его высвободил… Потому он не мог быть в моем деле полезен.
А если бы мог быть полезен, он бы запутал ни в чем не повинного человека, и вся каторга бы его поняла:
– Должен же человек думать о своей пользе. Всякий за себя.
Все теперешнее посвящение в каторжники состоит в том, что тюрьма старается извлечь из новичка пользу, то есть, пользуясь его неопытностью, обмошенничать его елико возможно.
Для этого у каторги есть несколько игр, в которые только можно играть, что с новичками: в платочек, в крестики, в кошелек, в наперсток, в тузы, в черное и красное.
В этом посвящении есть даже нечто симпатичное: тут наказывается страсть к легкой и верной наживе, желание объегорить своего же брата наверняка.
Вновь прибывшая на пароходе партия выдержала карантин, подверглась медицинскому освидетельствованию, разделена, безо всякой практической пользы и безо всякого применения этого деления, на «полносильных», «слабосильных» и «вовсе неспособных к труду» и явилась в тюрьму.
Еще раньше, пока партия сидела свои три-четыре дня в карантине, тюрьма навела о ней кой-какие справки. У одного с новой партией пришел брат, у другого – сообщник, у третьего – просто старый товарищ. Все эти лица, рискуя получить карцер и розги, побывали в карантине и кое-что разузнали. Тюремные брадобреи, рискуя спиной, сбегали в карантин, кого побрить-постричь, и поразнюхали, кому из вновь прибывших арестантов удалось протащить с собой деньги, кто разжился дорогой игрой в карты или писанием писем и прошений, у кого вообще водятся деньжонки. Тут все разузнается: сколько господа пассажиры дали на Пасху певчим-арестантам, сколько удалось выпросить у посторонних «на палача». И когда новая партия приходит в тюрьму, тюрьма уже знает об ее имущественном положении и на кого следует обратить внимание.
В тюрьме и так тесно, а тут прибавилось народу еще. Приходится спать под нарами. Старосты продают новичкам лучшие места, конечно, стараясь содрать гораздо дороже того, что обыкновенно стоит «хорошее место» в тюрьме. Изголодавшиеся жиганы немножко «обрастают шерстью», продавая последнее, что у них осталось, – места на нарах, – и сами залезая под нары.
Новичок еще не может прийти в себя, собраться с мыслями; он напуган, ошарашен новой обстановкой, не знает, как ступить, как держаться; он видит только одно, что здесь, куда ни сунься, все деньги, что без денег пропадешь, что деньги нужно наживать во что бы то ни стало. В это-то время его и подлавливают.
Новичок сидит на нарах и со страхом и с любопытством смотрит на людей, среди которых ему суждено прожить долгие, ух, какие долгие годы.
По тюрьме, с видом настоящего дяди сарая, ходит какой-то разиня-арестант. Из кармана бушлата торчит кончик платка, на котором завязан узелок, а в узелке, видно, завязана монета.
Другой арестант, успевший уже давеча закинуть ласковое слово новичку, тихонько сзади подкрадывается к дяде сараю, хитро подмигнув, развязывает узелок, вынимает двугривенный и завязывает копейку. Новичок, которому подмигнул ловкач, сочувственно улыбается: здорово, мол.
– Эй, дядя! – окрикивает ловкач дядю сарая. – Что у тебя – фармазонская, что ли, копейка, что ты ее в узелок завязал?
– Кака така копейка? – простодушно спрашивает дядя сарай.
– А така, что в платке завязана. Дура, черт! Чувырло братское! Завязал копейку, да и ходит.
– Будет заливать-то! Заливала-дьявол! Не копейка, а двоегривенный!
Дядя сарай прячет высунувшийся угол платка в карман. Кругом собирается толпа.
– «Двоегривенный»! – передразнивает его ловкач. – Да ты видал ли когда двоегривенные-то какие бывают: ясные-то, не липовые? Завязал копейку, ходит-задается: «Двоегривенный»!
– Ах ты, такой-сякой! – выходит из себя дядя сарай. – Ты что ж срамишь меня перед всеми господами арестантами? Хошь парей? На десять целковых, что двоегривенный?
– На десять?!
– То-то, на десять. Прикусил язык голый!
Толпа хохочет.
– Слышь ты, нет у меня десяти целковых. Ставь красненькую, мне потом целковый дашь! – шепчет ловкач новичку.
Новичок колеблется.
– Наверняка ведь! Сам видел.
– Ставь! – подуськивают в толпе. А пока идут эти переговоры, дядю сарая якобы отвлекают разговорами, чтобы не заметил.
– Вот он за меня ставит! – объявляет ловкач, указывая на новичка. – Выкладывай красный билет!
Оба выкладывают по десяти рублей.
– Давай платок! Ты и развязывай! – передают платок новичку.
Новичок развязывает узел и бледнеет: двугривенный!
– Так-то! А говоришь, дурашка, копейка! Не лезь в чужом кармане саргу считать.
– Да это мошенство! – вопит новичок, хватаясь за деньги. Но у него вырывают десятирублевку, а если не отдает, бьют:
– Проиграл – плати. Правило. Только тут он узнает, что и прикинувшийся дядей сараем, и ловкач – все это одна шайка жиганов и игроков.
Фокус объясняется просто: дядя сарай должен только успеть развязать в кармане узелок, вынуть копейку и завязать двугривенный. Перед прибытием новой партии к этой ловкости и проворству рук специально готовятся.
А в другом углу камеры разыгрывается между тем другая сцена.
– Ах ты, татарва некрещеная! Бабай проклятый! – орет перед несколькими новичками арестант на простофилю, у которого он только что незаметно срезал высунувшийся из-под рубахи крест.
– Какой же я бабай, – запальчиво орет простофиля, – ежели я крещеный человек и у меня крест на шее есть?
– Нет у тебя креста на шее, у бабая!
– Как нет? Парей на пятишку.
– Ребята! – обращается арестант к новичкам. – Сложим пять целковых, утрем бабаю нос.
Все видели, как крест был срезан, а деньги в каторге ой-ой как нужны. Пять рублей немедленно составляются.
– Расстегивай ворот.
Спорщик расстегивает рубаху. На шее крест. Тут все, конечно, состоит только в том, что на человеке было два креста.
Новички ошеломлены, требуют деньги назад: «Мошенство!» – но напарываются на кулаки всей тюрьмы:
– Плати, коль проиграл! Правило!
Не будем особенно долго останавливаться перед новичком, который с изумлением повторяет, глядя в свой кошелек:
– Как же так? Было двадцать целковых, а стало десять. Значит, украли! Этак я жалиться буду!
– Попробуй! Свези тачку! Легаш паскудный!
С ним сыграли ту же шутку, какую специалисты-подкидчики38 устраивают часто на улицах и Одессы, и всех вообще больших городов.
Вдвоем с арестантом они нашли кошелек и только что хотели приступить к дележу добычи, как перед ними словно из-под земли вырос владелец потерянного кошелька.
– Мой!
– А твой, так возьми!
– Стой! А куда же два серебряных целковика делись? Тут два серебряных целковика были!
– Никаких мы целковиков не видали.
– Ан, врешь! Это что ж? Воровство? У своих тырить начали?
– Да хоть обыщи, дьявол! Чего лаешь!
Арестант выворачивает карманы и показывает кошелек. То же по необходимости делает и новичок.
Владелец двух якобы пропавших рублей роется в его кошельке, двух целковиков, понятно, не находит и отдает кошелек обратно.
– Знать, другой кто взял! Не взыщите! Вижу теперь, что вы люди честные!..
И уходит искать два пропавших целковых.
Только потом новичок, заглянув в кошелек, увидит, что из него во время осмотра исчезло десять рублей.
Тут дело снова в ловкости и проворстве да в том, чтобы во время осмотра кто-нибудь сзади будто нечаянно толкнул новичка, заорал, вообще заставил его на секунду отвернуться.
Пойдем к группе, собравшейся около игрока. Тут идет игра в наперсток. Два наперстка, под одним есть шарик, под другим – нет. Игра идет на маленькой скамеечке, во время обеда заменяющей стол, поставленной на нарах. Игрок с такой быстротой передвигает наперстки, что нет возможности заметить, который из них тот, под которым шарик.
– Закручу! Замучу! – орет игрок. – Ставьте, что ли!
– Ишь, черт, дьявол, лешман! Ни свет ни заря, спозаранку за игру принялся! – раздается сзади игрока в толпе.
– А тебе какое дело, треклятому? – отзывается игрок.
– А такое, что непорядок! Вот какое!..
– А ты что тут за порядчик такой выискался? Тебя кто порядки уставлять звал? Ты что за шишка?
– А ты не лайся! Звездануть тебя в душу, черта…
– Молчи, пока арбуз не раскололи!
– Расколол один такой…
Вот-вот запустят руки за голенища, и пойдут в ход жулики – ножи. Лица озверели. Игрок забыл и об игре. Повернулся лицом к обидчику.
А в это время арестанты подглядывают, под каким наперстком хлебный шарик.
– Ставь, ставь красненькую! – шепчут они денежному новичку, около места которого и затеялась игра. – Ставь! Чего его жалеть! Всех обыгрывает! Надо и его! Ставь, наверняка ведь. Вот так, прячь деньги под карту…
– Да будет вам, дьяволы! – обращаются они к ссорящимся. – Ишь, волынку затеяли, дьяволы! А тебе что! Не ндравится, проходи, а огня из человека добывать нечего. Скипидаристый, право, человек!
Вступившегося в игру протестанта уводят. Игрок, ворча и доругиваясь, возвращается к игре:
– Ну, что тут?
– Все сделано. Куш под картой.
Игрок берется за наперстки.
– Нет, уж это ты оставь! – протестует толпа. – Игра составлена. Как есть, так и будет! Вот на этот он поставил!
– Да вы, может, подсмотрели, дьяволы?
– Видать, что окромя жулья никого не видел в жисть. Станет кто подсматривать! Нет уж, правило! Игра составлена!
– Да, может, куш велик?!
– Под картой сколько есть! Нет, ты уж по правилам! А то «темную». Любишь, щучий сын, выигрывать! Умей и платить.
– Ну, ин, будь по-вашему! Ежели правило, я ни слова. Этот, что ли?
– Этот! – подтверждает новичок.
Игрок поднимает наперсток, под наперстком пусто, и тянет куш из-под карты.
Дело снова в ловкости рук, в умении быстро и незаметно, пока новичок волнуется во время спора, передвинуть наперстки один на место другого.
Тузы и черное и красное – это почти одно и то же. Выбирают по желанию: тузы или другие карты.
Лежат крапом вверх три туза: два черных и один красный. Игрок их перекладывает с такой изумительной быстротой, что нет возможности уследить, куда ляжет красный.
Но во время игры его отвлекут какой-нибудь ссорой или прибегут сказать что-нибудь. Игрок отвернется, а в это время какой-нибудь арестант подсмотрит, где красный, и сделает на крапе карандашом метку.
– Ставь на этого, – шепнут новичку.
Игрок кончит ссору или разговор, возьмется снова за игру, начнет перекладывать карты с места на место.
– Готово!
Новичок ставит на меченого туза часто все, что у него есть, желая сразу вдвое разбогатеть. Ему дадут самому вскрыть туза, он вскроет: черный!
Дело в вольте, который делает во время метки игрок. Он подменяет меченого красного туза точно так же отмеченным, заранее приготовленным черным.
Так шулера обыгрывают тех, кто не прочь бы выиграть наверняка.
И вот к вечеру новички, проигравшиеся в прах, обманутые, часто избитые за нежелание платить, ложатся на нары, думая:
– Ну, народ!
А сосед утешает:
– Зато ты теперь настоящий арестант. Форменный, как есть.
Все ту же школу проходили. Порядок.
Они обобраны и тем посвящены в каторжане. Каторга не любит собственности и собственников. Их деньги пошли гулять по тюрьме: сегодня – к одному, завтра – к другому…
Некоторые из вновь посвященных с тоской и ужасом думают о предстоящих днях голодовок и всяческих лишений.
Другие чувствуют злобу в душе и засыпают с мечтою, как они и сами будут точно так же обирать новичков.
